А вот в деревне Тимирёво Егорьевского уезда Рязанской губернии никакого деревянного промысла никогда не существовало, да и деревня была невеликая, и стояла не на бойком месте, однако жил в ней крестьянин Василий Тимофеевич Савинов, который каждую свободную минуту — свободную от хозяйства — что-нибудь да вырезал. Рассказывали, что иногда и обедать садился с чурбачком и ножиком в руках. Мальчишкой учился в соседней деревне в школе, в молодости побывал в Москве на заработках, но чем именно там занимался, неизвестно. Потом вернулся в Тимирёво в отчий дом, поставил в огороде небольшую мастерскую с верстаком и украшал резными фигурами и фигурками буквально все, что только можно было украсить. Именно человеческими фигурами и фигурками.

Жене и родственницам делал прялочные донца, головки которых — это мужичьи бородатые головы с разинутыми ртами: в них вставлялись гребни для кудели.

Скворечники на крыше своего дома сделал в виде смешной пары: носатой бабы в платке и мужика в большой кепке. Скворцы влетали в разинутые круглые рты этой пары.

Все его засовы и вешалки — это разные человечьи головы с длиннющими носами или такими же длинными дразнящими языками.

Входивших же в его дом в сенях встречали две фигуры в полный человеческий рост: молодая женщина с радушно, широко раскинутыми руками; в одной она держала откупоренную бутылку, а в другой стакан — вот-вот нальет, чтобы приветствовать гостя. Она приветливо улыбалась. Но напротив нее, у другой стены стоял, расставив ноги, хмурый-хмурый мужчина со здоровенной дубиной в руке. Он нисколько не радовался гостю — чего, мол, приперся!..

Многие, попадавшие в дом впервые, очень их пугались, потому что обе фигуры были еще и очень натурально раскрашены. Живые и живые.

Заехал как-то в Тимирёво ловить рыбу, увидел его скворечники и такие же ульи, забыл про рыбалку, купил у Савинова несколько вещей, стал опекать, давал заказы. Он опекал в своем уезде всех народных художников и умельцев, собирал их произведения, построил в Егорьевске специальное здание для этого собрания и пускал в него всех желающих бесплатно.

А Василий Тимофеевич, в знак признательности, изваял, а точнее, вырезал из цельного дерева великолепный портрет Бурдыгина в натуральную величину. Сидит в кресле этакий спокойный бородатый большелобый купец с очень русским мягким умным лицом и с разными медалями и крестами на груди и на шее. Одна большая натруженная рука свисает с подлокотника кресла, вторая лежит на колене.

Глубоко психологичный и явно очень похожий скульптурный портрет.

Кстати, судя по чудом уцелевшей старинной фотографии, сам Василий Тимофеевич Савинов был такого же спокойного мудрого обличья, только борода пошире.

— Батюшки-святы, да кто это тут?!

Однажды зимой сыновья Василия Тимофеевича будто бы вынесли эту бабу с бутылкой на улицу и приморозили у колодца.

Пришли девки за водой, спрашивают у стоящей: «Воду будете брать?» Молчит. Еще спрашивают — ответа опять нет. Начали сердиться. Одна девка приблизилась и толкнула ее ведром: «Тебе говорят!» А от той звон пошел. Неживой! Девки как заорут со страху и все врассыпную.

Очень любил Савинов делать солонки с крышками. Много их переделал. Крышки украшал сплошным орнаментом, а стенки сплошными миниатюрными барельефами. Целые повествования разворачивал: на одной покадрово, как справляется Масленица, на другой — весенние полевые работы, пахота, сев, на третьей — сцены из земского суда, в который обратились крестьяне.

К счастью, этого необычайно талантливого человека приметил егорьевский купец Бурдыгин (имя, отчество установить, к сожалению, не удалось).

А в Вятке, вернее, в слободе, которая прямо напротив этого города, за рекой Вяткой, и зовется Дымково, костистая, скуластая, веселая молодая вдова Анна Афанасьевна Мезрина стала в то же самое время делать глиняные игрушки, которых прежде тоже нигде не бывало.

Вообще-то глиняные игрушки лепили по всему белому свету с доисторических времен уже не одну тысячу лет, и у нас в стране это были обычно куклы для девчонок, кони для мальчишек и свистульки в виде коньков, утиц, барашков. Кое-где их примитивно раскрашивали, кое-где глазировали цветными поливами, но чаще так чистыми и обжигали, закаливая глину в печах. На всех базарах ими торговали, офени по деревням разносили. На праздниках тогда принято было свистеть в такие свистульки, даже взрослые свистели для веселья и озорства.

