— Рин, а ты что носишь? — В гостиную входит Алика, держа в обеих руках груду разноцветной одежды.

— Рин? — шевельнув бровью, спрашивает ее брат.

— Катя, Катерина, Рина… — Небрежно пожимает плечом девушка. — Или тебе не нравится? — Чуть выпучивает глаза.

— Да нет, все нормально, — киваю я. — Меня так в школе называли.

— Рина? — опять переспрашивает Антон.

Ответила бы ему: «А ты думал, моей кличкой было Чудо в перьях?», — но как-то мне слегка не до стеба. Язык не поворачивается.

— Смотри, — берет все внимание на себя Алика, — тут платье, майка, шорты, брюки, блузка… На твой выбор. Могу еще шкаф потрясти.

— Нет, все нормально. Я возьму брю…

— Шорты с майкой, — не дает мне договорить Громов.

Сжавшись, послушно киваю и впервые натягиваю на лицо вымученную улыбку:

— Да, шорты с майкой. Вполне подойдет.

— Держи! — Алика протягивает мне одежду и выжидающе смотрит. — Тебя проводить в комнату для гостей?

Но рука Громова, уж больно туго обвившая мою шею, бесцеремонно и по-хозяйски, будто он сейчас меня придушит, вынуждает его сестренку заговорщицки улыбнуться.

— О, все поняла, не лезу. Пойду собираться. У меня сегодня аэробика.

Выпорхнув из гостиной, снова оставляет нас наедине.

Не дыша, жму к груди сумку и пахнущие свежим гелем для стирки вещи, считаю секунды своей жизни и жду, когда Громов меня отпустит. А он не спешит. Более того, приближается вплотную, своей крепкой грудью касается моего плеча, горячим бедром — ноги, и смакует мою дрожь.

Все… Я не выдерживаю… Слезы выплескиваются потоком. Зубы снова стучат. Я сжимаю челюсти, заглушая крик, которым безмолвно давлюсь. Пытаюсь вдохнуть носом, но эта проклятая рука на шее кажется удавкой. Не только перекрывает кислород. Она меня обжигает. Ощущение, будто кожа уже пузырится. Настолько мучителен контакт с этим безжалостным душегубом.

— Ри-и-ина, — выдыхает он мне в ухо. — Ты что же, напугалась, крошка?

Зажмурившись, трясу головой и бормочу:

— Антон, пожалуйста, не убивай меня. Умоляю. Я никому ничего не скажу. Я жить хочу. Мне всего двадцать один. Я жизни толком не видела. У меня еще даже мужчины не было. Я о любви мечтаю. О настоящей. О семье. О детях. Мир посмотреть…

— Эй-эй-эй, полегче, — тормозит он меня, ослабив плотное кольцо на моей шее. Разворачивает меня к себе, схватив за плечи и сдавив их своими железными пальцами. — Ты так жалобно просишь, что я готов сам на тебе жениться.

У меня нет сил поднять лицо. Глотаю слезы, не открывая глаз. Стою перед самим дьяволом и выпрашиваю пощады взамен на душу. Говорю же, только я могла в такое вляпаться.

— Если бы я хотел тебя убить, Рина, я сделал бы это еще в ресторане, когда ваша молодящаяся администраторша требовала с тебя извинений. Я не псих какой-то — девчонок мочить.

Облегчения его признание не приносит, но глаза мои все-таки открываются. Смотрю в его мрачное лицо и пытаюсь разгадать, что у него на уме.

— Значит, я верну кольцо, и ты меня отпустишь? — интересуюсь хриплым шепотом.

— Не знаю, — тем же шепотом отвечает он. — Ты мне жизнь спасла, Рина, — повторяет он, словно ему нравится так меня называть. — Я должен тебе отплатить.

— И на сколько ты себя оцениваешь?

— Губу не раскатывай, — усмехается он громче. — Кольцо мое. Может, я тебе работу нормальную найду или Радику его колобков в сухарики перетолку. Еще не решил. Мы же никуда не торопимся. Ты же еще с начинкой. Только не реви и не беси меня. Ненавижу слезливых и выносящих мозг баб.

Быстро вытираю слезы майкой и поглубже вздыхаю. Не реветь и не выносить мозг. С первым пунктом я, пожалуй, справлюсь. Со вторым придется справиться. На кону моя свобода, моя жизнь.

— Так гораздо лучше, — говорит Громов. — Бледная, трындец. Скоро домработница придет. Позавтракаем.

