А тридцатью годами позже в самом стольном тогда Владимире по-над Клязьмой поднимается тоже невеликий по размерам, но поразительно внутренне могучий Дмитровский собор, который покрыт снаружи такой фантастической, многозначительной и изящной белокаменной резьбой, какая есть еще только на Георгиевском соборе в соседнем Юрьеве Польском, сооруженном в те же времена. Ныне эти богатейшие, сказочно-загадочные, полные идеоматического смысла рельефы с полным основанием считаются шедеврами мирового искусства, репродукции с них есть во всех историях искусства но что именно зашифровано в сих многочисленных пивных фигурах, ученые, как ни бьются, до сих пор так и не разгадали. Слишком, видимо, поздно взялись за это, когда ключ к подобным идиомам был уже давно потерян.
Нет на земле ничего похожего и на московский Кремль.
В какое угодно время с какой стороны ни подойдешь — с Москворецкого ли моста, с Софийской ли набережной, с Красной площади, от Манежа и Волхонки, куда ни взглянешь — везде радость и загляденье: и стены, и башни, и храмы, и купола, и Иван Великий со звонницей; все палаты и дворцы, и сам холм-то этот редкостно величавый, так горделиво вознесший над Москвой это чудо. У большинства из бывавших там не единожды наверняка есть и что-то такое, что запало в душу больше всего и стало чем-то очень дорого и любимо: у одних, возможно, это тесно сошедшиеся Патриаршая палата и ризница, у других — навершия Потешного дворца с множеством тонкошеих золотых куполков поблизости или что-то иное в жарком сиянии золота, свечении мрамора и блескучих переливах муравленых изразцов.
Если иноземец, совсем не знающий Россию, нигде, кроме Москвы, больше в ней не бывавший, видит хотя бы один лишь Кремль, он все равно уже понимает, чем наша страна отличается по облику от других стран. А при внимательном рассмотрении и всю ее историю может здесь увидеть. Потому что ничего похожего на Спасскую башню, на Боровицкую, на Кутафью и другие на земле действительно больше нет. И колокольни подобной Ивану Великому с его звонницей нигде нет. И подобных соборов и палат. И Теремного дворца. И дворцов, возведенных позже. Тут все неповторимо русское, и потому-то само собой, а не по чьей-то воле московский Кремль уже давным-давно стал ярчайшим символом России. Даже не символом, это намного большее — он как некая гигантская драгоценность, вобравшая в себя все самое прекрасное, что было и есть в России и русских людях за все прожитые ими века.
А теперь давайте вспомним, что основные храмы, колокольню Ивана Великого и башни Кремль обрел уже пятьсот лет назад, еще при Иване Третьем, великом князе Московском, который начал собирание разрозненных русских удельных земель в единое целое, которого за это первым нарекли Государем и Царем всея Руси, объявив, что он лишь обличьем, как все люди, а на самом деле наместник самого Господа Бога на русской земле. При нем же, при Иване Третьем, впервые прозвучало знаменитое: «Москва — третий Рим, а четвертому не бывать!» И он же, овдовев, взял себе второй женой принцессу из некогда великой византийской династии Палеологов Софью, и сделал герб византийский — двуглавого орла — и гербом собираемой им Руси.
Хорошо известно, что этот брак, это породнение со столь громкой династией нужны были Ивану для поднятия международного престижа его государства и для возвышения над другими русскими князьями, терявшими независимость. И необыкновенная пышность его двора, введение при нем очень торжественных церемоний и ритуалов преследовали ту же цель. И Москву, и в первую очередь Кремль он стал перестраивать-отстраивать для того, чтобы сделать их краше всех других городов, то есть сделать истинной столицей большого государства.
И лучшей помощницы и даже вдохновительницы в этих делах, чем новая великая княгиня, которую в Москве стали именовать Софьей Фоминишной, Иван не мог бы и придумать. Ее семья жила в изгнании в Италии, там она входила в возраст, там воспитывалась, серьезно и многому училась и, конечно же, была вся пропитана воспоминаниями и преданиями о былом необыкновенном величии Палеологов. И ей, конечно же, хотелось такого же величия на Москве. А женщина она была твердая, тонкого ума и очень деятельная, не мытьем, так катаньем, впрямую или сложными интригами, но своего, задуманного добивалась всегда. И перестроить-отстроить Кремль по-настоящему, по ее твердому убеждению, могли только лучшие зодчие мира — итальянцы — фряги, как их тогда называли на Руси. Итальянцы были и в ее свите, которая прибыла с ней в Москву. Но в основном приехали греки. Свита была очень большая.
Русь никогда не чуралась никаких иноземцев, но греки в ней в те времена преобладали. Из греков поначалу поставлялись, как известно, довольно долго наши митрополиты, другие иерархи и духовные деятели, иконописцы, зодчие, а русский монастырь был на их удивительной святой горе Афон, и всякий истый наш монах непременно ходил туда приобщиться великих тайн и откровений.
Наша тогдашняя духовная связь, вернее, даже единство, с Грецией, тоже, пожалуй, не имеет ничего похожего в мире.
И все-таки столько греков и фрягов, сколько их стало при Софье Фоминишне, Москва дотоле никогда не видела. Многие высшие должности при дворе перешли в их руки, даже главным великокняжеским казначеем стал грек Траханиот. Из русских же зодчих на кремлевских работах осталась одна лишь артель псковичей, строивших Благовещенский собор и церковь Ризположения. А новый Успенский собор, на месте обветшавшего и снесенного старого, возводил широко известный в Италии Аристотель Фиорованти. Архангельский — Алевиз Новый. Бон Фрязин строил колокольню Ивана Великого. Марко Руффо и Пьетро Солари — Грановитую палату. Башни и стены Кремля — Антон Фрязин, Марко Фрязин, Пьетро Солари и Алевих Фрязин. Двадцать лет кипели эти работы при самом Иване Третьем и еще лет десять — при их с Софьей сыне Василии Третьем.
Причем сразу же родилась и потекла в народ легенда о том, как русские зодчие-псковичи начали сами возводить в Кремле главную святыню Руси — новый Успенский собор, но столь сложная задача оказалась им не по силам — они якобы слишком неумело готовили раствор для таких толстых стен, и почти завершенная постройка вдруг рухнула. Поэтому-де и был приглашен на возведение святыни пусть и не православный, а латинянин, но очень именитый Аристотель Фиорованти, а за ним и другие. Верно, было: почти построенное вдруг рухнуло. Но только одного история не упоминала: что именно в эти дни в Москве случилось невероятно редкое для нее сильное землетрясение. И были другие разрушения. И еще не упоминалось, конечно, что все, что до того было построено на Руси, то есть тысячи и тысячи храмов, крепостей, монастырей и всего иного, было построено самими русскими, среди которых псковские мастера считались за лучших, и ни одно их из строений ни до, ни после того не рухнуло.
Ну да ладно, слишком много воды утекло.
В общем, фряги построили то, что им заказывали. Вот только выглядел их Кремль сосем не так, как нынче. Лишь Благовещенский и Успенский соборы и церковь Ризположения были точно такие же. Помните: Благовещенский и Ризположения строили именно псковичи. А Успенский собор государь Иван Третий повелел Фиорованти сделать по образцу прежней святыни послекиевской Руси — Успенского собора во Владимире. Зодчий ездил туда, провел все необходимые обмеры и в общем ни в чем не отступил от образца, добавив к нему лишь немногое, что одобрил великий князь. И облик Архангельского собора Алевиза Нового был в принципе, по требованию великого князя, традиционно русским, но тогда он не имел позднейших больших пристроек с двух сторон и стоял геометрически очень сухой, как бы голый, что выглядело непривычно для Руси. А колокольня Ивана Великого не имела двух верхних ярусов и ничего действительно великого из себя не представляла. И слитая с ней церковь-звонница Иоанна Лествечника была много ниже и не такой нарядной. Башни же Кремля все до единой лишь чуточку возвышались над стеной и представляли из себя прямоугольники с огороженными площадками наверху. То есть это были типичные крепостные башни типичного средневекового европейского замка-крепости, построенного для защиты от врага. Московский Кремль тоже существовал именно для этого, и первые каменные его стены воздвиг, как известно, еще Дмитрий Донской. Иван Третий лишь сделал их прочней и непреступней.
