Харитон летал теперь на тяжелом бомбардировщике дальнего действия. «Прекрасная машина», — хвалил он свой самолет. Но, признаться, о том, как летает он на своей «прекрасной машине», Харитон почти не писал. Впрочем, Илите и без того было известно, чем занимаются летчики-бомбардировщики: наносят удары по скоплениям войск противника на узловых станциях и в городах, громят огнем и бомбами танковые полчища, совершают далекие рейды в тылы противника, где взрывают вражеские военные заводы. Да, нелегкая, опасная служба у Харитона!

Но чем меньше сообщал Харитон о деле, о боевых успехах, тем больше писал он о своих чувствах к Илите, о надеждах, о том, как они счастливо заживут, когда кончится война.

Илита тут же принялась за ответ Харитону. Так много хотелось рассказать ему! Так много чувств скопилось в душе! Пусть Харитон бережет себя. Пусть знает, что на земле и в воздухе Илита помнит о нем — помнит всегда-всегда. Даже недавно, когда она выполняла ответственное задание и с честью выполнила его, мысли ее были с Харитоном; это он помог ей, хотя и не был рядом…

Жаль, что в письме нельзя поподробнее рассказать о случае с подводной лодкой фашистов — такое в письмах сейчас не пишут. Но что хвалиться? Харитон ведь не расписывает свои успехи, а у него их побольше, чем у Илиты.

Она отдала письмо почтальону и легла на койку. Долго еще думала о Харитоне, а потом уснула. Проснулась к вечеру. Разбудил Илиту громкий разговор за брезентом палатки. Кто-то сказал:

— Вся эскадрилья идет на задание!..

Так оно и вышло.

В сумерках самолеты эскадрильи, ведомые майором Джапаридзе, поднялись в воздух и направились в сторону Ростова. Ночью приземлились на прифронтовом аэродроме. Над горизонтом то и дело вспыхивали яркие зарницы разрывов; гул снарядов и бомб был хорошо различим.

«Наконец-то мы понюхаем пороха!» — думала Илита, прислушиваясь к грому артиллерийской перестрелки, нараставшему от минуты к минуте.

Не успела Илита устроиться в небольшой землянке, как за ней прислали от Джапаридзе.

— Дика! (Теперь вся эскадрилья называла ее так.) Дика! К командиру!

Илита накинула шинель и выбежала на улицу.

Начинался хмурый осенний день. Небо все сплошь было укутано серыми, унылыми облаками. С севера тянуло холодным, пронизывающим ветром.

Илита вдохнула полной грудью. Зима чувствуется; кажется, еще денек-два, и выпадет снег. Трудно летать в такую пору.

В землянке командира эскадрильи майора Джапаридзе не оказалось. Был здесь только Ефименко. Недавно его повысили в звании, он стал старшим лейтенантом, чем, кстати, весьма гордился. Илита привыкла видеть его спокойным, уравновешенным и очень удивилась, когда заметила, как раздраженно он разговаривал с двумя молоденькими безусыми лейтенантами, прибывшими недавно из школы пилотов.

— Привет, Дика! — кивнул Ефименко Илите и снова перевел хмурый взгляд на лейтенантов. — Теперь поняли свою ошибку? — Он устало махнул рукой. — Эх, вы, в двух соснах запутались!

На столе перед Ефименко была разостлана потрепанная карта-десятиверстка, испещренная многочисленными красными и синими пометками. Старший лейтенант то и дело теребил ее, стараясь объяснить новичкам, куда нужно было лететь и куда не нужно.

Илита присела к столу, с интересом разглядывая молодых летчиков. Вид у них был сконфуженный и растерянный. Илите вдруг стало жалко новичков…

Дверь землянки заскрипела. Вошли лейтенанты Егоров и Канторович, товарищи Илиты по эскадрилье. Отрапортовали Ефименко.

— Присаживайтесь, — пригласил он. — Вот эти салажата, — Ефименко кивнул на молодых летчиков, — провалили дело. Необходимо повторно произвести разведку с воздуха… Я знаю, после ночного перелета все устали. Но какими глазами я буду смотреть на Джапаридзе и какими глазами Джапаридзе будет смотреть на командующего фронтом, если мы не справимся с заданием и не сможем добыть разведданных? Тут вас трое… Кто добровольно возьмемся за это дело?

— Я! — поспешила откликнуться Илита.

