В отличие от него коренастый Сидорчук принадлежал к «мужикам», то есть к той основной категории осуждённых, что не рвутся ни в активисты, и не тяготеют к злостным нарушителям режима. Это рабочие волы, что безмолвно тянут свою лямку, мечтая о воле, о возвращении в семью. Тщедушный же Мелюзик и вовсе относился к «шестёркам»15.

Изрядно хлебнув самогона, Жерздев, протяжно закряхтев, протянул поллитровку Сидорчуку:

– Кха-кха-а-а…Захор-рошело! На, пей, чудак на букву «мэ».

– Да я не хочу, – отшатнулся было Сидорчук.

– А ну, пей! – приглушённо прикрикнул на него Каратист. – Ишь ты, Сидорчук на букву «пэ». А то я тебе щас твой обвисший одночлен на многочлен раскидаю.

И он обозначил удар ногой в пах «отказника». Тот вздохнул, принял бутылку и сделал глоток. Мелюзик отведал спиртного безропотно – выражая приверженность круговой поруке. Затем вожак «прикончил» поллитровку, и троица вновь двинулась к зоне.

Сидорчук и Мелюзик шагали сгорбившись. Привычно чуть заводя руки за спину. Жерздев же беспрестанно егозил и чего-то высматривал, чего-то вынюхивал. Когда подходили к последним домам, он скомандовал: «Стоп!». Осуждённые остановились.

– Это чья хибара? – указал Каратист на рубленый домишко, одно окошко которого светилось и сквозь стекло виднелось два женских силуэта.

– Эта? – переспросил Мелюзик. – Да это же этого…Ых…Как его…Ну…А-а-а! Кобзы же. Кобзы.

– Который…х-хе…герой труда? – уточнил Жерздев.

– Ага, – угодливо «подшестерил» Мелюзик.

– Он же, кажись, за длинным рублём куда-то подался? – сняв рукавицу, припоминающе прикусил грязный палец Каратист.

– Да-да. Всё-то ты знаешь, – «метал бисер» перед ним Мелюзик. – А его мочалка… Эта…Альфия – вона сидит.

– Которая с коммутатора?

– Она, она, – поддакнула «шестёрка».

– Орденоно-о-о-сец…, – приценивающе протянул Жерздев. – У меня деда красные пидоры раскулачили, а герои труда, вишь ты, деньгу зашибают да красную икру жрут. А ну, айда, пощупаем его мочалку.

И он решительно свернул с накатанной и широкой снежной дороги на узенькую тропинку, ведущую к домику Кобзы.

– Ну, вы, мужики, как хотите, а я айда до хаты, – вполголоса пробормотал Сидорчук, и продолжил было движение к колонии.

Если Сидорчук дважды «залетал» по пьянке на нары из-за воровства, то Каратист, тоже «мотавший вторую ходку», – за злостное хулиганство. Его из Выйской колонии строгого режима, где он отбыл три четверти срока, вывели на поселение исключительно потому, что нашёлся и там свой растащилов. Естественно, «не за просто так». В результате Жерздев, фактически не вставший на путь исправления и являя собой «отрицалово» – то есть, отрицательно настроенного осуждённого, оказался на Вёпсе. Ясно, что «мужику» Сидорчуку вовсе «не улыбалось», «идти прицепом» за ним. Быть «подельником» с таким «оторвой» – участь крайне неблагодарная. Тем паче, что у того, видимо, от давно не пробованного самогона «крыша поехала».

– Куда! – волчком «крутанулся» Каратист, различив последние слова «отказника». – Куда, чудак на букву «мэ»! Урою, нах-хер, паскуда!

И он так сжал ворот «телаги» Сидорчука, что у того шейные позвонки захрустели. Захрипев от удушья, тот задёргался в его руках. Да не тут-то было: от Жерздева «за просто так» не вырвешься. Лишь когда «мужик» начал обмякать в его смертельных объятиях, Каратист ослабил железную хватку.

– Усёк!? – напоследок «отвалил» он Сидорчуку оплеуху.

– Кха-кха…Кха…У-усёк, – полузадушено прохрипел тот.

– А ну пош-шёл! – неожиданно и ни за что ни про что Жерздев пнул под задницу Мелюзику, который и в мыслишках не порывался ему перечить.

«Шестёрку» подбросило на полметра, и он покорно и поспешно, путаясь в собственных ногах, в полуприседе засеменил по тропинке, ведущей к домику. Так передвигаются проштрафившиеся и обмаравшиеся шкодники. За ним следовал морально сломленный Сидорчук, а замыкал «шествие сутулых», привычно сцепивших руки «в замок» за спиной, Каратист.