А в Вятке и особый такой праздник существовал по названию «Свистунья». Да с ярмаркой, с качелями и каруселями, балаганами, кукольными Петрушками и учеными зверями, на котором все не просто свистели-посвистывали, а поголовно целый день соревновались, кто кого пересвищет: кто громче, кто дольше, кто заливистей, с трелями да коленцами и другими выкрутасами-прибамбасами. Ладно ребятня и молодежь — солидные, совсем незнакомые люди сходились, схлестывались на площадях, на улицах и во дворах. Даже у еле передвигавшихся стариков из белых бород торчали розовые коньки или барашки. К вечеру все просто глохли от свиста, но все равно продолжали свистеть, раздувая щеки и тараща сияющие от великого удовольствия глаза. Рассказывают, что чуть ли не все птицы отлетали тогда от бурлящей народом Вятки — не выдерживали этого свиста.

Делались же все свистульки для «Свистуньи» и другие глиняные игрушки в слободе Дымково. Потому что возле нее глина больно хороша: вязкая и в меру жирная, очень хорошо лепилась. Сколько времени кормилось Дымково этим промыслом — неведомо. Мужики-то в основном рыбачили, а женщины лепили. Но то, что никакими особыми художествами здешние игрушки не отличались, это известно. Все было, как везде.

А вот веселая песенница и прибауточница Мезрина придумала свои игрушки богато наряжать, в первую очередь кукол барынь и барышень, которых лепила необычайно статными, величавыми, будто плывущими лебедушками. Придумала их сарафанам, платьям и шубейкам пышные волнистые оборки и разные другие украшения, причудливые кокошники, кики, шляпы и шапочки, в руках зонтики, муфточки или цветы. После обжига обязательно их белила ею же придуманными белилами с мелом и сметаной и лишь по белому расписывала-раскрашивала самыми звучными и радостными желтыми, оранжевыми, малиновыми и сине-голубыми красками на яичных желтках — чтобы сильней блестели. Где сплошняком закрашивала, где лентами, и непременно кольцами и яблоками. Щеки у всех и те румянила только круглыми яблочками. То есть делала девиц и барынь до того нарядными и величаво-статными, что каждая получалась истинной раскрасавицей, истинно плывущей лебедушкой.

Поразительно сказочно-поэтичный, поразительно русский образ создала.

А следом и все другие игрушки стали делать такими же нарядно-радостными: и те, которые в Дымке лепили издавна, — кормилиц, всадников, парочки, мужичков, коней, индюков, собачек, петухов, утиц, и без конца придумывала новые, нигде дотоле невиданные: ученых медведей, коз, наряженных в сарафаны, мальчишек и скоморохов на козлах, на свиньях, играющих мячами собак, мужиков и солдат с собаками в лодках, девиц у колодцев, водоносок, деревья в огромных фантастических цветах, птиц на деревьях, нянь с ребятишками, балалаечников…

Но ведь до Мезриной эти персонажи были в лубках. Да, она явно заимствовала их оттуда, но создала уже своих — глиняных, скульптурных.

Мало того, Анна Афанасьевна делала тогда в Дымкове глиняные игрушки уже одна-разъединственная. Вся остальная слобода в конце века перешла на отливку мещанских гипсовых раскрашенных статуэток, что было, конечно, намного проще и прибыльней: отливать по готовым формам всяческих пастушек, пастушков и прочую дребедень по завезенным из Европы образцам. И если бы не она, промысел умер окончательно, исчез бы бесследно. А благодаря ее одержимости не только не исчез, но и начал воскресать, а точнее говоря, народился совершенно новый.

Сначала она выучила лепить такие же веселые на рядные скульптурки свою дочь Саню, потом две ее лучшие подружки, когда-то тоже лепившие из глины Елизавета Александровна Кошкина и Елизавета Ивановна Пенкина, попробовали лепить, как она, по-новому, и увлеклись так, что без конца старались хоть в чем-нибудь да обойти, превзойти свою вдохновительницу. Кошкина многофигурные жанровые композиции стала делать про домашние заботы, про огород, про семейные чаепития и праздники. До Мезриной композиций в дымковской игрушке вообще не существовало, она первая их придумала, но у Елизаветы Александровны они намного сложнее и многофигурней. А Елизавета Ивановна Пенкина огромных разъемных кукол выдумала и большие составные композиции из отдельных фигур — как хочешь, так и составляй. «Сказку о царе Салтане» такую сделала, «Трех прях», что пряли под окном поздно вечерком, Кащея Бессмертного с Серым волком. Потом и вторая дочь Мезриной, Ольга Ивановна Коновалова, в дело включилась — тоже талантливая художница и большая выдумщица была.