Любые хорошие леса сами по себе всегда большое богатство. У нас же они были не только воистину бескрайними и в большинстве своем весьма ценных пород, но и так сказочно переполнены всяческим зверьем, птицей, диким медом, ягодами, грибами и иными лесными дарами, как в никакой другой стране всего северного полушария. Русские меха — медвежьи, а с обретением Сибири и тигровые, барсовые, рысьи, оленьи, бобровые, волчьи, лисьи, собольи, куньи, горностаевые, колонковые, песцовые, беличьи, заячьи; одни хребты шкурок, одни черева (брюшки) и лапки уже в древности ценились в европейских и странах Востока как самые лучшие и желанные. В течение многих веков это был основной наш экспорт, дававший стране наибольший доход. В самой же Руси собольими сороками — связками по сорок собольих шкурок — долго рассчитывались наравне с деньгами, они служили символами достатка, ими обязательно украшались свадебные пиры, одаривали молодых, а в торжественных случаях — уважаемых и дорогих родственников, друзей, разных важных особ. У русских же государей собольи сорока были самой частой наградой для отличившихся в службе им и Отечеству.
Дикие жареные лебеди, журавли, глухари и гуси непременно украшали столы всех больших мирских застолий. А пернатой дичи помельче ловили тенетами, били соколами и настреливали столько, что с Вологодчины, с Каргополья, Ярославщины и других мест зимами в Москву, Санкт-Петербург и иные города шли целые санные обозы, груженные одними лишь морожеными рябчиками, или куропатками, или дроздами, а из южных краев — перепелками.
И обозы с бочками, в которых были одни лишь соленые рыжики величиной не более трехкопеечной монеты хаживали. И с солеными же боровиками, маслятами, груздями. И с рогожными кулями сушеных. С сушеной черникой и малиной. С бочками клюквы, моченой брусники, морошки.
Из медов, как вы знаете, делали хмельные напитки, в том числе и из бортных, лесных. Приготавливали их особым образом, подолгу выдерживали в дубовых бочках и глиняных корчагах, и так называемые ставленые меды сшибали с ног похлеще всяких двойных крепчайших водок.
И реками и озерами Господь одарил Россию с необычайной щедростью. Только судоходных рек было более ста, в том числе такие великие, как Волга, Ока, Кама, Лена, Обь, Енисей, Днепр, озера Ладожское, Онежское, Чудское, сказочный Байкал. Да еще Студеное и теплые моря. Рыбы в них добывалось столько, что, если бы современный человек каким-то чудесным образом увидел тогдашние уловы, он бы глазам своим не поверил. И какой рыбы: от крошечных чудских и белоозерских снетков и редкостной невской миноги до огромных белуг, осетров, стерляди, семги, лосося, тайменя, омуля. В Астрахани, Нижнем Новгороде, Архангельске, сибирских рыбных местах даже на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий воблу, тарань, синца, сушеных, мороженых и свежих щук, судаков и треску продавали в основном возами или полупудовыми снисками. И красную рыбу в основном пудами, и белорыбицу, и черную и красную икру. Какая-то рыба постоянно бывала даже в самых бедных домах, можно даже сказать, что это один из основных наших русских продуктов.
К концу пятнадцатого века на Руси добывалось и производилось более двадцати различных материалов — железо, сталь, медь, бронза, керамика, стекло, эмаль, чернь, цементирующие растворы, квасцы, соль выварочная, смола, искусственные краски, клей, порох, селитра, деготь, мыло и тому подобное. А с освоением Урала и Сибири страна стала богатейшей и по многим другим ископаемым и материалам: по серебру, золоту, драгоценным камням.
Селились русские многие века в основном по берегам рек. Потому что река — это лучшая дорога и любые суда — лучший вид транспорта при наших великих расстояниях. Деревни по берегам рек ставили, большинство малых и крупных городов, включая Москву, Киев, Новгород, Смоленск, Санкт-Петербург. На лодочке можно куда поблизости быстро дойти, а на барках, ладьях, расшивах и дощанниках и на тысячи верст, и любые грузы куда угодно довезти, а огромными плотами и сколько угодно леса сплавить. И зимние санные пути непременно торили по гладким ледяным речным панцирям.