— Антон, пожалуйста, можно пока не требовать с меня кушать? — прошу я. — Мне кусок в горло не полезет. Он же прямо возле меня упал… У него кровь из головы текла…

Его выражение лица приобретает суровые краски. Пальцы впиваются в мои плечи. И он четко, внятно мне отвечает:

— Постарайся об этом забыть. От кольца зависит мое будущее. Чем раньше ты мне его вернешь, тем позитивнее будет мое настроение.

Поджав губы, судорожно киваю.

— А если оно вернется сегодня? — уточняю. — Я смогу поехать домой?

Он по-волчьи скалится и с заплясавшими в глазах чертягами произносит:

— Нет. Ты не сможешь поехать домой. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Я же сказал, я еще ничего насчет тебя не решил. Тем более, меня тронуло твое признание, Рина. О том, что у тебя еще не было мужчины…

По винтовой лестнице, сделанной из белого и темного дерева, но отлично вписывающейся в общий дизайн минимализма, Громов провожает меня на второй этаж с четырьмя спальнями: две слева, две справа, а в конце широкого коридора панорамное окно с тюлем из шифона.

Толкнув дверь, он первым входит в комнату, насыщенную лиловыми, фиалковыми и сливовыми оттенками. Ковер, покрывало на кровати, обитая бархатом софа со спинкой, портьеры, стены, потолок — все яркое, изящное, со вкусом и скрытой агрессией. Во всем чувствуется деликатная навязчивость.

Я робко вхожу следом. Громов закрывает дверь, от щелчка которой я опять вздрагиваю. Разувается у порога и по мягкому ковру проходит к смежной двери. Щелкнув выключателем, зажигает белый свет в душевой, умывается над раковиной и, опершись на нее руками, поворачивает голову. Его проникновенный взгляд втыкается в меня острыми иголками. Я завороженно слушаю, как с его лица падают капли на покрытый глазурью фаянс, и жду. Его слов, приказов, нападения. Но он сдергивает с крючка полотенце, лениво промачивает лицо и возвращается в спальню.

Отодвинув зеркальную дверцу шкафа-купе, вытягивает ящик комода и достает из него пузырек со спиртовой настойкой. Не торопясь передвигается по комнате, наливает из графина воду в стакан, отвинчивает крышечку с флакона и брызгает несколько капель в тот же стакан. Притормаживает, снова смотрит на меня и добавляет еще несколько капель.

Бултыхая, подносит ко мне и протягивает.                                

— Выпей.

— Что это?

— Не слабительное, — отвечает, взяв меня за запястье и силой сунув стакан в ладонь. Отнимает у меня сумку с вещами сестры и швыряет их на софу. — Обычный пустырник. Пей и ложись спать. — Кивком указывает на кровать.

Сам вынимает мобильник из кармана брюк и набирает Генриха.

— Какие новости? — спрашивает, вернувшись к шкафу и занявшись выбором чистой одежды для себя. — На Беркута намеки есть?

Я бдительно слежу за ним, но пустырником не пренебрегаю. Осушаю стакан несколькими глотками и, сжав примерзшими к нему пальцами, поглядываю на свою сумку.

— Инессе доброго утра пожелал? — Громов берет одежду и уходит в душевую. Не закрываясь, начинает раздеваться. — Пусть Демид подтянет парней и выдраит там все… Ты о Ринатовской зазнобе что-нибудь выяснил?.. Даже так? Директор по маркетингу?.. Его нет дома. Алика говорит, он взял с собой кольцо…

Не знаю, что за психозы в этой семье из-за колец, но наверное, и не хочу знать. Сняв туфли, тихонько прокрадываюсь к софе, оставляю стакан на столе и беру свою сумку.

— Думаешь, он решил скоротать время и сам рванул в Лондон? Да, черт подери, меня это заботит! — срывается он. — Не мне тебе разжевывать, чем это чревато для меня! Я скоро приеду. Подготовь того ушлепка к мужскому разговору.

Слышу, как звякает пряжка ремня. Через минуту Громов уже появляется передо мной в джинсах и футболке, облегающей каждый его мускул. Его волосы небрежно взъерошены, в глазах усталость. Отыскав меня взглядом, смотрит на сумку, с которой я обнимаюсь, и усмехается.

— Я сейчас уеду. А ты, Рина, постарайся поспать. Здесь ты в безопасности. Дом под круглосуточной охраной и видеонаблюдением. Захочешь поесть, спустишься на кухню, попросишь домработницу накормить тебя. Вопросов тебе задавать не будут. Если Алика, Ринат или родители вернутся раньше, не вздумай с ними трепаться и рассказывать, кто ты.