В последний раз взглянув через решетки на воротах, на наступающую армию неприятеля епископ бросился убежать назад к храму на бегу приказав своим рыцарям в красных туниках стоять насмерть, охраняя восточные ворота, по которым впервые ударил таран. Гнев и ярость разрывали епископа на части, но он знал, что ему стоит сделать в первую очередь, защитники города должны были дать ему время, которого теперь так не хватало.
Город только начал просыпаться после призыва рожка дозорных, как наконец кто-то из монахов забил тревогу в колокола. Оглушительный звон бронзы заполнил все вокруг, наверное, третий раз за ночь и первый раз за это утро. Горожане безразлично выходили из своих домов не довольно подымая свои головы к храму пока, еще не понимая, что же случилось на этот раз. Ночной пожар и нападение на ворота по среди ночи нисколько не напугали сонных горожан, до глубины души уверенных в своей безопасности и неприступности стен города. Колокольный звон заглушил шум боя на городских стенах лишь самые любопытные выйдя из подворотен на главную улицу увидели завязавшийся бой на крепостном волу. Воины Ордена перебрались через первую стену и уже пытались взобраться на крепостной вал, а также обойти стоявшую на нем башню, ища свою смерть в рядах рыцарей храма.
Епископ влетел пушеной стрелой в храм, не видя и не слыша ничего вокруг, его сердце билась так быстро, как не билось никогда до этого раньше. Нет это был не страх, скорее эйфория, желание познать неизведанное попробовать что-то запретное. То в чем отказывал себе так долго, как только мог, боясь того что все это может закончится не удачей, провалом. Сейчас же он был уверен, как никогда раньше, перемахнув через перила, будто ему было пятнадцать, а не сорок семь.
Ему не нужно было ничего говорить он уже откуда-то знал, что же произошло. Несколько трупов в коридорах его несколько не удивили, он бежал в самое пекло, намереваясь застигнуть врасплох хотя бы молодчиков Маркизы, будучи уверенным что она уже давно была не здесь. Он не мог объяснить, он просто так чувствовал, озарение снизошло к нему, истина открылась так как не открывалась никогда. Влетев в оружейную, епископ застал двух своих монахов мирно спящими прямо за своими столами, за которыми те должны били чинить одежду. Ульрик был настолько переполнен решимости, что даже не стал кричать на них просто сбросив с себя свою рясу и разведя руки в стороны. Слуги поняли его без слов, в тот момент даже не успев испугаться, повинуясь своим внутренним инстинктам, когда их руки делали все сами. Епископ стоял абсолютно голым всего несколько мгновений до тех пор, пока монахи не начали его одевать в военно-полевую одежду, а потом и в доспехи очень быстро и точно подгоняя все ремешки, так-как они делали уже не один десяток раз. За каких-то пару минут епископ был полностью закован в доспехи и спокойно стоял в них, практически не чувствуя их веса. Серебристые, украшенные золотой окантовкой они в красоте, легкости и прочности могли по соревноваться с доспехами самого герцога, но сейчас это было совсем ни к чему. Они нацепили на него перевязь с мечом, который мог быть разве что кинжалом по сравнению с остальными мечами, но для то что задумал епископ его вполне хватало. Теперь для выполнения, задуманного епископу нахватало всего одной детали, маленькой, нежной с шоколадной кожей, детали, что была спрятана от взора простых обывателей вот уже пять лет в стенах его храма темницы. Епископа переполняло возбуждение и страсть только от одной мысли что он задумал воплотить в реальность и на которую боялся решиться пока не подвернулся этот удобный случай с нападением на город.
