— Куда собрались? У вас же намечался массаж.

— Прибрать за собой надо. Подышим свежим воздухом, развеемся. Ребенку полезно.

Губы Льва Евгеньевича трогает едва уловимая улыбка. Он поднимает бокал в молчаливом тосте и делает глоток.

— С вами все хорошо? — спрашиваю я. Сама не знаю, почему. Не сказать, что я чертовски переживаю за здоровье этого человека. Просто в такие моменты он выглядит каким-то разбитым, слабым, печальным.

В поднявшихся на меня глазах проскальзывает легкое недоумение. Видимо, у него не часто спрашивают о самочувствии.

— Мои сыновья грызутся из-за наследства. Все замечательно.

Решив ничего на это не отвечать, Антон берет меня за руку и тянет на выход.

— Спокойной ночи, — успеваю я пожелать, прежде чем за нашей спиной захлопывается входная дверь.

Машина уже во дворе. Рычит заведенным зверем. В динамиках долбит музыка. Сидящий за рулем Демид покачивает головой в такт и щелкает пальцами.

Мне приходится сдвинуть портативный холодильник, чтобы сесть. Поглядывая на него с опаской, усаживаюсь и облизываю сухие губы. Антон переваливается через меня, вдавливая в сиденье своей неподъемной тушей и душа меня запахом своего тела, которым я уже и так насквозь пропитана.

— Пиво будешь? — Отбрасывает крышку, из облачка пара достает жестяную банку с каплями конденсата и откупоривает ее с шипящим звуком. — Совсем забыл. Тебе же нельзя ничего крепче воды, — ухмыляется над моим голодным видом.

Сомкнув губы, поджимаю их. Зубки безопаснее спрятать.

— Так куда мы все-таки едем? — спрашиваю, как только трогаемся со двора.

— В лес. — Антон делает глоток и, довольно мычит, откинув голову назад. — Сказал же.

Нервно крутя на пальце кольцо, смотрю в окно — на мелькающие деревья и корявые кусты вдоль дороги. Освещаемые лишь светом фар, они выглядят пугающе, и лес, гулять в котором теплым летним днем в удовольствие, отталкивает, подобно кладбищу.

— Там мороженое есть, — сообщает мне Демид, не отвлекаясь от дороги.

— Спасибо. Я горло берегу.

Антон запрокидывает руку на спинку сиденья и как будто по чистой случайности пальцами касается моего плеча.

— Правильно, такую глотку надо беречь.

Я подаюсь вперед, подальше от его прикосновений, но он хватает меня за плечо и возвращает в исходное положение. Засовываю свои принципы под желание жить и терплю. Тем более есть тут кое-что омерзительнее — музыка Демида. Стоит отметить, у Антона вкус лучше, мне ближе.

— Что мы будем делать в лесу? — уточняю, сковываясь в объятиях своего жениха с запашком пива.

Ненавижу его. Радик всегда пах пивом. Дешевым старым пивом. И хотя в руках Антона дорогое, импортное, да еще и безалкогольное, воспоминания расковыриваются не самые приятные.

— Тебя буду перевоспитывать, — отвечает Антон, склонившись ко мне.

Отодвигаюсь вбок, но без толку. Там его рука, которая снова притягивает меня к твердой груди.

— Как? Объяснять разницу между съедобными и ядовитыми грибами?

— Тебя, язву такую, ядовитым грибом не зашибешь, — усмехается, опять поглаживая мое плечо пальцами. Скотина! — Хочешь жить, Рина? Хочешь бабулю свою и маму на своей свадьбе увидеть? Подружку… Как ее?

— Софья, — подсказывает ему Демид.

Козлина! Он даже на Соньку накопал!

Я зажмуриваюсь, прогоняя перед глазами образы дорогих мне людей. Давит на самое больное.

— Ты слишком дерзкая, Рина. Я твой единственный билет в безоблачное будущее. Пора бы стать ко мне терпимее.

— Зря надеешься, что после лесной прогулки я полезу под тебя. Ты спутал меня со своими парнокопытными, жвачными. Животновод!

Демид сбавляет скорость, съезжает с шоссе и пробирается вглубь лесных зарослей по узкой накатанной дорожке.

— Поверь, Рина, — выдыхает Антон, — после этой прогулки многое изменится.

Ночной лес пахнет свежее: прохладой терпкой смолы и прелыми листьями, шумно шуршащими под ногами. Увы, в компании Громова к этому запаху добавляется гнилой душок смерти.

