– Да-а?! – приятно поразился Алексей. – И кто же это?

– Это осужденные Жерздев, Мелюзик и Сидорчук. Прибыли перед самым отбоем.

– Почему они так поздно вернулись?

– По разнарядке они числились на ремонтных работах в посёлке. Но по факту после обеда кололи дрова у прапорщика Растащилова, – «крыл правду-матку» старший сержант под злобное пыхтение майора Сырцова. – Поэтому мы с капитаном Плющевым сразу позвонили Растащилову.

И Антипов указал на рядом стоящего прапорщика, помятую и похмельную физиономию которого перекосило от страха.

– Так-так, – подбодрил его Алексей.

– Растащилов доложил, что осужденных он отпустил в семь часов. К ужину.

– Что пояснили осуждённые по этому поводу? Где они пропадали более двух часов?

– Жерздев сказал, что они за складами пили «самопал», которые им дал Растащилов.

Тут все присутствующие повернулись к прапорщику, у которого подленькая натура загнанно металась, не находя выхода. И Растащилов понял, что апокалипсис уже наступил. И объявился конкретно для него.

– Я…кха-кха…до ветру, – придавленным кочетом заклекотал он, а его откормленная рожа налилась багровой краской натуги. – Я до ветру…

– Куды?! – рявкнул Сырцов.

Но было поздно. Растащилов на прогибающихся ногах стремглав выскочил наружу. Там его начало беспощадно «полоскать». В караульном помещении было слышно, что недобродившая и несварившаяся блевотина подлеца хлещет о дощатый помост трапа. Сюда же примешивалась столь же отвратительная «анальная канонада», из которой становилось ясным, что презренный «прапор» смердит в вёпсовскую атмосферу не только ртом.

– Где сейчас Жерздев и…двое других? – брезгливо скривившись, продолжил опрос прокурор.

– Жерздев и Мелюзик в ШИЗО, то есть в штрафном изоляторе, – докладывал Антипов. – Жерздев был пьян, а Мелюзик – подвыпивши. И мы их туда водворили. А Сидорчук должен спать во втором бараке. Он был трезв. До вчерашнего он нарушений режима не имел, и за опоздание его решили не наказывать. Ясно, что его Жерздев придержал. Он же в авторитете.

Антипов закончил исчерпывающий монолог, и сотрудники колонии посмотрели на него как на самоубийцу. Как на оригинального самоубийцу, который решил свести счёты с жизнью, протестуя по поводу присуждения ему дискредитированной Нобелевской премии. Зато Подлужный признательно пожал его мужественную длань. И тотчас распорядился, обращаясь к майору Сырцову:

– Меняем алгоритм действий. Отведите нам кабинет, где бы я мог допросить товарища старшего сержанта. А затем поочерёдно туда доставьте Сидорчука, этого… Мелюзика и, напоследок, Жерздева. Прошу для всех троих приготовить сменные робы, обувь и нижнее бельё. Одежду и прочее у них мы изымем, судмедэксперт их освидетельствует, а я их допрошу. Плющеву и прочим также быть наготове. К допросу. На первых порах…Пока, всё.

Для производства следственных действий отвели комнату свиданий (в просторечии – «свиданка»), также находившуюся при караульном помещении. В ней Алексей и допросил Антипова. Едва последний подписал протокол, как Подлужный его искренне похвалил:

– Какой же вы молодец! Без вас нам бы тяжко пришлось. Вы – не то, что Плющев и иже с ними. Что за негодяи? Казалось бы, убили женщину и ребёнка.. А телефонистка – тоже женщина и, наверняка, мать…Так нет – туда же.

– Никакой я не молодец, – потупился Антипов. – Я же местный. От совести не скроешься. И на зоне я – без году неделя. Не моё это. Ну, уволят и уволят. Шут с имя. Махану в Нижнезаводский район. Зовут меня в леспромхоз. Опять на трелёвочник трактористом сяду. А Плющев – совсем другой оборот. Аттестованный офицер. Пришлый. Чужак. Ему до пенсии по выслуге лет – четыре года. Вот он и прогибается. Против командно-административной системы не попрёшь. Что до телефонистки Шуры, то вы про неё плохо не думайте. У неё семейные проблемы. И она щас сама не своя.

Следом за Антиповым в «свиданку» привели Сидорчука. Поселенца не пришлось подвергать изнурительному психическому прессингу. Печальную историю расправы над женщиной и девочкой он поведал без давления и полно.

