Подошло время обеденного перерыва. Колхозницы, рассаживаясь на траве вокруг Варвары и Ольги, поправляли сбившиеся платки, причесывались, развертывали узелки с небогатой едой. Только у двух женщин Ольга заметила в узелках бутылки с молоком, остальные запивали водой темный, пополам с картошкой, хлеб.

— Похоже, год опять сухим будет, — говорили меж собой колхозницы. — Начало мая, а солнце уже июльское.

— Да, озимя вон, где пониже, подолинистей, там еще держатся, бодрятся, а повыше, на взлобках, уже и голову повесили, не успели расправиться — желтеть начали, жухнуть…

— Опять, кроме аванса, ничего не получим…

— Мало мышей — крыс в полях развели…

Около насыпи Ольга видела грейдер, и у нее сейчас мелькнула мысль, нельзя ли использовать его при заделке крысиных нор.

— А что ж, пожалуй, — сказала на это Варвара. — Снутри-то канала им, конечно, нельзя, а снаружи пойдет. Он и срезать будет это решето, — она кивнула на дырявую стенку канала, — и норы тем же разом заделывать. Дело за трактором.

Ольге и хотелось и не хотелось встречаться с Михаилом, и она сказала Варваре:

— Давай так сделаем: ты сама к трактористам сходишь, а я тем временем с Никитой Федоровичем поговорю.

На том и порешили.

Никиту Думчева Ольга нашла за двором, на огороде. Огород его был не похож на соседние, занятые картофелем приусадебные участки. Весь он был разбит на небольшие делянки и засеян хлебами.

Никита, стоя на коленях, копался в одной из грядок.

— Что скажешь, дочка? Зачем пожаловала? — Он поднялся, отряхивая с колен землю. Голос у него был приветливый, и это ободрило Ольгу. И глаза, глубоко запрятанные под мохнатые брови, тоже были совсем не сердитые, как представлялось Ольге, а просто умные и ласковые.

Ольга назвала себя и сказала, что пришла поговорить по одному делу.

— Что ж, давай поговорим, — ответил Никита. — Только пойдем с жары.

Ольга придумывала по дороге, с чего бы это начать разговор, чтобы не сразу, а исподволь подойти к главному.

— А это что у вас здесь посеяно? — так ничего и не придумав, спросила она у Никиты, показывая на одну из крайних делянок. Всходы на ней были всех гуще и выше.

— Обыкновенная рожь, — ответил Никита, — «саратовка». Может, слышала? Только я ей осенью, под зябь, дал полив да вот недавно, весной, еще разок помочил. Боюсь лишку: тучным налив будет — поляжет…

Пришли в избу. Жена Никиты поставила перед Ольгой кринку холодного молока.

— К слову пришлось — вы, Никита Федорович, поливом и в колхозе когда-то ведали? — спросила Ольга.

— Когда-то было, — медленно проговорил Никита, накручивая на палец прядь широкой полуседой бороды.

— А что ж теперь?

— Хвораю все, дочка. Силенок нет. Вот только и хватает меня, что на огороде копаться.

— А к тому же и отблагодарили его за работу в колхозе так, что… — начала было жена, но Никита не дал ей договорить:

— Не надо, мать, об этом! Не стоит! Да и знает она небось всю эту историю…

Чтобы вызвать Думчева на разговор, Ольга сказала, что ничего не знает.

— Им ведь что́ нужно? — с середины, как про что-то наболевшее, начал Никита, и Ольга поняла, что «они» — это часто меняющиеся здесь председатели. — Им нужен огород. И все. Они овощами спекулируют и даже так ухитряются, что районное начальство им хлебопоставки каким-то образом овощами заменяет. Только я уж не знаю, куда те овощи идут — государству или тому начальству.

Лицо у Никиты помрачнело, глаза из-под бровей поблескивали холодно, резко.

— Тот же полив возьми. Евсей ведь как делает? Пустил воду и идет спать в тенёк. Ему и горя мало, что воду нужно давать в норму, что с водой осторожно, уважительно надо обращаться. Воду надо чувствовать, как если бы сам вместе с ней шел по магистралу. А тут она и борта у оросителей рвет, и через шлюзы хлещет, поливщики не справляются — она впустую, мертвая, на поля и выбрасывается, не столько пользы, сколько вреда земле делает.

