Михаилу стало вдруг в избе очень душно. Он встал из-за стола и, как был в майке, в тапочках на босу ногу, вышел на крыльцо и сел на ступеньки, крепко обхватив голову руками. «Ошибка!.. Ошибка… С работы сняли! Подумаешь, беда какая! Пусть хоть еще семь раз снимают…» Он как-то разом отрезвел, мысли перестали путаться, обрели ясность и определенность.

На улице из-за ветел показалась с заблудшей коровой мать, соседская собака с лаем гонялась за отставшими овцами, где-то наигрывал патефон, у колодца ссорились женщины. Все кругом было так, как и всегда. Михаил даже спросил себя: «Постой, а я-то с чего такого радуюсь? Может, и рано еще, да и нечему радоваться?.. Конечно, нечему!» И все-таки ощущение радости не проходило.

Весь день Ольга пробыла в Березовке и уже собиралась в Ключевское, как подвернулась попутная машина, и она уехала ночевать к себе.

В пустой комнате было тихо, мертво. Гирька у часов спустилась на стол, и они стояли. Ольга машинально посмотрела на циферблат, подтянула гирьку, тронула маятник. Часы затикали, и стало не так угнетающе тихо.

Хозяйка принесла парного молока. Ольга поужинала, сходила за водой и, чтобы не так душно было спать, стала вытирать пол мокрой тряпкой.

Делала она все это по-прежнему как-то машинально и то водила тряпкой по одному месту, то надолго застывала с ней над ведром. Она и про часы вспомнила только спустя какое-то время: стрелки ведь показывали без четверти три, что же она их не подвела?..

Нынче Ольга заходила на стан тракторной бригады и не нашла там Михаила. Что его сняли, оказалось правдой. И сняли именно за большой перерасход горючего на севе, за то, в сущности, что он по ее просьбе пахал засоленные участки глубже нормы.

Ах, как все это глупо получилось! Будь это не Михаил, а кто-нибудь другой, она пошла бы к директору, к главному инженеру и настояла, чтобы этот дурацкий приказ был немедленно отменен. Но как пойдешь просить за Михаила, когда инженер и так при всяком удобном случае делает какие-то темные намеки?

Ольга вымыла руки, наспех переоделась и быстро пошла улицей к эмтеэсовской конторе.

Закат догорал. На пепельно-розовом небе, у горизонта, рисовались темные купы деревьев, а ближе и левее — четко вырезанные контуры изб и садов соседней, протянувшейся по взгорью улицы. Было еще совсем светло, только село солнце, а сады и избы на невыразимо нежной чистоте неба уже казались совершенно черными.

«Зачем я туда иду? — вдруг подумала Ольга. — Рабочий день давно кончился, кроме диспетчера, никого, наверное, нет, и делать мне там нечего…»

Она постояла секунду в нерешительности, затем резко повернулась и пошла в обратную сторону.

Ольга не заметила, как прошла свой дом, хотя было еще совсем не темно.

Вот тополь, за ним — поросшая травой промоина, а дальше, за промоиной, дом Михаила.

Но ведь неудобно же ни с того ни с сего заявиться к нему. Конечно, неудобно: там мать, Гаранин…

А не Михаил ли сидит на крыльце? Тогда можно, и хоть тоже не совсем удобно, но все-таки не так страшно…

Опять Ольга не заметила, как рука ее сама повернула вертушок на калитке, как ноги ступили на широкий травянистый дворик.

Михаил, в майке, в тапочках на босу ногу, сидел боком и увидел ее, когда она подошла уже совсем близко.

— Это ты? — сказал он, и в радостно дрогнувшем голосе его послышался скорее не вопрос, а подтверждение для самого себя, что перед ним действительно стояла Ольга. — Ты?

Не отвечая, Ольга хотела сесть рядом, но Михаил, заметив ее движение, встал и взял за руку:

— Пойдем вот сюда, а то здесь на самой дороге…

Он отвел ее в угол двора и усадил на валявшийся в траве старый точильный камень. Сам сел прямо на траву, полузакрыл глаза и улыбнулся.

Ольга все ждала, когда Михаил спросит ее, зачем она сюда пришла, но тот по-прежнему молчал и улыбался. Улыбался и молчал.

Ольгу начинало смущать это молчание, и, чтобы не потеряться совсем, она стала объяснять свой приход: неужели Михаила только за то и сняли, что он глубоко вспахал по весне засоленные участки? Не может этого быть! Глупо же! И почему он не идет к начальству, не добивается правды, а сидит дома и…

Ольга недоговорила.

Широкая безмятежная улыбка постепенно сошла с лица Михаила, и оно приняло настороженно-сумрачное выражение.

— И еще, говорят, ты и с Николаем Илларионовичем поспорил из-за того же: не двоить пар, чтобы горючее наэкономить, перерасход покрыть?

— Ерунда! — коротко, явно не желая вдаваться в подробности, бросил Михаил.

Тревожная настороженность в его глазах пугала Ольгу. Она не понимала причины ее, не знала, о чем еще можно говорить.

«А неужто я только за этим сюда шла? — подумала Ольга. — За тем только, чтобы спросить про всякие перерасходы?»

И как только она это подумала, сразу же стал понятным вопрошающе-настороженный взгляд Михаила.

Ольга забыла, что еще хотела сказать, и тихонько улыбнулась. Конечно, глупо было улыбаться: у человека несчастье, а она улыбается. Но Михаил не обиделся, не рассердился. Видимо, он понял ее, понял, что не так-то легко было ей даже самой себе признаться, что шла она сюда не только за тем, чтобы узнать про пережог горючего. Лицо его посветлело, морщины над переносьем разгладились. Он глубоко, облегченно вздохнул и опять полузакрыл глаза.

Ольга почувствовала, что от Михаила пахнет водкой.

— Нет, я не пьяный, — сказал Михаил. — Ты не бойся… Да что я тебя на камень-то усадил, небось холодно. Садись уж лучше рядом… вот сюда, здесь трава гуще…

Ольга пересела, прислонясь спиной к плетню. Ей стало легко, покойно. Уже не надо было отыскивать предлога для разговора, можно было говорить о чем угодно, даже просто молчать — все равно никакой неловкости от этого не будет.

— Ну и пусть сняли, — усмехнувшись, почти весело сказал Михаил и взял Ольгу за руку выше локтя. — Пусть хоть еще семь раз снимают! Лишь бы ты… — Он недоговорил, прижимаясь щекой к ее руке.

Ольга чувствовала, как радостно волнует ее каждое прикосновение Михаила, как кровь бросается в лицо и становится жарко. И это было так ново, непривычно, что даже немножко пугало ее. Еще совсем недавно она решила ни на шаг не заходить дальше в отношениях с Михаилом, пока Юрка стоит на его дороге. И вот, оказывается, можно забыть и про это решение и про все остальное…

Но неужели, неужели она не сможет уговорить, убедить глупого мальчишку не мешать ни ее, ни своему счастью?

Совсем стемнело. Полосы света из окон домов перечеркивали улицу с одного порядка на другой. Узенькая полоска пробилась сквозь плетень и легла на щеку Михаила. Ольга наклонилась и поцеловала эту полоску.

Рядом, в кустах смородины, ворохнулась птичка, цвенькнула спросонья, и опять стало тихо.

Проснулся Виктор Давыдович от хлопанья дверями и шума шагов в прихожей. Должно быть, вернулась ездившая в город жена. И, кажется, не одна к тому же.

— Сюда, сюда, милая, — говорила кому-то Полина Поликарповна. — Да проходи смелей, не стесняйся! Будь как дома… Чемоданчик свой ставь в угол, а мой саквояж неси в комнату… Сейчас умоемся, с дороги чайку попьем.

Второй женский голос что-то тихо спросил.

— Спит, поди, — ответила Полина Поликарповна. — Он у меня спать-то уж больно здоров…

«Ну, наверное, не здоровей тебя, если уж на то пошло», — потягиваясь, мысленно возразил Виктор Давыдович.

По времени еще добрый час можно было спать. Но какой теперь сон! А валяться, нежиться в постели Виктор Давыдович не любил, считая, что это только расслабляет организм.

В кухне загремел умывальник, заплескалась вода.

Виктор Давыдович выждал, пока умоются женщины, затем оделся и вышел.

У самовара, вместе с Полиной Поликарповной, хлопотала светловолосая, среднего роста девушка лет двадцати. У нее были очень живые, чуть навыкате глаза и маленький нос, придававший мягкому полному лицу какое-то едва уловимое выражение детскости. Ямочка на подбородке дополняла это впечатление.