Про осень Горланов упоминал не зря. Вот уже второй или третий год ходил он в лучших трактористах МТС. Слава передовика — дело не шуточное, с ней приходится считаться. Потому Михаил на севе и смотрел сквозь пальцы на лихаческое отношение Горланова к машине.

Подошел от своего трактора Ихматуллин и сел рядом, ожидая, пока Михаил закончит сборку магнето.

И раз и два, с тоскливой грустью посмотрев в сторону житковской машины, Зинят тяжело вздохнул.

— Что ты последнее время все вздыхаешь, Зинят? — спросил Михаил.

— Не везет, товарищ бригадир, — серьезно ответил Ихматуллин.

— В чем не везет-то?

Зинят посмотрел на Машу Рябинкину и опять вздохнул:

— Однако это, наверно, секрет.

О «секрете» Зинята знала вся бригада, знал и Михаил. Как-то ему пришлось слышать обрывок разговора между Ихматуллиным и Горлановым.

— Если ты хочешь, чтобы девчонка на тебя внимание обратила, — поучающим тоном сказал Горланов, — смотри на нее не просто вот так, как на меня смотришь, глазами лупаешь, а со значением. Понял? Со значением!..

Вспомнив сейчас об этом горлановском наставлении, Михаил спросил:

— А не пробовал ты с этим… как его… со значением смотреть?

Зинят быстро оглянулся на горлановский трактор, и масляные пятна на его лице, особенно одно около уха, стали постепенно темнеть. Несмотря на свои девятнадцать лет, краснел Зинят по-детски беспомощно: силился скрыть смущение и не мог.

— Пробовал, да, однако, не помогает.

— Не помогает? Странно. Ведь это такой верный способ…

Зинят сказал, что смеяться легко. Пусть бригадир лучше что-нибудь посоветует.

— Ничего не могу посоветовать, Зинят. Что-что, а таких тонкостей сам не знаю.

— Жалко.

— Не горюй. Если она тебя любит, и так поймет, а не любит — никакие взгляды не помогут. Наперед учти… Получай, готово.

— Учту, товарищ бригадир… Только что ж — учитай не учитай…

Бережно прижимая к груди магнето, Ихматуллин ушел.

Михаил проводил его взглядом и тоже невольно вздохнул: «Зря ты считаешь меня таким уж всезнающим, Зинят. Я тоже не знаю, как и чем можно понравиться той, которую любишь…»

Тяжелое и неясное чувство осталось у него от последнего разговора с Ольгой. «Не у одной меня надо спрашивать!» А у кого же? Что может мальчишка понимать во всем этом? Поначалу Михаилу казалось, что и сама Ольга неправильно поняла его, что произошло какое-то недоразумение и еще не поздно поправиться. Но вряд ли так. Всего скорее, тут есть кто-то третий, а в таком случае ничего поправить уже невозможно… Рассуждая так, Михаил как бы успокаивал себя: ты опоздал и старайся не думать об этом. Но успокоение не приходило, и сколько ни заказывал себе он не думать, не вспоминать об Ольге — думалось, вспоминалось…

Михаил встал и направился к трактору Филиппа Житкова. Филипп ставил вентилятор. Маша регулировала клапаны. Ключ и отвертка, коротко и остро вспыхивая на солнце, проворно мелькали в ее сильных пальцах, словно она играла ими.

— Ты бы заглянул в карбюрацию, бригадир. Поплавок что-то отяжелел, как бы потом перерасхода не получилось, — Филипп крутнул вентилятор, удовлетворенно оглядел мотор и начал закуривать. — А такой ремонт мне нравится. Не хуже зимнего, даром что тот капитальным считается. Теперь и с Галышевым можно потягаться…

— Гаранин говорит, что ты со своим часовым расписанием и так чуть не переплюнул ключевцев, чего ж тут тягаться-то? — кинул от своей машины Горланов.

— Мели, Емеля, — твоя неделя.

— Он же и огрызается! Начальство хвалит — радоваться надо…

Михаил взглянул на часы, затем на дорогу в село: пора бы прийти летучке, где она запропала?..

Летучка шла в очередной рейс.

Илья запер свою комнату и, предупредив диспетчера, вышел на подворье.

— Дорога вдаль зовет меня, — завидев Илью и гостеприимно распахивая дверцу, пропел шофер. — Прошу.