Никита говорил сердито, будто спорил, и все чаще теребил бороду.

— Почему, спрашивается, урожай на поливных землях год от году хужей становится? Да потому, что обработки настоящей земля не получает и полив ведется лишь бы номер отбыть… Вот… — Никита достал с полки клеенчатую тетрадь, полистав ее, нашел нужное место. — Вот как он, полив, у нас ведется. В позапрошлом году дали два полива, в прошлом тоже два, но считай, что один, потому что второй был не вовремя. Ведь полив — дело тонкое: растению влага потребна не когда придется, а как человеку, в нужное время…

Ольга незаметно улыбнулась: ей, агроному-мелиоратору, рассказывают такие вещи!

— Вот я и пришла от поливной бригады просить вас, — сказала она, — не согласитесь ли помочь нам?

— Да ведь я же говорю, что хвораю все. То лучше станет, то опять плохо. В ногах никакой силы нет, другой раз совсем отнимаются. — Сказал это Никита прежним ровным голосом, но рука, теребившая бороду, дрогнула, а глаза не по-стариковски вспыхнули и сделались влажными.

Ольга добавила, что нынешний председатель ей тоже не нравится, но, однако, ни в чем пока поперек дороги не становился. Надо думать, согласится он и на то, чтобы Никита стал «главным мелиоратором» колхоза.

— Не знаю, что тебе и ответить, — после долгого молчания проговорил Никита. — Прямо не придумаю. Уж больно ослаб я и…

— Да чего уж, иди, — сказала жена Никиты, — а то хуже зачахнешь на одном своем огороде. Все равно никакого спокоя нет тебе без этого полива: и зимой и летом о нем думаешь, по ночам во сне видишь…

— Ну, ну, поехала. — Никита светло, добродушно усмехнулся. — И зимой, и летом, и во сне… Как ты все хорошо знаешь!

— Как озимя начнут подыматься, — не обращая внимания на мужа, продолжала старуха, — так он, поверите, часами глядит на них и все вздыхает: хлеба-то, хлеба-то сколько, если его в трудное время водицей поддержать!

Ушла Ольга от Думчевых уже перед вечером. Никита дал согласие помогать поливной бригаде и словом и, насколько это будет в его силах, делом. С готовностью согласился он помочь и самой Ольге в составлении графика полива.

Солнце светило вдоль улицы, и она, без теней от домов и редких палисадников, казалась шире, просторнее. Ольга шла по дороге, которая вела из Новой Березовки в Старую, и еще издали, с дороги, увидела около пятого отводного попыхивающий синеньким дымком трактор. На прицепе у трактора громоздился грейдер, около него возились тракторист и Михаил.

Ольга хотела свернуть к каналу и не свернула, прошла мимо. Необъяснимая слабость охватила все тело. И трактор, и люди около него, и дорога — все застлалось туманной пеленой.

При возникновении какого-нибудь препятствия на своем пути Ольга вся собиралась, напружинивалась и на время забывала обо всем, кроме своего дела, чувствовала себя, как солдат на посту. Но вот из трудного положения находился выход, препятствие оставалось позади, и напряжение сменялось размягченностью, а вместе с удовлетворением, которое приносит окончание всякого дела, часто приходило горькое чувство маловажности сделанного. «Ну, сделала, ну и что?»

Ольге не раз приходилось и слышать и читать в книгах о том великом счастье, которое приносит человеку труд, любимое дело. Это казалось и верным и неверным. Если считать само собой разумеющимся, что кроме любимого дела у человека есть еще и верный друг жизни, есть большая настоящая любовь, то, конечно, верно. А если этого друга нет — тогда как же? Ведь ничто, никакая самая хорошая, самая желанная работа не может заменить обыкновенной человеческой любви…

Некоторое время дорога шла вдоль оросительного канала, затем круто забирала в сторону и двумя пологими петлями спускалась в село.

В Старой Березовке Ольга встретила эмтеэсовскую полуторку и уехала на ней домой.

Машина везла в ремонт моторный блок, и Ольга слезла на развилке, у оврагов, за которыми находились мастерские.

Узкая тропинка вела через сады и огороды. Сад Николая Копрова отделяла от соседних небольшая луговина. Этой луговиной дорожка и выходила в село.