Михаил почувствовал, как краска заливает лицо. Как-то, встретив его на улице, Юрка попросил принести шариковый подшипник. Михаил пообещал, но было очень некогда, и за делами он совсем забыл о своем обещании. И вот Гаранин опередил его.

«А ведь сколько этих подшипников в полевом вагончике валяется — ну, что бы стоило с собой захватить? Еще коня хотел подарить, — вспомнил Михаил свой зимний приход сюда. — Подарил…»

А Юрка, как нарочно, вертел подшипники перед глазами и расписывал, какую прекрасную каталку он из них со временем сделает. А пока что ими можно и так играть: посмотри, как здорово получается! И начал катать подшипники от одной стенки до другой. Михаилу пришлось самому занять место у одной из стенок.

В самый разгар этой нехитрой игры вошла Ольга. Была она в легком платье, перехваченном узким поясом, и казалась более обычного тоненькой и молодой. Темные волосы ее, собранные жгутом, слегка рассыпались, и две-три пряди упали на раскрасневшееся от ходьбы, немного усталое лицо.

Ольга переступила порог, увидела Михаила на полу о подшипником в руках, медленно, тихо улыбнулась, да так и осталась стоять, прислонившись к косяку.

— Ну вот и пришел, — едва слышно, будто самой себе, сказала она.

Михаил вскочил с пола, подошел к Ольге и взглянул ей прямо в глаза, словно хотел прочитать там ответ на мучивший его вопрос. Но оттого, что они встретились взглядами, обоим стало неловко, а вопрос так и остался без ответа. Тогда Михаил открыто, без обиняков спросил:

— Так как же дальше-то будем?

Ольга даже слегка отшатнулась:

— Это ты о чем, Миша?

Михаил молчал: как объяснить, о чем он? Пусть уж сама догадывается.

— Не знаю, Михаил, — наконец проговорила Ольга и огляделась кругом, точно искала себе хорошего советчика.

Он по-прежнему молчал, теперь уж не отрывая глаз от лица Ольги. И чем дольше смотрел, тем родней и дороже становилась каждая его черточка. Не выдержав и позабыв все на свете, Михаил потянулся к Ольге. Ему захотелось обязательно коснуться ее, погладить по волосам, взять за руку. Но едва он дотронулся до плеча Ольги, как с полу громко раздалось:

— Мама!

Юрка крикнул это предостерегающе и требовательно: что ты делаешь, мама?! Или ты совсем забыла обо мне?

С матери Юрка перевел глаза на Михаила, и тот увидел в них холодную враждебность: зачем ты здесь? Нам и без тебя хорошо!

Михаил оторопел. Он же с самого начала знал, что у Ольги есть ребенок, знал, что, если Ольга и полюбит его, ребенок будет осложнять и их сближение, и семейную жизнь. Михаил хорошо понимал, что с Юркой нельзя не считаться. Но он никогда не думал, что Юрка может заявить о себе вот так резко и требовательно.

— Я понимаю, Оля, — сказал Михаил, кивая в сторону Юрки. — Я все понимаю. Но ты не беспокойся, он нам не помешает…

Михаил недоговорил. Чувство сына будто передалось Ольге, и лицо ее, еще секунду назад такое близкое, милое, стало вдруг холодным, чужим. И вся она точно отгородилась невидимой стеной, сжалась в комок.

Юрка подошел к матери и, как бы защищая, крепко обхватил ее колени. В его смотревших исподлобья глазах светилась непримиримая враждебность.

— Нет, ничего ты не понимаешь, — глубоко, прерывисто вздыхая, проговорила Ольга и провела рукой по Юркиным вихрам. — Не помешает!.. Эх, Миша. Да ведь это не вещь какая, которую, если помешала, и в сторону отодвинуть можно… Человек ведь! И если он тебя… ну, если он не захочет, что я могу?

Последний луч заходящего солнца лег оранжевой полосой на подоконник, на пол, где валялись брошенные Юркой игрушки, коротко блеснул на подшипнике и погас. В комнате сразу стало темнее. Ольга сидела спиной к окну, и лицо ее тоже стало темным.

Переминаясь с ноги на ногу и одергивая и без того аккуратно заправленную рубашку, Михаил некоторое время ждал, что еще ответит Ольга.

«Другого любишь — так и скажи!» — хотелось крикнуть ему зло и грубо.

Ольга сидела тихая, грустно-спокойная и молчала.

— Что ж… — широко шагнув к двери, Михаил резко отворил ее и, не оборачиваясь, вышел.

Только сейчас он почувствовал, что рубашка на спине прилипла, а воротник давит шею. Михаил рванул пуговицу и глубоко, как после ныряния, вздохнул.

Над самым ухом тонко прозвенел комар. На южном крае совсем еще светлого неба одиноко торчала круглая, никому не нужная луна.

Посреди бледного, словно полинявшего и потерявшего свой обычный цвет неба пылало солнце. Глянцевито отливали под слабым порывистым ветерком луга, а тонкая извилистая полоска речки Березовки горела белым огнем. Пахло травами, и запах этот, всегда немножко влажный, освежающий, сейчас дурманил голову.

Перед плотиной, огибая небольшое взгорье, Березовка делала плавное полукольцо. Дорога срезала это полукольцо и вела прямо через озими, четко рассекая их зеленый ковер.

Ольга поднялась на пригорок и остановилась, чтобы перевести дух. В лицо освежающе пахнуло прохладой. Это ветерок принес ее с Березовского водохранилища. С пригорка оно видно было все, от верховьев до самой запруды, и казалось плоским, без глубины, — будто огромное белое стекло, небрежно вправленное в низкие зеленые берега. Ленивый ветерок не рябил и не морщил воду. Одно солнце властвовало над прудом, обливая его своим жгучим светом.

Ольга спустилась с пригорка и вскоре вышла на земляную насыпь плотины. Из-под щитка головного шлюза сочилась вода; головка винта у подъемника была отломана, и весь он покрылся толстым слоем ржавчины; насыпь местами обвалилась, подмытая весенними паводками; один край плотины не был закончен еще при постройке, таким он оставался и по сей день.

В последние годы за состоянием плотины и оросительных каналов не велось даже обыкновенного надзора. Тузов рассудил, что открывать и закрывать воду дело не такое уж хитрое, — это по совместительству и правленческий сторож Евсей за те же трудодни делать может. Евсею передали ключи от головного шлюза, и в дни полива он утром открывал, а вечером закрывал его.

Лишь этой весной, сразу же после сева, бригада Варвары Садовниковой начала ремонт оросительной сети.

С бригадой Варвары Ольга встретилась у пятого отводного. Мужчины чинили прогнивший переезд через магистральный канал и делали новые шлюзы, женщины подправляли и выкладывали дерном осыпавшиеся стенки канала.

— Не успеваю, Олюша, — пожаловалась Варвара. — Если бы только это, — она кивнула на канал, — а то ведь с бригадирством уйма всяких других дел!

Ольга уже не первый раз слышала жалобы Варвары.

— И не специалист я к тому же. Видишь, крысы — чтоб им издохнуть! — всю стенку проточили, а как ее лучше заделать, не придумаю.

В том месте, где магистральный канал для перевода воды в боковой, отводный, перекрывается шлюзом, одна стенка была источена водяными крысами, а земля, прилегающая в этом месте к каналу, была покрыта кочкарником, поросшим осокой и хвощом.

Ольга знала, откуда взялись эти хвощ и осока здесь, на поле. Во время полива вода, просачиваясь через крысиные норы, стоит сплошным непересыхающим озером, и земля рядом с каналом постепенно заболачивается.

— Травить их чем-нибудь боязно, они потом хлеб нам отравят, — продолжала Варвара, — а просто норы засыпать толку мало, долго ли им снова прогрызть?

Они подошли к работающим, присели на обочину канала.

— А кого ты знаешь из опытных поливальщиков? — спросила Ольга.

— Да ведь кого? — Варвара пожала плечами. — Вроде нет таких. Много народу в город подалось…

— А Никита Федорович? — подсказала одна колхозница. — Не хуже любого на курсах ученого полив знает.

— Знать-то знает, — ответила Варвара, — да вряд ли пойдет. Обидели его. Да и со здоровьем у него плохо.

Про Никиту Думчева Ольге приходилось слышать и раньше. Одно время он ведал орошением в колхозе, но потом тяжело заболел и вернулся из больницы почти нетрудоспособным.