— Покойся с миром, великий Асториец.

Вслед за ним каждый из несших своего наставника подходил к нему, говоря ему о том, что было у него в тот момент на душе. Я видел, что очередь уже дошла до меня, но не собирался подходить сейчас, помня о том, о чем меня попросил сделать мастер Серо. Поэтому я продолжал ждать, когда все, кто пожелает подойти и прикоснутся к наставнику, не сделают это. Ручеёк из маленьких фигурок и слез не пересыхал довольно долгое время, кто-то даже молился, кто-то клал учителю деньги и какие-то записки, а кто-то, просто глянув на него всего раз с ужасом убегал прочь.

Я ждал до тех пор, пока наконец под дубовыми сводами последней обители моего наставника не появился Салли. От моего вечно улыбающегося рыжеволосого друга, почти ничего не осталось. Все его лицо жутко опухло от слез и глаз почти не было видно, но и они были багряно-красными, наверное, он не спал всю эту ночь. В его густых волосах отсутствовал довольно большой клок волос, а сам он был весь перепачкан льняным маслом и больше походил на трубочиста нежели ученика школы фехтования, весь в черных пятнах и саже. Зато меч в его руках блестел как новенький, от его черноты не осталось и следа, если приглядеться, то можно было увидеть собственное отражение на его лезвии. Я ни стал ничего говорить своему опухшему от слез другу, решив, что для это просто ни то место и не то время. Да и вообще, кто я такой чтобы осудить его за то, что он так переживает. Скорее всего именно я узнал о грядущем событии самым последним, проспав вчера до самого вечера.

Салли аккуратно положил оружие в ноги мастеру Серо, так чтобы его руки легли на рукоять волнистого меча. Рыжеволосый перепачканный чертенок бережно провел по лбу своего любимого наставника и уже через мгновение громко заревев, бросился бежать прочь. Наступило время для самого тяжелого испытания, и мы, ни говоря друг другу не слова, выстроились длинной цепочкой, по которой стали передавать из рук в руки ведра с дубовым соком. Последним в этой длинной живой цепочке был именно я, поэтому стараясь как можно бережнее выливать сок, я наблюдал за тем как густая водянистая масса заполняет все пространство ванной собой. С каждым новым ведром сока, его густые маслянистые потоки все ближе и ближе подбирались к безмятежно спящему лицу мастера. Я видел сквозь коричнево жёлтое варево все те вещи, которые положили ученики, прощаясь со своим учителем. Постепенно, ведро за ведром, весь учитель из паладина в серебряных доспехах, одетых поверх черной рубахи, покрылся густым янтарным соком, поменявшим всему цвет. Выливая свое последнее ведро, я в глубине души хотел, чтобы мой учитель остановил меня в самый последний момент. Но этого не произошло, густая липкая масса сомкнулась над его лицом окончательно поглотив в своей коричнево желтой пучине. Мастер не разу не моргнул, и даже не дернулся, так и оставшись лежать, даже не попытавшись вырваться из вязкого плена, оставшись на веке под дубом, в его спасшем столько жизней, дубовом соку.

Я бы так и остался стоять с ведром в руке, если бы не Воля в моей голове, наконец-таки не соизволила появиться в самый неподходящий момент:

— Своими неуемными желаниями, ты умудрился свести в могилу, даже такого великого человека! Что еще должно произойти, чтобы ты наконец осознал, что ты опасен для всех остальных? — она игриво хохотнула.

— Заткнись, не сейчас… — шёпотом проговорил под нос себе я, намереваясь уйти, но Воля решила не останавливаться на достигнутом:

— Ну помогли вы городу и что с того? Уже через пару недель все забудут о твоем учителе и погрязнут в своих мирских делах даже не вспоминая об этой войне. А школа? Ты подумал, что с ней станет? Город они спасли, да кому нужны все эти жалкие алчные людишки? Взгляни хотя бы вон на того монаха?!

— Я повернулся ко входу в дубовую гробницу и увидел незнакомого молодого человека с интересом смотрящего на погребенного учителя. Я готов был поклясться, что до этого его точно никогда не видел в стенах школы:

— Вы кто такой? Да, именно вы? — я успел поймать его испуганный взгляд, и он тотчас же растворился в толпе остальных учеников. Догонять его не было никакого смысла, но все это было явно не с проста.