Да и следовавший за ним Мелюзик не слишком запирался. Он «раскололся», едва Мудрых, присутствовавший при допросе, грозно изрёк: «Станешь херовину городить – погибнешь при попытке к бегству». И показал рукоять пистолета Макарова, торчавшую из подмышки. Посеревшее от нерадужной перспективы «подметало с зоны» в поисках спасения заискивающе посмотрело на прокурора. Однако Алексей сделал вид, что что-то ищет в следственном чемодане и не слышит инфернальных намерений начальника сыска. Тут-то Мелюзика и обуял словесный понос признания.

В ожидании Жерздева, коего должны были доставить из ШИЗО, Подлужный вышел из комнаты свиданий через КПП наружу, на площадку перед зоной. Убийца фактически был изобличён. Напряжение спало. Захотелось подышать свежим воздухом.

Ворота колонии были распахнуты. Уже наступило восемь часов утра, и при свете фонарей шёл так называемый развод. То есть распределение и вывод осуждённых на работы. Ввиду неординарности ситуации на разводе, кроме колонистов и дежурного состава администрации, присутствовало также и руководство колонии.

ДПНК Плющев называл производственный объект и выкрикивал фамилии осуждённых, стоявших рядами на территории зоны. Очередной поселенец, услышав себя, отзывался и переходил из отряда в состав рабочей бригады, стоявшей перед воротами.

Подлужный отвлёкся от развода, так как увидел, что сбоку от рядов осуждённых появилось два прапорщика, сопровождавших высоченного и плечистого детину к пропускному пункту. «Жерздев, – догадался он. – Здоров, гусь!»

Для допроса Жерздева должны были провести через КПП. Однако случилось непредвиденное. Непредвиденное для тех, кто недооценил Жерздева. Того самого Жерздева, которому терять было нечего. Того самого Жерздева, для которого чужая жизнь – ничто в сравнении с собственным «я». И потому на него не распространялась общая закономерность: «в зоне зэк, что щука в ведре с карасями».

На подходе к КПП Каратист двумя рассчитанными ударами уложил обоих контролёров наземь, точно прихлопнул двух мух полотенцем. Освободившись от опеки, он играючи перемахнул через символический хилый забор, разделявший проход к КПП и внутренний плац перед воротами, где сейчас теснились ряды колонистов. Расталкивая их, беглец ринулся к воротам. Там его манёвр уже засекли тяжеловесный Сырцов и крепыш Антипов. Они кинулись наперерез.

Однако Жерздев двигался напролом, подобно ледоколу, таранящему льды. В высоком прыжке он так «звезданул» в челюсть хозяина колонии, что тот с клацаньем отлетел прочь, попутно сбив пару прапорщиков и роняя «на бреющем полёте» костяное крошево из собственных зубов. Вторым движением Каратист наотмашь нанёс разящий удар ребром ладони по боковой поверхности шеи Антипова, и сержант рухнул, как подкошенный, сложившись смятой в гармошку картонной хлопушкой.

«Стоя-а-ать!», – преодолев оцепенение, заорал Подлужный, бросившись наперерез дерзкому беглецу. Ан в обиходе законники далеко не всегда бьют жуликов. Это им не санкцию на арест давать…Выпад Алексея не приостановил Жерздева и на полсекунды. Монолитный верзила всего-то резко, маятником, качнулся чугунным плечом ему навстречу (так сталкиваются футболисты в борьбе за мяч), отчего прокурора отбросило обратно – на дощатый помост перед КПП. И будто постыдно обмаравшегося на ковре кота задницей по наждачной бумаге протащило. Ему даже почудилось, что он угодил под скорый поезд «Среднегорск – Москва».

На болельщицкий гвалт поселенцев и обалделый гомон сотрудников колонии из комнаты свиданий выскочил Мудрых. Он в два счёта смекнул, что к чему, и бросился вдогонку за Каратистом, мерившего дорогу к посёлку четырёхметровыми прыжками. За ними с воем, проклятиями и отборным интернациональным матом, удивительно полно передававшим многогранность переживаний советского человека, устремилось не менее дюжины офицеров и прапорщиков всех мастей. И уже «в третьей волне» преследующих двигались участковый Порошин, Пылёв и очухавшийся Подлужный. Короче говоря, картина трагикомически напоминала типичную милицейскую операцию по плану «Перехват».