Всё законно. И разве могут быть какие-то претензии к Нине Александровне только на том основании, что она работала продавцом в сельмаге, который сгорел при загадочных обстоятельствах? Никаких. К ответственности её не привлекали, дело на неё не заводили. Выступала на суде в качестве свидетеля. И только.

Сотрудники отдела борьбы с хищениями социалистической собственности установили тщательное наблюдение за Бахромцевым и его «квартиранткой». Но нащупать ничего не удалось.

И тогда, после долгих раздумий и сомнений, после детального изучения архивных дел, Николай Николаевич решился на крайнюю меру — сделать в доме Бахромцева неожиданный обыск.

В Лисьем Носу «Волга» свернула с асфальта на просёлочную дорогу и вскоре остановилась у дома Бахромцева. Четверо мужчин подошли к глухой калитке.

На стук простуженным лаем отозвалась собака. Минут через пять, спросив, кто такие, им открыла Нина Александровна.

— Утро доброе, — кивнул головой Шапранов. — Гостей принимаете?

Она встретила их не очень любезно.

— Заходите, Как вас не примешь?

— Сам дома? — спросил Николай Николаевич, шагая за женщиной к высокой веранде.

— А куда ему деться.

Пёстрый петух застыл на одной ноге. Он пристально смотрел на незваных гостей круглым, с золотым ободком, глазом. Около петуха квохтали.

— Обыск? — предупредительно спросил он. — Я так и думал, что будет обыск. Человеку, который один раз оступился, веры нет. Ищите. Я весь, как на духу. Не прогневитесь только, чтобы всё по форме, — документики ваши, разрешеньице на обыск.

Искали тщательно и не спеша. В спальне просмотрели все ящички и полочки новенького гарнитура из карельской берёзы. В большой комнате заглянули в самые потаённые уголки. Прощупали детскую комнату, веранду, кухню. Поднимали доски пола. Простукивали стены. Железным штырём истыкали засыпанный шлаком пол в подвале. Со специальным прибором, похожим на миноискатель, метр за метром облазили двор и сад. Обшарили чердак и мансарду.

Ничего!

Под руками всё время крутился сын Нины Александровны — нахальный мальчишка со вздёрнутым носом.

— Чего же вы потеряли-то? — заглядывал он в лицо Николаю Николаевичу. — Давайте помогу. Вы только скажите. Я мигом. Я тут каждый закуток знаю.

— Яшка! — грохотал по столу Илья Исидорович. — Лопнет у меня терпение, вздую.

— Жалко, если лопнет, — щурил зелёные глаза Яшка. — Но ведь людям помочь нужно. Может, люди часы обронили. Или ещё что. Чего они зря маются?

К вечеру, когда солнце порыжело и стало нежарким, решили, что дальше искать бесполезно.

Нина Александровна с отсутствующим видом грызла на веранде семечки, сплёвывала шелуху на пол. В посвежевшем воздухе сладко пахло цветами. В конуре, высунув наружу лохматую морду, чутко дремал пёс.

— Может, картошечки отварить? — любезно предложил Илья Исидорович. — Проголодались, поди. Цельный день на ногах. Тоже служба, не приведи господи.

Николай Николаевич сидел на скамье под кустом сирени. От угощения он отказался. Кивнул на конуру.

— Хорошая собачка.

— Умница, — подтвердил Бахромцев.

— Стережёт?

— Лучше милиции.

— Как бы её в сарай минуток на десять или в гараж. А?

— Мешает?

— Что вы? Она же умница. Просто хочется посмотреть, не сыро ли под её домиком. Не получила бы ваша собачка ревматизма.

Илья Исидорович отвёл пса в сарай. Подняли конуру. Штырь мягко прошёл в землю и царапнул по металлу.

— Лопату, — приказал Шапранов.

С веранды настороженно выглянула «квартирантка». На губах у неё прилипла шелуха от семечек.

Из земли вытащили кусок проржавевшего кровельного железа.

У Ильи Исидоровича насмешливо поблескивали глазки.

— Не сыро? — поинтересовался он.

— Мудрый вы человек, Илья Исидорович, — похвалил Шапранов. — Самое сухое место для собачки выбрали.

