Жители Южного Ламардона остановились на берегу буйного, скачущего по камням Терека. Первой заботой переселенцев было построить хотя бы шалаши, времянки, чтобы как-то укрыть детишек и стариков от ненастья. А уж потом, позже, предстояло подумать, как поставить настоящие дома, в которых можно будет жить по-человечески.

Свое новое село переселенцы назвали Фарн. Почему? Да потому, что «фарн» — на осетинском языке — означает счастье, благополучие, изобилие, богатство! Какой мог быть «фарн» у ламардонцев до революции? Ведь тагаурские алдары, всесильные в этом краю, не только лишили бедняков земли, они запретили свободу передвижения от села к селу. Нельзя было, например, без их разрешения проехать ущельем; тех, кто осмеливался нарушить этот порядок, били плетьми, сталкивали с горных круч.

Самый большой фарн для народа — земля! И вот ламардонцы, так же как и другие горцы, получили свою долю счастья: революция освободила их от пут тагаурских алдаров, дала тучную и щедрую землю на равнине. Изнемогавший в борьбе с нищетой старый Крим Дауров воспрянул духом: ему отвели земельный надел не только на него, но и на сына, на Аму, на семь дочерей. Это был самый настоящий фарн, и притом неожиданный! Крим даже помолодел, распрямил спину, согнутую многими годами непосильной работы. Сейчас он смотрел в будущее радостно и легко.

Через два года Крим поставил на берегу Терека новый просторный дом. Вокруг насадил плодовых деревьев и кустарников: пусть радует детишек зелень, пусть лакомятся они вкусными и сочными яблоками и грушами! Дети росли быстро, хотя Крим и не кормил их одним медом и маслом. Да, с питанием стало лучше. Только вот с одеждой не все было ладно: ходили дети в обносках, чаше всего босиком. Но, признаться, это их не очень печалило. В зной они плескались в пенящейся воде Терека, зимой стайкой бегали в школу; здание новой школы возвышалось в самом центре села; рядом с аулсоветом, и было хорошо видно издалека.

Крим долгим взглядом провожал своих детей, спешивших в школу. И не он один — Илита тоже оставалась дома; для школы она была еще мала. С обидой и великой завистью глядела она вслед своим сестрам: вот бы и ей взять в руки книжку, сесть за парту! Учительница сказала, что примет Илиту в школу на следующий год. Хоть бы он поскорее пришел, этот следующий год!

А Крим уже шел к каменным и плетневым сараюшкам — теперь у него завелись в хозяйстве и куры, и гуси, и овцы.

Да, круто повернула жизнь к фарну!

Илита росла смелой, бедовой. Пошла учиться в школу и училась хорошо. В пионерском отряде была первой заводилой. Родители иногда говорили, что она заменяет им второго сына, которого они так и не дождались. Илита не боялась проехаться верхом на самых норовистых конях, не хуже любого мужчины запрягала лошадей в арбу, помогала отцу во всех его мужских делах, хотя никто ее об этом и не просил. Она любила мальчишеские, смелые и озорные игры, и часто случалось, что сверстники-мальчишки признавали ее своим атаманом.

Когда Илите исполнилось девять лет, отец научил ее обращаться с охотничьим ружьем; Крим считался одним из лучших охотников в округе: на его счету были десятки туров и волков. Илите доставляло гораздо большее удовольствие стрелять из ружья, чем пеленать и баюкать тряпичных кукол, которыми развлекались в детстве шесть ее сестер, «Ты должна была родиться джигитом, — не раз говорил ей отец. — У тебя, дочка, мой характер».

Вечерами неподалеку от ниха́са[3] играла гармошка. Молодежь веселилась, пела, отплясывала бурную, как Терек, лезгинку. Конечно, Илита не могла усидеть дома. Звуки гармошки звали ее, заставляли ее сердце стучать громче и радостнее.

Илита так отплясывала лезгинку, что самые отчаянные мальчишки сходили с круга, а взрослые, глядя на огневой танец, только одобрительно покачивали головами и цокали языком: «Ой, джигит!» Слух о ее смелости и лихости распространился по всему селению особенно после того, как она, выбежав ночью во двор с отцовским ружьем в руках, обратила в бегство трех воров, пытавшихся увести у Дауровых корову. «Повезло тебе, дорогой Крим, наградил тебя бог дочкой — любому парню сто очков вперед даст!» — восхищались соседи.