— Я! — эхом повторили за ней Егоров и Канторович.

— Добро, — сказал Ефименко, кивнув Илите. Он, наверно, и не ждал другого ответа. — Полетит Даурова. Впрочем… — старший лейтенант задумался, — полетите все. Риск большой, каждого из вас могут сбить, а тут надо действовать наверняка… Теперь уточним все по карте. — Он тронул десятиверстку острым карандашом. — Вот квадрат четырнадцать. Немецкая пехота наступает где-то здесь, это известно. Но как она продвинулась и какими силами ведет наступление враг, мы не знаем. Без этих данных не возвращайтесь! — Ефименко вдруг улыбнулся и стал похож на прежнего — неунывающего, веселого, способного и пошутить и посмеяться — командира. — Но лучше — возвращайтесь и привозите данные!

Илита, Егоров и Канторович задержались еще на несколько минут в землянке: достали свои планшеты, перенесли на карты пометки, сделанные Ефименко, уточнили время вылета.

— Счастливого неба, товарищи! — напутствовал их Ефименко. — Задание у вас важное. Будут нужные данные — наша пехота остановит немцев, не пустит их к Кавказу…

Егоров и Канторович вышли. Ефименко на секунду задержал Илиту, ласково взглянул на нее.

— Устала? — Он вздохнул. — Что делать. Дика, — война…

Через полчаса «Ласточка» Илиты сорвалась с места и взмыла в воздух.

Самолет летел низко. Тронутая осенью зеленовато-желтая земля неторопливо проплывала внизу. Медленными волнами перекатывалась пшеница на неубранных полях. В тальниковых зарослях рукавов Дона проглядывали бледно-желтые пятна песка. Серыми полосками тянулись дороги. Кое-где по дорогам, а то и прямо по полям двигались люди, повозки, автомашины — это наши обескровленные части и население уходили от надвигавшейся с севера лавины фашистских армий.

Накануне, еще до вылета с лазаревского аэродрома, Илита слушала доклад политрука эскадрильи. Политрук рассказывал о ходе военных действий на фронтах. Что ж, положение трудное, это от летчиков не скрывали.

Теперь, глядя на проплывающую под самолетом землю, Илита с горечью думала о том, как велика опасность, нависшая над Родиной. Фашисты рвутся к Москве, блокировали Ленинград. Их войска уже ворвались в Крым, и наши отбивают яростные атаки полчищ гитлеровцев. Противник занял Петрозаводск и перерезал железную дорогу, ведущую к Мурманску. Если ему удастся выйти к Белому морю, лопнет последняя ниточка, связывающая советское Заполярье с Центральной Россией; к Мурманску придется пробиваться водным путем.

Пламя войны охватывает все бо́льшую и бо́льшую территорию. Фашисты испепелили бомбами Украину, Белоруссию. Тысячи городов и сел лежат в развалинах, сотни тысяч мирных людей — женщин, детей, стариков — искалечены, убиты…

Кто-то из летчиков эскадрильи слышал, что враг пытался бомбардировать Казань, Вологду. Вон куда уже лезут!

А тут, на юге, фашисты стоят у порога Кавказа…

Под крылом самолета снова и снова разрозненные группы людей, повозки. Вот большая пушка, брошенная прямо в поле. Отступают наши…

Сердце Илиты на мгновение замерло от тоски и обиды. Но тут же выровняло свой бег, казалось, стало стучать даже тверже, увереннее. Илита крепче сжала штурвал. Ничего, еще месяц, еще два — ну, от силы, полгода — и враг почувствует, как велика мощь советского народа! Войск у нас все больше и больше, появляется новая техника, а силы фашистов тают не по дням, а по часам…

И все-таки враг еще наступает, рассчитывая до зимы взять на севере Сталинград, на юге — Баку. Остановят ли его наши войска? Должны остановить!

У Ефименко были сведения, что в квадрате четырнадцать наступают фашистские танки. Но в обозначенном квадрате Илита танков не увидела. Впрочем, ей показалось даже, что никто не преследует наши отступающие части. Где же проходит линия фронта? Где вражеские танки? Где пехота противника, которая так беспокоит командующего фронтом?

Волнение охватило Илиту: неужели она, как и те новички, не сможет обнаружить фашистов и вернется без разведданных?

Изредка в наушниках слышался голос командира эскадрильи: