Узнав о моем выступлении, полковник Сивуда попросил его текст, написанный мной от руки, а вернул – напечатанный на машинке, значительно дополненный, в частности, подробным перечнем контингентов лиц, на которых противник по их социальному положению и прошлой деятельности может ориентироваться, а также инициативников.
Кроме специальных и юридических дисциплин, в школе преподавались: русский язык и литература, география, история СССР и история КПСС. Вот так, всесторонне подготовленный, получив по всем дисциплинам оценку отлично, худющий и чуть живой, в конце июля 1950 года вернулся домой во Львов к своей родной Ниночке и доченьке Томочке, которой было уже 2 года и 4 месяца. Она проявляла необыкновенную подвижность и энергию, в том числе и в чувствах ко мне, общую радость, веселость и любопытство, задавая массу вопросов. Провести вместе пришлось всего несколько дней, которые складывались из предписания об увеличенном сроке прибытия и разрешения начальника побыть несколько дней дома.
Тем временем было принято решение, как оперуполномоченному, прошедшему переподготовку за счет штата отдела, принять в оперативное обслуживание 181-й танко-самоходный Знаменский Краснознаменный, орденов Суворова и Кутузова полк, находившийся в Яворовском лагере и временно, как дополнительный довесок, был закреплен за капитаном Шубенковым, основными объектами оперативного обслуживания которого были 849-й самоходный артиллерийский Ясский Краснознаменный полк и 847-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион. Все эти части во Львове были в зимний период дислоцированы в одном военном городке по ул. Стрыйской на окраине города.
Прибыв в отдел, находившийся в Яворовском лагере, тепло был принят начальником И. С. Ходченковым. Подробно рассказал ему о результатах учебы, а также об ухудшении своего здоровья, в связи с тем, что еще в школе был установлен диагноз: «гастрит желудка с пониженной кислотностью.» Было принято решение – вместе с Шубенковым входить в обслуживание 181-го полка и, как только удастся получить путевку, убыть в санаторий и отпуск, а затем уже представиться командованию и полностью все принять. Такой скрытый, подпольный вариант позволил за месяц принять и проинструктировать на интенсивную работу агентов и доверенных, пополнить их количественно и улучшить общую расстановку, отработать все условности на случай срыва явки по уважительной причине с одной или другой стороны.
В последних числах августа, перед началом перевода полка на зимнее расположение в военный городок, мне предоставили отпуск с путевкой в Военный санаторий «Моршин», оставивший у меня самые наилучшие воспоминания. Моршинская водичка быстро несколько нормализовала здоровье, улучшила аппетит и я за 24 суток поправился с 64 до 71 килограмма. Еще незабываемым этот санаторий остался потому, что на последней неделе пребывания в нем познакомился с подполковником Георгием Николаевичем Перовым, начальником 1-го отделения 2-го отдела УКР МГБ Львовского военного округа, возникшая дружба, ставшая потом семейной, и служебные отношения, с которым неоднократно перекрещивались: то я его подчиненный, то он мною курируемый, то он мой начальник, то наоборот… Перед отъездом из санатория Г. Н. Перов и я сфотографировались в сквере. Специально помещаю эту фотографию, чтобы обратить внимание на то, что спустя более пяти лет после войны мы в санатории пребывали в военной форме. Это не дань приверженности к ней, а уровень нашего благосостояния: ни подполковник, ни лейтенант все еще не могли приобрести себе гражданское одеяние. Работали по ненормированному рабочему дню, по 10–12 часов, а иногда и более в сутки, а заработной платы с трудом хватало на более или менее полноценное питание и удовлетворение нормальных житейских потребностей. До костюмов и прочих желаний кошелек не дотягивал.