Получив из рук Демида две лопаты, он проверяет их на вес и протягивает мне ту, что здоровее и визуально тяжелее. А поменьше возвращает Демиду. Очень по-мужски. Прямо по-джентельменски.

Взяв ломик, отходит от машины в поисках подходящего места. Долбит по грунту, находит максимально твердый участок и указывает:

— Тут.

Господи, какой душка! Само очарование!

— Ты же шутишь? — все же выясняю я.

Закинув ломик на плечо, Громов подходит ко мне и четко, внятно подытоживает:

— Копай.

Тюкнуть бы его по башке этой лопатой. Демид сам от страха свалит. Только Громов не просто так с нами Генриха не взял. Тот где-то рядом. Пасет. Вынюхивает. Может, у них на то и расчет — вывезти меня подальше и поглядеть, как поведу себя, имея на руках дорогущий бриллиант. Протупили парни: жизнь моей бабушки для меня важнее и дороже.

Демид лопатой сдвигает слой слежавшихся листьев на освещаемом фарами участке и вонзает ее в землю. По его стараниям вижу, что копка предстоит не из легких. Это не у бабушки на картошке, где почва как пух.

— Куда копать? — интересуюсь, не понимая, зачем вообще мы это делаем.

— Демидка, покажи Рине план работ.

Пока Громов шуршит упаковками в холодильнике, выбирая себе мороженку по вкусу, Демид лопатой очерчивает прямоугольник метра два в длину и примерно метр в ширину.

— Это что? — Я не узнаю собственного голоса. — Могила?

— Ну надо же того жмура куда-то девать. — Антон спокойно надкусывает эскимо, присев на капот машины. — Беркут со дня на день с обыском заявится, а у нас свежак в морозилке. Так что вперед, Рина. Вернее, вниз. Метра на полтора. Чтоб собаки не разрыли.

Меня мутит.

Отвернувшись, опираюсь на лопату. Дышу поглубже. Лишь бы не вырвало. Закапывать тайно среди ночи убитого парня — это уже содействие преступлению. Не хочу спать с Громовым, значит, иначе отработаю кусок хлеба в их доме. Хитро. Продуманно. Наносит мне удар за ударом, ломая, прогибая, перечеркивая мечты и надежду выпутаться.

— Чем раньше закончите, тем быстрее вернемся домой, и ты сможешь поспать, — ухмыляется он, смакуя мороженое.

— Какая соблазнительная перспектива, — бурчу под нос и перестраиваюсь по другую сторону площадки.

Лопата новая, заточенная до состояния лезвия, но грунт, прошитый корнями деревьев, поддается с большим трудом. Я стараюсь не думать о предназначении ямы, в которую мы с Демидом постепенно углубляемся. С радостью меняюсь с ним инструментом, когда ему надоедает ковыряться чайной ложкой. И даже не отказываюсь от глотка холодного пива.

— Детство на огороде бабули пошло тебе на пользу.

Антон не был бы собой, если бы оставил мою копку без комментария.

Сдув упавшие на лицо волосы, я вытираю влажный лоб тыльной стороной ладони и, еле дыша, спрашиваю:

— Может, поможешь?

— Я уже накопался. В свое время. Настало ваше. Тренируйтесь.

Странно, но с рассветом, встречающим меня, выползающую из ямы едва живой, мне становится абсолютно все равно, что в ней похоронят: старую елку, сундук с золотом или труп. Я просто сижу на куче сырой земли и устало выковыриваю грязь из-под ногтей. Пока зарычавшая в лесу машина не заставляет меня поднять лицо.

Все тело ноет. Мышцы горят огнем. В шее жуткая ломота. Рук поднять не могу. А Громов кивает мне на багажник подъехавшего джипа и, открыв его, демонстрирует завернутый в черный полиэтилен труп.

— Да ну нафиг? — протяжно вздыхаю я. Хочется разрыдаться. Упасть в готовую яму, и пусть присыпают землей. Только выбраться бы из этого непрекращающегося кошмара.

— Поднимай булки, Рина. — Громов выволакивает труп из багажника и бросает на землю тяжелым закостенелым манекеном.

— Антон, это уже не смешно, — произношу дрогнувшим голосом. — Я не могу… Это же… Преступление…

Антону мой ответ не нравится. Оставляет Демиду и Генриху право тащить тело дальше. Приближается ко мне, садится напротив и, глядя в глаза, твердит: