Когда и чем закончится новое безвременье? Выполнят ли известные, а там, возможно, и еще не известные нам идеологи свои обещания, предложат ли новую

объединительную идею, подготовив 276

таким образом почву для новой эпохи путчей и мятежей, - покажет время. Но в любом случае реформаторам тут радоваться нечему. Ибо главное достижение оппозиции - созданная ею ситуация политического пата - остается. И психологическая война продолжается И резервуар прозападных симпатий в России неуклонно пустеет. И надежды, что страна как-то выкарабкается из кризиса, опираясь лишь на внутренние политические ресурсы, становится все эфемерней. Своими силами маргинализовать непримиримую оппозицию до следующей эпохи путчей и мятежей режим, ослабленный метастазами имперского реванша в собственном организме, уже не сможет.

Угодив в роковую ловушку, оппозиция ухитрилась затащить в нее и послеавгустовский режим.

277

эпилог ПОЛИТИКА СОУЧАСТИЯ

Без западной мысли наш будущий Собор так и останется при одном фундаменте.

Александр Герцен Глас вопиющего в пустыне хуже всего

слышен в оазисах. Евгений Сагаловский

На чем стоит Америка

Каждый студент в Америке знает, что отцы-основатели этой страны никогда не расставались с исторической аналогией

- не только в своих речах и трактатах, но даже в частных письмах. Их политика зависела от того, как толковали они прошлое. Недавно изданная книга о конституционных дебатах в Филадельфии 1787 г., где впервые собраны вместе аргументы сторонников и противников федеративной республики,1 воскрешает и несходство интерпретаций, и ярость споров, беспощадно расколовших ряды героев войны за независимость и превративших вчерашних соратников в непримиримых оппонентов. Основанное на исторических аналогиях “опасение, что республики смертны, пронизывало Филадельфию 1787 г.”, - объясняет Артур Шлезингер2.

Маркс посмеивался над этой приверженностью революционеров к историческим аналогиям, над их странной, как он думал, привычкой философствовать о прошлом, когда надо делать черную работу настоящего. “Как раз тогда, когда люди как будто только тем и заняты,

278

что переделывают себя и окружающее, как раз в эпохи революционных кризисов они боязливо вызывают себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в освященном древностью наряде, на заимствованном языке разыгрывать новый акт на всемирноисторической сцене”3.

В отличие от отцов-основателей, Марксу не пришлось при жизни делать историю. И мне кажется, что его ирония каким-то образом связана с этим пробелом в его судьбе. Иначе для него не было бы ничего непонятного в том, что так очевидно было Шлезингеру: “Отцы-основатели страстно штудировали труды классических историков в поисках способов избежать классической судьбы”4.

Аналогии помогали им ввести свое предприятие в контекст всемирной истории. Если они и вызывали духов прошлого, то лишь для того, чтобы заглянуть вперед и все узнать о подстерегающих там ловушках. Они творили новый мир всерьез и надолго и потому отвергали статичный, внеисторический подход, продиктованный сиюминутными политическими расчетами. Может быть, именно поэтому и стоит сотворенный ими мир уже третье столетие.

Если считать это американской традицией, становится совершенно непонятно, почему она бездействует в отношении России, тоже переживающей сейчас момент сотворения. Допустим, ожидать, что сегодняшний Вашингтон, подобно Филадельфии 1787-го, весь окажется пронизан опасением, что, перефразируя Шлезингера, новорожденные демократии смертны, было бы чересчур. Но специалисты, занимающиеся Россией профессионально, эксперты, делающие карьеру на российской проблематике, они-то почему не всматриваются в прошлое, которое одно только способно защитить от повторения “классической судьбы”?

Может быть, они нашли другой способ, другую теоретическую модель, которая лучше, чем историческая аналогия, позволяет им хоть приблизительно, хоть в общих чертах представить дальнейший ход российского кризиса? Не стоит обольщаться: никаких других способов тоже нет, и никто их не ищет. Частичный ответ на эту загадку читатель уже знает. Отбивая ритуальные поклоны в сторону российской демократии, все, чем озабочены на самом деле мои американские коллеги, - это проблема российского капитализма. А тут уж точно - исторические аналогии ни к чему. Да их просто в природе существовать не может, потому что никто еще, никогда и нигде не переходил из социализма в капитализм. В этом смысле то, что происходит сегодня в России, не имеет ровно ничего общего с ситуацией в предвоенных Германии или Японии, о которых так много было сказано в этой книге. Обе они были вполне рыночными странами и в момент катастрофы их демократии в конце 20-х., и во время тоталитарной диктатуры в 30-40-е, и в годы их успешной демократической реконструкции после войны. Мы видели, что даже авторы самого тщательного исследования будущего России5 утешают читателя тем, что хотя тяжелые повороты событий не исключены, но исход будет благоприятный - утвердится “капитализм русского стиля”. Что же касается демократии, тут непонятно: может, она будет, а может - и нет. Но так ли уж это существенно, если капитализм в любом случае России гарантирован?

279

Откуда же такая действительно напоминающая флюс однобокость? Ближайшее объяснение - сила инерции. Эти люди сформировались в годы холодной войны с коммунизмом, и перестать воевать с ним - выше их сил. Если не с ним, то с его призраком - с возможностью его реставрации. Победоносный капитализм один только сможет справиться с этим призраком. Поэтому ни о чем другом они не в состоянии ни говорить, ни писать, ни думать. Они все еще живут в том недавнем прошлом, откуда не видно, что история уже сделала свой выбор и коммунизм в России мертв.

Преувеличение? Но если бы наши эксперты поспевали за ходом событий, они бы, наверное, заранее были готовы к внезапному окончанию холодной войны. И российская экономическая реформа не застала бы их, скорее всего, врасплох. Так что же невероятного в том, что они опять отстали от поезда?

И ровно в той мере, в какой зависит от этих ученых мужей русская политика Америки, отстает от поезда и она. Но и вправду ведь с точки зрения строительства капитализма невозможно оценить реальную опасность политических мутаций в России. Не случайно лишь отдельные отряды российской непримиримой оппозиции сосредоточены на противодействии

капиталистической трансформации. Для других это побочная цель, а третьих вообще хоть сегодня можно объявить потенциальными союзниками. И вправду, с этой точки зрения сверхидея оппозиции - реставрация империи, как и воспитание ненависти к Западу, как и порыв к удушению демократии - могут выглядеть чем-то второстепенным.

Есть к тому же капитализм и капитализм. Если видеть в нем только могильщика коммунизма, тогда действительно неважно, какой именно капитализм воздвигается на развалинах Советского Союза. Но ведь и в муссолиниевской Италии, и в гитлеровской Германии как раз капитализм и служил основанием имперской экспансии. Той самой, о которой мечтают лидеры оппозиции - от Проханова до Жириновского. Так стоит ли помогать им строить такой капитализм?

Легче ли было европейским евреям от того, что газовые камеры, в которых их уничтожали, выстроили образцовые антикоммунисты?

Принципиальные политические различия между обычными национальными государствами, как, допустим, Польша, и бывшей имперской державой, как Россия, при таком подходе размываются до неуловимости. Но ведь Россия - это не просто очень большая Польша или Болгария, или даже Украина. Добрых полторы дюжины стран постсоветского мира переживают сейчас маркетизацию как тяжелую болезнь. Но нигде больше реакция на эти испытания не вызвала к жизни антизападную оппозицию, свирепую, непримиримую и достаточно могущественную, чтобы захватить контроль над парламентом страны. Только в России. Ни в одной столице не была зарегистрирована попытка фашистского мятежа. Только в Москве. Где еще сумела реваншистская оппозиция расколоть страну, загнав ее в ситуацию политического пата? Где еще возникло что-нибудь подобное феномену Жириновского? Или Проханова? Или Шафаревича? И где еще, наконец, есть вероятность, что кто-то из таких лидеров, вдохновляемых беспощадной ненавистью к Западу, может и впрямь оказаться у руля ядерной сверхдержавы?