— Откуда ты узнала, что это был монах Воля? — я обратился молча к самому себе.

— Я его видела раньше, в храме, когда мы там были в последний раз! — она говорила серьезно и меня это еще больше настораживало. Я нащупал во внутреннем кармане своей рубахи листок, прихваченный со стола учителя и решил начал собираться к отъезду немедленно, чувствуя, что потом могу просто не успеть этого сделать.

***

Жар отступал, если он и был, то явно у кого-то другого. Епископ устал просто лежать и бездействовать. Его только вчера перенесли в личные покои, и теперь он продолжал сгорать от нетерпения и одиночества. Его мучали сомнения, все ли он сделал правильно, напившись крови своего надежно спрятанного в подземельях чуда. Ему ведь так не хватало всего пары капель ее красной, похожей на густой обжигающий ром, крови чтобы снова почувствовать неимоверный прилив сил. Тут посреди подушек, своей необъятной кровати он был абсолютно бесполезен.

Его тело продолжало терять вес, аппетит так и не вернулся, а по всему телу была такая слабость, что самостоятельно он до сих пор не мог встать с постели. Все это его жутко угнетало и повергало в отчаяние, лишь мысли о том, что мазь, принесенная тем юношей чудесным образом всё-таки ему, помогла. Жар спал, волдыри, еще совсем недавно покрывавшие все его тело, теперь почти пропали, оставшись множеством бурых и красных пятен по всей коже.

Постоянно находясь в постели в комнате без окон, епископ окончательно потерял ход времени и совершенно не мог определить какой сегодня день и вообще сейчас могла быть и ночь. Он периодически звал монахов, которые его успокаивали, говоря о времени, дне и ночи, но теперь ему начинало казаться что все приходящие врут. Сомнения все больше одолевали епископа, он даже попробовал несколько раз стать с постели из-за чего оказывался на полу и с криками пытался взобраться обратно. Так происходило снова и снова, до тех самых пор, пора в комнате не появился его помощник, которого он назначил главным вместо себя самого.

— Господь всемогущий, я уж было думал, что вы меня здесь бросили, дорогой друг!? — епископ изобразил на своем лице отчаяние, намереваясь, хоть как-то попытаться выведать у него что же происходит в городе.

— Да что вы? Помилуйте, ваше святейшество. Без вашей доблести и отваги, наша церковь была бы сейчас в руинах! — монах вскинул свои руки вверх, будто молясь.

— Неужели все настолько плохо? От меня же нету никакого проку, пока я отлеживаюсь здесь в своей постели? Мне непременно нужно в город, я должен видеть, что там происходит. Люди же соскучились по своему герою? — епископ ехидно улыбнулся, представляя себя с венком на голове в окружении рыцарей храмовников, идущем к самому императору, восхваляющему его за доблесть и отвагу.

— Непременно все так и произойдет, ваше святейшество! Но боюсь вы еще слишком слабы, чтобы простой люд и прихожане видели вас?! Это плохо для нашей церкви! — безразлично ответил монах, скрестив на груди свои пальцы.

— Я думаю, что для этого самое время. И не вам юноша решать, что плохо, а что хорошо для церкви Рассвета? — епископ Ульрик повысил свой голос, но это не произвело никакого впечатления на слугу.

— Это что такое? Я что взаперти? По какому праву, я вас спрашиваю? Вы что вздумали? — епископ потерял самообладание и был просто в бешенстве, махая руками и бранясь всеми запретными словами, которые только знал, понимая свою беспомощность. Слуга молча выслушал все косноязычные доводы епископа и хотел было уйти, но в дверях остановился, помедлив:

— Хорошо, я расскажу вам все что происходит и то только из-за того, что именно вы удостоили меня чести заменить вас на вашем посту. И именно вы дали мне право решать за вас, что будет лучше для церкви, ну а теперь просто слушайте, мой дорогой епископ! — отсутствие приставки «ваше святейшество» жутко резало слух, но епископ повиновался и промолчал, решив услышать рассказ из уст своего слуги и только потом решить, что же он с ним сделает.