Причем ставились деревни и города, как правило, на высоких берегах, даже на самых высоких — на взгорьях, холмах, крутоярах, Объяснение сему наипростейшее: чем дальше и шире можешь обозреть окрестности, тем раньше заметишь врага — ведь в старину почти все селения, а тем более города (слово от слова городьба) непременно огораживались, превращались в крепости и крепостишки. И отражать нападения с высот намного удобней. Таких крепостей и крепостишек на Руси тысячи — каждый их видел сам. И одна из самых замечательных, конечно, кремль Нижнего Новгорода, который венчает высоченные Дятловы горы у самого слияния Оки с Волгой. Снизу глянешь — прямо парит кремль над 10 великим водным разливом. А сверху глянешь — вообще немеешь: простор невероятный, непостижимый, километров, наверное, на тридцать-сорок все окрест открывается. Есть крылья — разбегайся и лети, лети, захлебываясь от восторга: широченная Волга вся в двигающихся судах и суденышках, на противоположном берегу целый городок разлегся, за ним луга, поля, деревни, леса начинаются, одна гряда зелено-синяя, вторая — совсем синяя, третья уже голубовато-прозрачная — сколько до нее? По длиннющему мосту через Волгу ползут составы, крошечные машинки бегут по серым ниткам-дорогам, дымы плывут из труб тоньше спичек вдали. Будто частицу всей нашей планеты вдруг узрел с плывущими чуть ли не ниже тебя облаками и темненькой тучкой вдали, из которой хорошо видно, как серенькой кисеей свисает дождик. Сколько до нее-то отсюда?!
И вот что любопытно: утро ли сейчас раннее, или день, или вечер, пусть самый поздний — тут, на площадке у стен Нижегородского кремля и на набережной по-над Волгой, всегда полным-полно народу, даже в непогоду есть народ, и большинство, если и походит, подвигается сколько-то, потом обязательно встанет, замрет, глядя в эти немыслимые дали, и не шелохнется, испытывая совершенно неизъяснимую радость и счастье и какую-то силу и гордость, что у нас такая необъятная, такая потрясающе красивая, могучая и величавая земля. Такая просторная!
Самое же замечательное, что точно такие же чувства испытываешь и в Жигулях, поднявшись на Молодецкий курган, на котором, по преданиям, любил сиживать Степан Разин. Наверное, ему тоже казалось, что он видит оттуда разом чуть ли не всю Русь, и ее могучие силы тоже вливались в него.
И на северной Пинеге, на высочайшем крутояре напротив знаменитого Веркольского монастыря испытываешь то же самое.
И в пушкинском Михайловском, когда выходишь на веранду его дома по-над подернутой утренним туманом Соротью, за которой идут поля и перелески к керновскому Тригорскому.
Таких мест у нас тоже тысячи, и не только в городах, но и в селах и деревнях у нас есть обычай выходить в свободные вечера на крутояры и посидеть на специально для этого устроенных там лавочках и полюбоваться на свои просторы, свое раздолье, подышать своими ветрами, вновь и вновь впитывая в себя их широту, силу и величие.
А какая задумчивая колдовская красота и поэзия прячется в наших глухих лесных озерках с темнющей водой, затянутой ярко-зеленой ряской с желтыми неподвижными кувшинками.
Как потрясающе цветет лен — словно голубое шелково-нежное море колышется волнами. И ведь цветет-то лен только до обеда, после полудня — никогда.
А сколько всегда сияющего света в наших сквозных чистейших березняках хоть при солнце, хоть без него, когда понимаешь, что свет этот сияющий льют сами березы, не позволяя нам в их окружении не то что темных мыслей, но даже и плохого настроения: «Порадуйтесь, посветитесь вместе с нами! Посветитесь!» Зовут и зовут.
А когда на поблескивающие белоснежные просторы тихо и медленно падает и падает крупный пушистый снег, что творится тогда в наших душах, какая удивительная музыка звучит в них!..
Красота земли нашей неярка, затаенна, но так бесконечно поэтична, что не любить ее глубоко и беззаветно невозможно, невыносимо. Потому-то большинство русских на чужбинах всегда так тоскуют по родине, что иноземцы даже считают ностальгию нашей сугубо национальной болезнью.