После отпуска начальник отдела И. С. Ходченков лично представил меня командиру 181-го полка полковнику Макарову. Предварительно ознакомившись с имевшимся на него Делом оперативной подборки и с предназначавшимся мне рабочим кабинетом, в котором стоял стол с тремя зашарпанными стульями. Низ окон был завешен бумажными листами. После того как представление закончилось и были высказаны пожелания о необходимости взаимопонимания и поддержке мер по обеспечению государственной безопасности полка, я высказал свои возмущения, причем получилось это достаточно эмоционально, в отношении рабочего кабинета. Макаров спрашивает: «Что там надо сделать?» и берет ручку, чтобы записать. Отвечаю: «Все надо сделать так, чтобы проявлялось полное уважение к людям полка, которых буду в нем принимать по важным деловым вопросам. Думаю, что для этого кабинет должен быть если и хуже, то совсем на немного, чем ваш. Танкисты этого достойны.» Макаров кладет ручку, и обращаясь к начальнику, разводя руками, с насмешкой говорит: «Иван Семенович, где ты выкопал мне такого уполномоченного?». Начальник отвечает: «Он сибиряк, боевой фронтовик, имеет пять ранений и отмечен боевыми наградами. Год тому назад был оперуполномоченным в 7-м полку, с полковником Помазковым работал согласованно. А то, что он требует, нужно не ему, а для дела и уважения к людям полка, которые будут посещать оперуполномоченного». На этом и разошлись, пожав друг другу руки. Надо отдать должное, Макаров, наведя справки обо мне у И. Ф. Помазкова, обязал хозяйственников сделать «как у меня», проконтролировал и при встрече в коридоре штаба, сделав реверанс, с подковыркой сказал: «Кабинет готов, извольте принять».
Дело на Макарова было заведено во время войны. Будучи командиром танкового полка, он опоздал с выводом его на боевой рубеж при готовившемся прорыве обороны противника. За это был осужден и приговорен к высшей мере наказания. На обжаловании Макаровым этого решения Военного трибунала член Военного Совета Ленинградского фронта А. А. Жданов собственноручно написал: «Заменить направлением в штрафной батальон рядовым». В первом же бою в составе штрафбата Макаров проявил героизм и отмечен правительственной наградой, после чего был восстановлен в звании полковника и должности командира полка. В последующее время шло накопление сообщений от негласных источников о различных его чудачествах. В полку заместителем командира полка по технической части был подполковник. Лондон. Так вот, звоня ему по телефону, он в присутствии других сослуживцев многократно выкрикивал: «Лондон, Лондон, вас вызывает Вашингтон!». Сразу же об этом несколько сообщений. И таким мусором постоянно пополнялось его дело. Наиболее серьезным отмечался факт: в 1948 году на параде, посвященном 30-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, он значительно увеличил установленную дистанцию движения и провел полк на повышенной скорости, в результате чего оказались разрушенными подземные укрепления речки, проходящей под уличной дорогой, по которой прошли танки. Высказывались предположения, что действия Макарова были умышленными. Однако, учитывая многочисленные его хулиганские выходки и проявления хвастовства, безошибочно можно было заключить, что подозрения необоснованны. Таким образом, оставалось внести ясность только в один вопрос: о характере его связей с американцами при встрече союзников на Эльбе. Наиболее быстро с этим можно было разобраться проведением негласного обыска квартиры. Введенный в его изучение офицер-хозяйственник вместо того, чтобы обслужить его и семью в части, доставлял все на квартиру. Установил полные доверительные отношения с женой Макарова и когда они убывали в отпуск, на курорт, они поручили ему присматривать за цветами в квартире и передали от нее ключи. Оперативно-технический отдел УКГБ Львовской области снял с них дубликаты и в соответствии с предусмотренными полномочиями провел по нашему заданию негласный обыск (американцы называют это «работа в черном мешке»). Перефотографировали все записные блокноты с адресами и телефонами его сослуживцев и друзей. Никаких за шифрованных записей и других признаков, подозрительных на связь с американцами, выявлено не было. Многие имевшиеся в альбомах и коробках фотографии подтверждали, что он крайне хулиганистый человек и нередко фотографировался, изображая дикие гримасы и другие дикости, например будто бы душит человека или испражняется по-большому и по-маленькому. В итоге стало ясно, что никакой оперативной заинтересованности он не представляет, а негативные проявления вероятнее всего – это, последствия пребывания в штрафбате. А поскольку главное в этом человеке – героизм, многократно проявленный в войне, вынести постановление и годами копившиеся на него материалы уничтожить.
