— На войне и в любви все средства хороши, — пояснил я.

— Я это запомню, — весело пообещала русалка, вновь присаживаясь на ветке, и без перехода посоветовала: — Будь осторожен в горах.

— Почему? — спросил я.

— Там опасно, — призналась русалка.

— А в лесу что, безопасно? — скептически поинтересовался я.

— Пока — да, — заверила красавица. — Откуда ты пришел?

Я задумался, как ответить на этот вопрос.

— Наверное, из другого мира, — ничего разумнее в ответ я не придумал.

— Мир — един, — заявила русалка.

— Я раньше тоже так думал, — вздохнул я.

— Ты не такой умный, как тебе кажется, и ты мно-о-огого не знаешь, — заключила красавица, но восполнять пробелы в моих знаниях не спешила.

— Так может, я тогда на дерево залезу? — с надеждой попросился я.

— Думаешь, это как-то поможет? — скептически улыбаясь, усомнилась красавица.

— Несомненно! — поспешил заверить я.

— Тогда залазь, — разрешила дева, — но только на соседнее…

Я тяжело вздохнул. Соседние дерева меня не прельщали, мне нужно было это, единственное, на котором находилось самое любимое и самое желанное для меня существо…

— Ну-ну, — улыбнулась русалка, еще раз подтвердив, что каким-то образом способна считывать мои мысли и желания, — так я в это и поверила-а-а…

— А ты все мои мысли видишь, или только самые скромные? — уточнил я.

— Так у тебя еще и мысли есть? — оживилась красавица. — Я-то думала — одни только помыслы…

Я рассмеялся, но краснеть не стал: фазу смущения мы уже проходили.

— Почему ты назвал озеро «Огромкой»? — сменила тему дева леса.

— Потому что огромное, — пояснил я.

— А реку «Каменкой» почему тогда назвал? — удивилась русалка. — Она же не каменная?

— Серьезно? Как же это я проглядел… — притворно охнул я.

Русалка обижено надула губки, однако обижаться взаправду не спешила. Это я чувствовал. Ее эмоции были столь же открыты для меня, как мои мысли для нее. Нас словно связывала единая нить, невидимая, но стойкая, которая позволяла чувствовать и понимать друг друга. Все эмоции были обоюдными: если она веселилась, то и мне было весело, если она удивлялась, то и мне было удивительно… Если бы она обиделась, я бы это ощутил.

— Зато исток ее в камнях, — уточнил я, поскольку русалка действительно не понимала, почему я назвал реку Каменкой, и томить ее неведеньем было некрасиво. Затем я добавил: — А вообще, и то и другое я сделал, чтобы привязаться к местности и хоть как-то определиться с тем, где я нахожусь.

— Разве ты не знаешь? — удивилась лесная красавица. Теперь мы поменялись местами: то, что было очевидным для нее, было абсолютно непонятным для меня.

— Я многого не знаю, — на всякий случай напомнил я.

— Зато умеешь немало, — неожиданно похвалила девушка.

— Ты это о чем? — насторожился я, ожидая подвоха.

— О твоих вещах. Ты быстро приспосабливаешься. Боюсь, вскоре твое сияние начнет изменять сияние Леса.

Странное дело — слова в этом месте звучали не так, как наяву. Каждое слово словом-то, по сути, не было, а скорее являлось набором понятий, определений и образов. Смысловая нагрузка слова воспринималась неким «пакетом данных», причем если слово было мне незнакомо, то после его произнесения в голове, словно сам собой всплывал «пакет данных», поясняющих все что знала о нем собеседница, или все что хотела им сказать. Так было, когда она говорила «рус» и «русалка». Я, в принципе, знал эти слова, но после произнесения их русалкой, смысловое значение расширилось, принесло дополнительные ассоциации и образы.

Например, я понял, что рус — не просто человек, а русалка — не просто «дух», и где-то в глубине души даже забрезжил свет понимания, чем именно они отличаются. Однако до уровня осознанного оперирования этот «свет» не дошел — мысль ускользала, как хвостик мыши, прячущейся в норе.

И когда русалка произнесла «сияние» произошло примерно то же самое. На миг вспыхнуло понимание того, что она имела в виду, но вспышка опала, оставил лишь ассоциативный ряд — эманация, аура, бытность.

