Дядя Илья сделал Юрке машину. Машина была на зависть всем мальчишкам, жаль только, часто ломалась. Вот если бы научиться быстро чинить ее, как это получается у дяди Ильи! Только Юрка успел сбегать за молотком, только подержал за одно колесо, за другое, а работа уже кончена. Дядя Илья уже взялся за ключ и начинает заводить машину.

Пружина глухо позванивает от каждого оборота ключа, и звон этот сладкой музыкой отдается в Юркиной груди: машина сейчас пойдет… Где же мама? Хотя бы в окошко выглянула, что ли, — так нет же, не догадается. Эх, мамка, мамка, большая, а непонятливая…

Ольга была немало удивлена, столкнувшись в правления новоберезовского колхоза с Васюниным. А когда услышала, что он делает выговор Тузову за то, что тот не укладывается в сроки с ремонтом оросительной сети, удивилась еще больше.

До сих пор главный агроном вел себя как-то непонятно. Он всегда был готов внимательно выслушать Ольгу, даже поддержать. Но это — у себя в кабинете, на словах. Дальше слов дело не шло: бывая в колхозах, Васюнин почти не интересовался орошением. Да и не баловал Виктор Давыдович колхозы частыми посещениями. Правда, он не раз говаривал, что сидение в кабинете ему осточертело и что он куда больше любит работать непосредственно в массах, но как-то получалось, что «непосредственно в массах» Виктору Давыдовичу приходилось бывать редко.

Тузов оправдывался, но Васюнин и слышать ничего не хотел: график колхозом был получен? Был. Сроки в нем указаны? Указаны. Что еще надо, спрашивается?! Или председатель ждет, чтобы главный агроном сам приехал выполнять собственное же указание?!

«Чего бы это он вдруг взялся? — подумала Ольга в полном замешательстве. — Ты смотри-ка, смотри, как напускается. И на кого? На Тузова! Раньше-то он к нему вроде благоволил…»

Ольге надо было поговорить с Тузовым, но тому сейчас было явно не до нее, он и без того потел, как в бане.

На стене правления большущее объявление гласило, что нынче в здешнем клубе главным агрономом МТС будет прочитана лекция: «Буржуазная теория убывающего плодородия».

Ольга тихонько пошла улицей к клубу.

«Здорово навострились мы разделываться со всякими-разными буржуазными теориями, — думала она по дороге. — Р-раз — и изничтожили… Вот и Васюнину что стоит разделать под орех это самое убывающее плодородие! Куда сложней объяснить, почему так медленно прибывает плодородие наших полей. Об этом бы — о том, почему у нас низки урожаи даже на поливных землях, — об этом бы главному агроному поговорить с колхозниками…»

Приближался вечер, но было все еще жарко. И воздух, и все кругом так накалилось за день, что и с заходом солнца прохлады не наступало.

Неожиданно за селом в чистое небо поднялся огромный темный столб. Вершина столба начала расползаться и превратилась сначала в мохнатую шапку, затем в крутящуюся воронку. Постепенно столб растворился, и на его месте осталось серое, загрязнившее почти полнеба бесформенное пятно.

Шедшая к колодцу за водой женщина в стареньком платье и выгоревшем добела платке остановилась рядом с Ольгой и тоже глядела на пыльный смерч.

— К суховею, — тихо сказала женщина.

И долго еще край неба, где растворился смерч, оставался пепельно-мутным, как после большого пожара.

Жаркая, сухая погода, установившаяся вслед за весенним севом, продолжала прочно удерживаться.

Обрадованное теплом первых ясных дней, сменивших непогодь сырой затяжной весны, все разом ожило, буйно зазеленело, распустилось, ходко пошло в рост. Но один теплый день сменялся другим, еще более ясным и жарким, за первой погожей неделей пришел знойный, без единого дождя, месяц. И благо стало бедствием.

От зноя преждевременно блекли травы, жухли листья на деревьях, словно обожженные, покрывались желтизной и поникали выходившие в трубку хлеба. В безветренные дни вся природа замирала в немом оцепенении, даже птицы, словно испуганные общим безмолвием, переставали кричать. Густая пыль на дорогах поднималась прямым столбом, некоторое время неподвижно висела в воздухе и оседала медленно-медленно, точно не хотела возвращаться на сухую землю.

