Глаза Дикара затуманились.

– Не знаю, Мэрили. – Кусты, которые они задевали голыми ногами, шелестели, и лес, казалось, потемнел и был охвачен страхом. – Не знаю, – повторил Дикар, когда они немного прошли молча. – Но мы можем попробовать. Мы должны попробовать. – Его белые зубы сверкнули в широкой улыбке, и голос его звучал снова молодо, по-мальчишески уверенно. – Мы предпримем хорошую попытку. Вот увидишь.

– Я знаю, что ты попытаешься, Дикар. – Они приближались к маленькому бревенчатому дому в лесу. – И я хочу, чтобы ты попробовал.

Дом такой же, как и другие, в которых жили пары в лесу за местом для еды, но он больше других, и на крыше его путаница проводов, и там, где лесная листва срезана, чтобы дать им место, эти провода блестели красно-желтым цветом.

– Но я боюсь, – прошептала Мэрили.

Дикар остановился, снимая с плеча флаг, чтобы он мог пройти в двери дома.

– Не за себя боюсь, а за тебя. Я боюсь тебя с тех пор, как увидела их, там, внизу, в Далекой Земле, с тех пор как увидела их длинные ружья и сверкающие ножи и их жестокие глаза.

Дикар стоял неподвижно, у него было встревоженное выражение.

– Но, Мэрили…

– Мэрили, – послушался новый голос из глубины дома. – Ты две недели боишься за своего мужчину. – В двери появилась Мартадоусон. – Я боюсь за своего столько лет, что даже не помню, каково это – не бояться.

Кожа ее была туго натянута на кости лица, необычно бледного по сравнению с лицом Мэрили. Волосы у нее каштановые, как у Мэрили, но без блеска и не падают свободно вниз или не заплетены в две косы, как у Девочек, когда они работают, но, растрепанные и редкие, собраны на верху головы. Тощая фигура одета в серое бесформенное платье, на ногах рваная поношенная обувь.

– Давным-давно, Мэрили, – сказала Мартадоусон, положив руку на плечо Мэрили, – мой Джон ушел сражаться с азиафриканцами, и тогда я начала бояться за него. – Голос ее был усталой тенью голоса. – Все время, что шла война, я боялась, что его убьют. А когда война кончилась и стало известно, что они делают с нашими уцелевшими мужчинами, я боялась, что Джон не был убит.

Мартадоусон ненадолго замолчала, в лесу было очень тихо, и глаза ее были полны воспоминаниями о боли.

– Однажды ночью, – снова заговорила она, рассказывая о том, что помнят ее глаза, – кто-то заскребся в мою дверь. Я открыла ее, и на меня упало какое-то существо. Я подумала, что это пугало с кукурузного поля. Потом увидела, что это Джон.

Прежде чем я решилась что-нибудь для него сделать, – тихим усталым голосом продолжала Марта, – мне пришлось отнести его по двум лестничным пролетам на чердак и спрятать там. Он был крупный мужчина, когда ушел на войну, а я не сильна, но то, что от него осталось, я несла легко.

Когда я вернула его к жизни, я хотела бежать с ним в лес, как сделали многие, и жить там, как преследуемые звери, или умереть, но жить и умереть свободными. Но он мне сказал, что избран агентом Тайной Сери. Эта сеть в темноте и вслепую, но всегда действует против захватчиков, и поэтому мы не убежали.

Это было пять лет назад, Мэрили. Пять лет я прятала Джона на чердаке, и каждую минуту из этих пяти лет, каждую секунду я боялась, боялась так, как не можешь бояться ты, потому что не знаешь, что они делают с пойманными агентами Тайной Сери. Пять лет, моя дорогая, я жила в страхе, но ни разу не упрекнула Джона за то, что он выбрал такую работу, и ни разу не попросила его прекратить.

Укорять его? Просить перестать? – Мартадаусон распрямилась и гордо и высоко подняла голову. – Я вначале отрезала бы себе язык. Я убила бы себя собственными руками.

Голос ее стал звонким и высоким.