Илья сел, и машина тронулась.

Солнце стояло в зените, и лучи его накаляли верх кабины. Но вот машина вышла в поля, набрала скорость, и в лицо подуло тугим освежающим ветром.

Временами Илье казалось, что он уже освоился или вот-вот окончательно освоится со своими новыми обязанностями, но они, что ни день, росли, ширились. На заводе, в цехе каждый человек перед глазами, любое дело у всех на виду. Здесь люди в самое напряженное время разбросаны, разобщены. Как же сделать, чтобы, несмотря на разобщенность, чувствовали они себя единым коллективом?

С тракторными бригадами поддерживалась постоянная живая связь. С эмтеэсовской усадьбы в бригады везли горючее, запасные части, из бригад в контору, в ремонтные мастерские ехали учетчики, бригадиры, прицепщики. Каждое утро диспетчер связывался с тракторными бригадами по рации, и ему доносили, где и что сделано. Все это были прочные, нужные связи. Но по какой рации можно собрать сведения о том, чем живут трактористы, что думают, о чем они говорят друг с другом?!

Илья положил себе за правило не посылать от своего имени в бригады никаких бумажек, пореже пользоваться телефоном и рацией и почаще бывать на местах самому. То он ехал в бригады с Оданцом, то напрашивался в попутчики Андрианову, то колесил целый день по проселкам, от одного стана к другому, с походной мастерской. Он полюбил бесконечные степные дороги, ночевки у костра, утренние зори, каких не увидишь в городе…

За пригорком, прямо над зеленым полем ржи, сверкнул на солнце крест новоберезовской церквушки.

Машина въехала на пригорок, нырнула в улицу села и, выбравшись из него, круто свернула к полевому стану бригады.

Вокруг вагончика стояли полуразобранные тракторы.

Илья вылез из машины, помог сгрузить запасные части.

— …а вот и само начальство — легкое на помине, — донеслось до него от горлановского трактора.

Горланову что-то ответил Житков.

— А я хоть кому могу сказать! — громко и с явным вызовом бросил Горланов. — На заводе — там да, там и часовому графику, и всему подобному место. А здесь? Учетчику все равно, как ты выполнил норму, лишь бы выполнил.

— Учетчику-то все равно… — Не договорив, Житков застучал молотком.

Илья присел рядом с горлановским трактором, начал неспешно набивать трубку. Он понял, о чем идет разговор. Еще во время сева Илья стал на защиту Житкова, увидев в его, казалось бы медлительной, работе нечто от заводской размеренности.

— Так, говоришь, не место? — спросил он у Горланова.

— Ну конечно, — с этакой снисходительно-понимающей усмешкой ответил тракторист. — Ну, какое может быть равнение между заводом и нами? Там индустрия — одно слово что значит! — а здесь?

— А ведь, пожалуй, ты прав, — кивнул Илья. — Там люди у станков работают, с техникой дело имеют, а ты с сохой да с бороной. Вот если бы ты тоже на машине, к примеру на тракторе или на комбайне, работал, тогда, конечно, другое дело.

— Нет, я с сохой никакого дела не имею и иметь не хочу, — решительно отказался Горланов, — но все же завод есть завод, а наше дело — особь статья. Наше дело крестьянское.

— Хорошо. Однако согласись, что твоя работа куда ближе к заводской, чем к отцовой или к дедовой — чисто крестьянской, что трактор больше сродни станку, чем дедовской сохе…

Илья выколотил потухшую трубку, набил снова.

Михаил по-прежнему сидел у вагончика и в разговор не вступал, хотя в чем-то и был не согласен с Гараниным. «Складно у него получается, где уж мне! Полезешь в спор — чего хорошего, еще и в дураках останешься… А только зря ты, Илья Михайлович, свой завод с нашим полем на одну доску ставишь. Наше дело — тут Горланов прав — особь статья… Пусть и в деревне все делается машинами, и чем скорее это будет, тем лучше. И все равно крестьянский труд будет обязательно отличаться от заводского или фабричного хотя бы потому, что крестьянин имеет дело не с одной только машиной, а еще и с живой природой, и над полем нет стеклянной крыши, оно открыто и солнцу, и дождю, и ветру… А вот что работаем мы еще — чего уж там! — до хорошего далеко, что с техникой обращаемся не очень-то бережно — тут все правильно, и заводские нам — пример…»