Пять лет любопытства и страха, пять лет надежд и исследований, пять лет нарушений запрета на магию, пять лет что теперь останутся в прошлом. Епископ тяжело дыша остановился возле открытых дверей своего от всех скрываемого чуда и совершенно не обращая внимания на то что камера была открыта. Глядя на плод своих снов и запретных желанию, он остался доволен увиденной картиной. Его пленница все так же была на своем месте, переполненная гневом и яростью, беспомощно висящая на цепях не в силах что-либо изменить в уготованной только ей одной судьбе. Епископ ступил за полог зная, что она не сможет ничего ему сделать даже если и захочет, так она была слаба. Подойдя в плотную и заглянув в ее хищные желто зеленые глаза, он дал укусить себя за руку, даже не пытаясь вырвать начавшую кровоточить кисть из плена ее клыков. Пленница жадно впилась в его плоть высасывая кровь и закрывая свою только теперь довольные глаза от удовольствия. Епископ аккуратно сделал надрез чуть выше ее аппетитной маленькой груди и наклонившись тоже стал пить ее кровь чувствуя, что с каждой каплей его начинает переполнять пламя, которое так долго томилось в теле этой юной хищницы. Поначалу она даже стонала, сгорая от переполнявшего все ее тело желания, эйфории, что поглотила ее разум из-за долгого голода. Потом эйфория сменилась болю, теперь жизнь медленно вытекала из нее, и она зарычав отпустила кормящую руку, снова заполнив свои хищные глаза яростью и гневом. Епископ перестал пить кровь, видя, как рана на ее маленькой упругой груди начала медленно затягиваться прямо у него на глазах.
Опьянённый жаром и силой, охватившей все его тело, закованное в ставшие только теперь тяжелыми доспехи, епископ улыбаясь вышел из камеры, затворив за собой кованную дверь. Его бросало, то в холод, то в жар, силы то появлялись, то исчезали. Он двигался по коридору будто в бреду идя туда где его уже ждали люди Маркизы, сам не ведая что или кто подсказало ему это. В этот момент он просто знал об этом ничего не страшась. Эйфория наконец закончилась, и епископ почувствовал себя снова человеком, из плоти и крови, чувствующим каждый шаг и осознающим что он должен делать. Что это было, интуиция, чье-то дурное наитие, волнение после начавшегося боя или все-таки запретное желание попробовать то что хотелось так давно.
Спустя несколько коридоров он оказался в казарме, где коротали свои дни монахи, здесь же были казармы рыцарей храма, обедня и молельня. Теперь это некогда прекрасное место, украшенное картинами священников и исписанное молитвами, которым предавались денно и нощно служители храма было полностью завалено телами священнослужителей и охраны. Люди Маркизы добивали раненых, отрубая им головы и складывая у стены насмехаясь над беспомощно ползающими по полу монахами, взывающими к своему богу и молящими о прощении и пощаде.
— Дети мои примите достойно свою смерть, посланник нашего господа уже здесь! — епископ стал тяжело дышать чувствуя, что от возбуждения его скоро начнет трясти. Улыбнувшись и сжав свои кулаки, он направился прямо на своих врагов так еще и не понявших, что здесь они найду только свою смерть. Первый, самый смелый их них, наверное, уверенный в свой легкой победе налетел на епископа размахивая своим мечом. Который старик в доспехах с легкостью поймал своей рукой, на которой ни осталось никаких следов от укусов. Кровь хлынула из раны на руке, но для нападавшего все было уже кончено, второй рукой епископ раздробил ему череп, так что тот по краям даже почернел и обуглился. Остальные нападавшие бросились на священника что так легко смог расправиться расправился с самым умелым из них, еще не осознавая кто перед ними был. Мечи не брали доспехи отскакивая от них, а те немногочисленные раны что всё-таки удавалось нанести епископу быстро затягивались. Священник убивал своих врагов одного за другим делая это с первого своего удара, оставляя после него только смерть и ожоги. Еще один противник упал сраженный грубой силой старика, а второй, случайно оказавшейся совсем рядом в момент удара удивленно глядел на свою горящую руку не в силах понять, что вообще происходит. Истошно завопив от ужаса последний солдат Ордена поднял свой меч, чувствуя запах своего собственного поджаренного мяса и бросился обреченно в атаку. Доспехи приняли на себя последний удар, а кулак размозжил голову незадачливого мечника, дымящегося теперь без головы на полу казармы. Запах жаренного человеческого мяса заполнил все вокруг, такой похожий на запах жаренной курицы, но не вызывающий стойкого желания непременно его отведать.