— Если раньше меня не изменит сияние твоих глаз, — скаламбурил я, пытаясь повторить произнесенное русалкой слово с той же смысловой нагрузкой.

— Ты же рус, — удивилась русалка, — я не могу тебя изменить.

— А я тебя? — несмотря на «вспышки озарения», я не совсем понимал, о чем она говорит, но признаться, непонимание никогда не мешало мне общаться с девушками.

— Тем более, — усмехнулась она.

— Тогда я полез? — с надеждой поинтересовался я.

Русалка звонко рассмеялась и растаяла, а вместе с ней начал таять и сон.

Сон был такой классный, что посыпаться я решительно не хотел. Все что нужно было мне для счастья — в нем присутствовало. Любовь. Просыпаясь, я толком не помнил лица и тела русалки, но внутри я чувствовал, что она мой идеал, моя мечта, моя та единственная. Я не знал как я буду жить дальше, ведь теперь всех встреченных на пути девушек я буду сравнивать с ней. А разве что-то способно сравниться с идеалом?..

Еще я не мог не обратить внимания на то, что во снах я вел себя неразумно. Словно пьяный. Ощущалась эйфория, несдержанность на слова и поступки, чувство глобального панибратства. Хотелось шутить, смеяться, развлекаться, выпендриваться, драться, действовать сгоряча, не задумываясь о последствиях. Имелась и вторая сторона опьянения — похмелье поутру. Было противно на душе, и словно стыдно за что-то. Присутствовала апатичность и легкая хандра, общий эмоциональный упадок.

Редактируя «модуль духа» на боевом теле я обратил внимание на то, что он делился на такие компоненты как «ум» и «нрав». Полагаю, что это тело было спроектировано на основе знаний, намного превосходящих мои собственные, и такое разделение не случайно. Могу предположить, что за мое дневное поведение в большей степени отвечал именно «ум», а вот в ночное время у руля вставал «нрав». Может это была какая-то общая специфика восприятия яви и сновидений, а может сугубо индивидуальная. Интересно, а что будет если я в сновидении напьюсь? Стану более трезвым и рациональным?..

Как бы там ни было, утро началось по привычной уже схеме: водные процедуры, зарядка, пробежка, проверка уровня активации. Затем было приятное отклонение — сытный завтрак из целой птицы. Это была вторая тушка, третью я планировал съесть на ужин, а на обед сходить по ягоды. Экономить мясо я не собирался. Во-первых, мне нужны калории, во-вторых, оно быстро испортится, в-третьих, теперь я мог пополнять его запасы охотой. В принципе одной тушки в день должно хватать если продолжать варить похлебки, грибы, и подпитываться ягодами, орехами, фруктами и корнеплодами. Но лишним мясо точно не будет, поскольку надо начинать делать запасы.

Соли не было, значит соление и сушка мяса отпадают, но вялить и коптить на холодном дыму мне это не помешает. Задумавшись о соли, я вспомнил о походе в горы. В перспективе я его планировал в качестве разведки, сходить посмотреть, что там есть из ингредиентов — соль, сера, селитра, известняк, медь, олово, железо, пирит. Познакомиться с обитателями биома. Однако план-минимум касался именно поиска соли. Если не найду ее в горах, то придется искать солончаки в лесу или поле, по-любому где-то они там есть. Найду лосей и буду следить за ними пока не увижу какие именно они камни лижут…

Шутки шутками, но без соли выделку шкур можно даже не начинать, а на шкуры у меня большие планы. Собственно, здесь была дилемма — в горы я изначально хотел идти уже в меховых одеждах и обуви, поскольку там явно будет холоднее, чем в лесу, особенно по ночам, и в жестких лаптях по каменистым склонам особо не полазишь. Но получить меховую одежду я не смогу без соли, а наиболее вероятно ее скопление можно обнаружить именно в горах.

План вырисовывался сам собой, сделать недалекую разведывательную вылазку. Не найду соли — значит буду действовать по плану «б», включающему в себя поиск солончаков и выпаривание. Собственно, если бы не предложение русалки во сне я бы, пожалуй, в горы и не пошел. Заняться было чем, нужны еще веревки, перья, кости и запасы мяса.