Осенью 1934 года в селении Фарн был большой и радостный праздник: в гости к горцам приехал всесоюзный староста — Михаил Иванович Калинин. Отмечалось провозглашение автономии Осетии. Илита запомнила этот день на всю жизнь.

Михаил Иванович и сам стал похож на горца; сельчане подарили ему белую праздничную черкеску, кинжал и папаху, и он, весело поблескивая очками, сидел в этом наряде среди самых уважаемых стариков селения и пил традиционное для торжественных дней ячменное пиво.

Был митинг, и было сказано много радостных и красивых слов. Но особенно весело было Илите вечером, когда она в черкеске лихо танцевала на площади. Танец и музыка опьяняли ее, она чувствовала себя быстрой птицей; она летала над землей, еле касаясь ее кончиками сафьяновых ичигов. Калинин смотрел на Илиту с восхищенной, доброй улыбкой. А когда умолкла музыка, он все с той же улыбкой поманил ее к себе. Она подбежала и, как водится у осетинских девушек, поклонилась дорогому гостю. Счастье и радость переполняли ее сердце.

Калинин взял Илиту за руку, посадил рядом с собой. И — надо же было так случиться! — именно в этот момент с головы Илиты свалилась мужская папаха, и на ее плечи, на серую ее черкеску упали толстые черные косы. Михаил Иванович не просто удивился, он растерялся. Сняв очки, он несколько минут с изумлением разглядывал Илиту.

— Так ты девушка? — воскликнул он наконец и, рассмеявшись, широко развел руками. — Ну, теперь я вижу, что не зря про осетинский народ ходит столько легенд! Уж если у вас девчата такие, какие же у вас парни!..

Он крепко обнял Илиту, а подоспевший фоторепортер запечатлел эту сцену: девушка-осетинка в черкеске и всесоюзный староста радостно, доверительно улыбаются друг другу…

Недавно Илиту приняли в комсомол. Когда аулсовету дали для распределения две путевки в пионерский лагерь Артек, одну из них было решено предоставить Илите.

В Артеке Илита впервые увидела Харитона. Высокий, стройный, с густой шапкой черных смоляных волос, он сразу привлекал к себе внимание; серьезность и обстоятельность его суждений заставляли окружающих относиться к нему с большим уважением.

Харитон работал пионервожатым в отряде, где в основном были дети испанских революционеров. Совсем недавно их привезли в Советский Союз. В Испании, на родине этих мальчишек и девчонок, шла воина: под Барселоной, на подступах к Мадриду, на полях Астурии рабочие и крестьяне сражались с фашистами, вооруженными до зубов пушками и танками Гитлера и Муссолини. Маленькие испанцы еще жили этими сражениями; по ночам некоторые из них просыпались с криком, в котором были боль и страх; им казалось, что они участвуют в кровавых боях, что они защищают свою многострадальную родину.

Вечерами под крупнозвездным южным небом вспыхивали пионерские костры, и испанские ребята, словно став выше и сильнее, пели мужественные, гордые песни. Илите перевели слова Пассионарии — Долорес Ибаррури, ставшие лозунгом борцов с фашизмом: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях».

Костер медленно угасал, головешки покрывались серым налетом пепла, тьма, будто хищное животное на мягких лапах, медленно подступала к пионерам, и тогда они, бросая вызов этой тьме, всему черному и злому на свете, кричали, поднимая над головой крепкие кулаки: «Но пасаран!»

Илита и Харитон верили, что фашизм действительно не пройдет, что народ окажется сильнее франкистов. Харитон доверился Илите: он мечтает стать летчиком, чтобы защищать Мадрид и Валенсию, Барселону и Сарагосу. Илита завидовала ему: «Ах, если бы я была парнем!» Да, если б она была парнем, во что бы то ни стало пошла в летчики, села за штурвал самолета, сразилась бы с фашистскими стервятниками, безнаказанно убивающими мирных и свободолюбивых испанцев!

Она не очень-то верила в возможность стать летчиком — у Харитона это получится, у нее нет, — но с некоторых пор, видя самолет в небе над Артеком, всякий раз запрокидывала голову и долго-долго следила глазами за тающей в кисее облаков машиной.