– О, Марта. – Мэрили всхлипнула, произнося это имя, и обняла старшую женщину, зарылась лицом у нее на груди. – Мне так стыдно. Я…

– Ну, ну, милая, – тихо сказала Мартадоусон, гладя Мэрили по спине. – Успокойся, дорогая. Не надо стыдиться того, что боишься за своего мужчину. Но ты должна научиться не показывать ему, что боишься. И ты научишься; это горький и жестокий урок, который усвоила первая женщина, когда ее мужчина отправился на опасное дело, и этот урок с тех пор получала каждая женщина.

– Нет! – воскликнула Мэрили, отталкивая руки Марты. – Нет! – повторила она, ее серые глаза сверкали, губы мятежно изогнулись. – Когда он пойдет в опасность, я буду с ним рядом, и ни ты, ни кто другой не имеет права говорить мне, что я не должна идти со своим напарником, разделять его опасности, делить то, что с ним будет.

– Что здесь происходит? – послышался веселый голос; Дикар повернулся и увидел выходящего из-за угла дома мужчину. – О чем это вы говорите с такими длинными лицами?

Джондоусон высок, он выше Дикара. Волосы у него седые, и щеки втянутые, глаза глубоко запали в глазницах, но в них спокойное мужество и огонь новой надежды.

Он обнажен по пояс. Клетка ребер отчетлива видна под бледной коже, на которой много старых шрамов.

– Где ты был, Джон? – спросила Мартадоусон. – После клятвы я тебя не видела, поэтому пошла сразу сюда.

Они не прикасались друг к другу, но Дикар чувствовал их взаимную любовь, слишком глубокую, чтобы она передавалась прикосновениями, словами или поцелуями.

– Просто ходил по лесу. – ноздри Джона расширились, он глубоко вздохнул.

То, как он это сделал, как поднималась и опускалась его грудь в шрамах, заставило Дикара по-новому ощущать знакомые лесные запахи, запах лесной зелени, острый запах сосны, жгучий запах растертого листа и под всем этим теплый, полный жизни запах почвы.

– Я чувствовал вокруг себя свободный простор, Марта, прикосновение ветра к коже. Чувствовал, как пружинит земля под ногами. – Он сделал легкий жест рукой с длинными пальцами. – После пяти лет… Но я заставляю тебя стоять с тяжелым флагштоком, Дикар. Заходи, сынок, и положи его. Мне нужно кое-что показать вам двоим.

– Ты закончил, Джон? – воскликнул Дикар.

Джондоусон кивнул, его тонкий рот неловко и непривычно улыбался, как будто только что научился снова это делать.

– Думаю, да, Дикар. У меня еще не было возможности проверить. Но идемте.

В маленьком доме была темнота и запах леса, а также запах свежеоструганной древесины и сосновых веток, уложенных концами в одну сторону и укрытых одеялами из меха белых кроликов. Это постель у одной из стен комнаты.

В комнате также два стула, сколоченные из стволов, с которых не срезали кору, и небольшой стол, изготовленный так же. В стену над постелью вбиты два длинных деревянных колышка для той немногой одежды, что Марта и Джон смогли принести с Далекой Земли. Все, кроме одежды, точно такое, как в домах других пар, но есть в доме вещи, новые, необычные и странные для Горы.

Например, высоко в стену против двери вбиты два более длинных колышка, и на них Дикар уложил флаг. Под этими колышками много других, ряд за рядом, и на них лежат длинные предметы из дерева и металла; сейчас эти предметы молчат и кажутся совершенно невинными, но они могут говорить громким страшным голосом смерти.

Как сказал Джондоусон, длинные предметы называются ружьями, а азиафриканцы, которым они принадлежали, лежат мертвыми в развалинах дома, в котором Джон пять ужасных лет прятался от них.

С колышков рядом свисают предметы поменьше – автоматические револьверы, как назвал их Джондоусон; они тоже когда-то принадлежали азиафриканцам, а под восемью ружьями и девятью револьверами пóлка с поясами; в каждом поясе много маленьких карманов, и в них патроны, которые нужны, чтобы оружие говорило голосом смерти.

И это еще не все.

– Идите сюда, – позвал их Джондоусон с другого конца комнаты. – Через две минуты можно будет провести проверку.

Он сидел на третьем стуле, и голос его звучал негромко, но в нем было возбуждение, а на его худой шее напряглись жилы.

Дикар подошел, и Мэрили шла с ним. Марта стояла рядом с Джондоусоном, положив руку ему на плечо.