– Вишь, чё буран-то разгулялся! – глянула в окно Альфия, услышав, как хлопнула наружная дверь в сенях. – Заболтались мы с тобой, Ксюшенька. Айда закрываться, да ложиться спать.

– Айда, – согласилась с ней дочка.

Женщина открыла двери, ведущие из избы в сени, и в ужасе отпрянула, различив в темноте мужскую фигуру. То был Мелюзик.

– Ой!…О-ой-ё-ей! – заголосила Альфия, захлопывая дверь и судорожно пытаясь накинуть на петлю крючок.

Ан не тут-то было! Жерздев в прыжке отбросил Мелюзика прочь, и с такой бешеной силой рванул дверь на себя, что Альфия пробкой вылетела в сени и сбила с ног сторонившегося Сидорчука.

– Чего ж, ты,…хозяюшка, так гостей дорогих привечаешь? – хищно ощерился Каратист, небрежно поднимая женщину с пола и мощным тычком, вталкивая её в дом. – Не гоже так-то!

И он пинками «простимулировал» Сидорчука и Мелюзика, копошащихся на полу, отчего те поспешно последовали за беспредельщиком.

– Мама!…Мамочка!…Что там такое? – вскочив с табуретки, меж тем нервно, с паузами принялась выкрикивать девочка. – Что там?

– Не «что», а «кто», – поправил её разозлённый колонист, проходя внутрь. – Тоже мне, грамотейка. Бескультурщина неотёсанная. Дичь лесная.

– Мама!…Мама, ты где?! – не унималась испуганная Ксюша, не слыша материнского отклика. – Мамочка, где ты?

– А ну, уйми этого…гнусного ублюдка! – угрюмо скомандовал Жерздев женщине, брезгливо всматриваясь в уродливо вздёрнутую губу девочки. – Или я сам ей…пасть заткну.

И он от порога бросил рукавицей в Ксюшу, угодив той в лицо. Несчастное дитя подавленно замолчало, не понимая, что происходит. Альфия, приходя в себя, подскочила к дочурке, прижала её головку к своей груди и принялась гладить девочку по густым волосам, успокаивая её:

– Не бойся, Ксюшенька. Не бойся…Я с тобой…

– Мама, мамочка, кто к нам пришёл? – вся дрожа, прильнула к ней девочка, обхватив мать за талию.

– К нам…К нам…К нам дяди пришли, – не могла подобрать нужных слов Альфия. – Не бойся. Они…Они…хорошие дяди.

– Мы хорошие! Мы очень хорошие! – хохотнул главарь сброда, приближаясь к кухонному столу и въедливо изучая облик Ксюши. – Она чево, ещё и косая?

– Да, она плохо видит, – прошептала женщина.

– Ну и разнесло же карлику…жабу! – осклабился Каратист, принимаясь шнырять бесовскими глазами уже по жилищу. – Гля-ка ты, снаружи хибара хибарой, а внутри ничё так – разжился герой труда на народной кровушке, хе-хе.

Скромное жильё Кобзы состояло из кухни-прихожей, располагавшейся сразу за порогом, а также просторной гостиной и маленькой спаленки. Зато обстановка по тем временам впечатляла, поскольку хозяин очень прилично зарабатывал, а централизованное снабжение позволяло лесозаготовителям жить безбедно. На кухне стоял большой холодильник, а в зале – мебельный гарнитур из натурального дерева, импортный цветной телевизор и, что тогда и вовсе было в диковинку, – японский видеомагнитофон.

– Попили кровушки, – довольно подытожил Жерздев, завершив беглый обзор. – Теперя мы у вас отсосём.

И он, скинув телогрейку, по-хозяйски расположился за обеденным столом.

– Гулять, братва, – распорядился главарь в адрес Мелюзика и Сидорчука, скованно переминавшихся у входа.

– Может, отвалим? – робко предложил Сидорчук.

– Я те щас люлей отвалю! – зычно рявкнул главарь, а когда запуганные компаньоны сели на табуретки, приказал Альфие: – Водяры и жратвы. Живо! И эту…отрыжку несвоевременно вынутого члена, – брезгливой отмашкой указал прожжённый циник на девочку, – убери отсюда, убери.

Мать, от греха подальше, поспешно увела дочку в спаленку. Вернувшись, она откинула ковёр, постеленный у порога, и под ним в полу обнаружилась крышка люка, ведущего в подполье. Спустившись туда, она извлекла две запотевших бутылки водки. Выставив их, Альфия стала накрывать стол, трясущимися руками щедро доставая закуску из холодильника.