Полдень.

Полевой вагончик, возле которого устроился Михаил, почти не дает тени, в тени только голова, а ноги и кусок брезента с разобранным магнето на солнце.

Все три бригадные машины стоят на текущем ремонте. Трактористы работают в одних трусах и майках. Только Филипп Житков да его сменщица Маша Рябинкина в комбинезонах.

Маша берет головку шатунного подшипника и, как горячий уголь, перекидывая ее с руки на руку, подает Житкову:

— Жжет-то как!

Филипп лежит под картером. Рукава комбинезона засучены, обнажая темные жилистые руки. Масляная капля растеклась по потному лбу, другая застряла в бороде. Филипп сегодня хмур и неразговорчив.

— Жжет! — тихо повторяет он и ворчливо объясняет: — Чай, железо. До земли и то дотронуться нельзя… Прокладки-то, прокладки ровней держи, не перекашивай…

— Вам бы, Машенька, китайский зонтик заиметь, — подает от соседней машины нахально-вкрадчивый голос Горланов. Он стоит, облокотившись обеими руками на моторный блок, и с напускной отеческой заботой смотрит на Машу. Рыжие волосы его выгорели и стали светлее загорелого лба, нос облупился.

— Это к чему же он мне, твой зонтик?

— Солнце портит ваш нежный цвет лица. И вообще тень, прохлада… руки бы не жгло, а то вон как ты деликатно за ключ берешься…

Маша суживает глаза в черные щелки и, в упор глядя на Горланова, медленно выговаривает:

— За меня, Жора, не волнуйся. Побольше за собой гляди…

Горланов некоторое время смотрит на тракторы, как бы сопоставляя уже почти готовый филипповский и еще только наполовину собранный свой, не находит подходящего ответа и напускается на своего напарника Пантюхина:

— Больше жизни, Федюня! Не на пляже разлегся. Что ты с одним подшипником два часа возишься?

Пантюхин, как и Житков, лежит под брюхом трактора. Движения его медлительны и как-то по-особому сдержанны, словно он боится неосторожным поворотом могучего плеча опрокинуть или поломать трактор. На оклик Горланова он невозмутимо, в лад с поворотом торцового ключа отзывается:

— Не на пляже… Н-да… Оно бы не мешало… часок…

Горланов несколько минут с ожесточением действует коловоротом, притирая клапан к гнезду, затем бросает это занятие и начинает регулировку вентилятора.

«Верхогляд этот Горланов все-таки, и, пожалуй, зря я его на весеннем севе за высокую выработку в пример другим ставил. — Михаил берет второе магнето и, на ощупь разбирая его, наблюдает за порывистыми, но зачастую бестолковыми движениями тракториста. — И машина у них с Пантюхиным работает тоже как-то рывками: то ходит ровно, без единой остановки, то останавливается через каждый час. Сменные нормы они, правда, выполняют. Простоят час, два, а к концу смены — кровь из носу! — нагонят. Но разве все дело в выполнении нормы? А машина? Надолго ли ее хватит при такой нервозной, рывковой работе? На утренних проверках посмотришь: у Житкова трактор будто только один круг обошел, у Горланова по крайней мере сутки без роздыха в борозде пробыл и до заправочного еле-еле дотащился».

Работал Житков ровно, посмотреть со стороны — даже тихо. Но в этой кажущейся неторопливости было что-то от заводской строгости и точности: любой час смены давал у него одинаковую выработку. Горланов говорил на это, что ни Филипп Житков, ни тем более Маша ему не указ и не пример, и еще надо посмотреть, что скажет осень: она окончательно итог подводит. И вообще, мол, он любит работать свободно, с размахом и не видит никакой нужды учитывать себя по часам. Пантюхин даже не вдавался в объяснения: сменную норму выполняю — чего еще?! А ночью машина стаёт — так это оттого, что зимний ремонт ей сделали непрочный и характер к тому же у нее норовистый.