Уезжали ни с чем. Солнце уже опустилось за деревья дачного посёлка. В зелёном, как незрелое яблоко, небе с криками носились стрижи.

— Заезжайте, всегда рады, — таял в улыбке Бахромцев, провожая гостей через сад.

Он ногой отшвырнул с тропинки кошку, стукнул железной щеколдой калитки.

— Как пляжик? — спросил шофёр, когда Николай Николаевич опустился на сиденье.

— Припекает, — ответил Шапранов. — Того и гляди завтра шкура полезет.

Недалеко от станции Ланской, на углу Сердобольской улицы и проспекта Карла Маркса, под открытым небом раскинул грибки-столики павильон «Мороженое». У глухой стены выстроились похожие на холодильники автоматы с газированной водой. Трехметровые афиши призывали пить фруктовый сок и хранить деньги в сберегательной кассе. Под афишами шумел город. Плыли шаги по асфальту, гремели и взвизгивали на повороте трамваи. По гулкому мосту над улицей катили к станции зелёные электрички.

Гоша с Олей устраивались на шатких стульчиках под выгоревшим полотняным зонтом. Мороженое таяло в вазочках и во рту.

— Нравится? — спрашивал Гоша.

— Угу, — кивала Оля. — Очень.

— Я могу ещё взять.

— Нет, спасибо. Больше не хочу, — говорила она. — А знаешь, папа сказал, что вон в том доме перед самой революцией Ленин жил. Сейчас в той квартире музей. Папа обещал, что мы туда сходим. Пойдёшь с нами?

— Не знаю, — пожимал плечом Гоша. — Давай ещё возьму. Земляничного.

— Да нет. Я же сказала: не хочу.

Она без конца хвасталась своим папой и тащила Гошу на Чёрную речку, к месту дуэли Пушкина, где торжественно и печально шептались над обелиском тополя. Она рассказывала, что станция Ланская названа так по фамилии помещика, который когда-то построил здесь усадьбу. Всё это она узнала от папы.

— Ты приходи к нам, — звала Оля. — Он у меня знаешь какой!

С Сердобольской они возвращались вдоль железнодорожной насыпи. Они медленно шли мимо длинного ряда жёлтых гаражей, под мостом, что лёг над проспектом Смирнова, мимо прижавшихся к линии деревянных домиков с огородами и садами. Снижаясь, насыпь круто брала влево, огибая новый жилой массив. Сразу за линией начинался Удельнинский парк.

Оля рассказывала, что совсем недавно тут был пригород. Электрички из Сестрорецка и Зеленогорска делали здесь последнюю остановку перед городом. А теперь Ленинград перешагнул через бывшую помещичью усадьбу и пошёл строиться дальше.

— Папа говорит: город выходит к Финскому заливу.

— Ну и что? — отзывался Гоша. — Это все знают. Там дома ещё не такие строят. Высотные.

— Ещё не строят, — поправляла она. — Там болото. Сейчас его засыпают, а потом начнут строить.

Уязвлённое Гошино самолюбие выискивало, чем бы сразить Олю. Он похвастал перед ней своей коллекцией.

— Ой, как интересно! — обрадовалась она. — Двести лет назад приносили купцу такую денежку и что хочешь за неё покупали. И, наверное, какой-нибудь мой прапрапрадедушка тоже покупал. А Елизавета Первая — это дочка Петра Первого? Да?

И сама же на другой день подтвердила:

— Точно, Петра Первого. Я в энциклопедии посмотрела. При Елизавете жили Ломоносов и Суворов. Представляешь? Может, этот самый рубль лежал в сюртуке у Суворова. Суворов через Альпы переходил, а рубль у него в кармане позвякивал.

Удивительно, до чего она любила фантазировать и придумывать всякие небылицы. Увидит птичку в парке, удивляется:

— Смотри, наверное, она из Африки прилетела. Прыгала там по пальме или по кофейному дереву, а внизу жирафы прохаживались.

Она каждой ерунде удивлялась. Сидит на бетонной плите, читает книжку. Вдруг поднимет голову и захлопает ресницами.

— Вот интересно. Почему это раньше в домах делали и парадный ход и чёрный? А теперь только парадный. Нужно у папы спросить.