- История покажет.

Ну что ж, мы достаточно поговорили о бесспорном сходстве Жириновского и Гитлера, о тождественности их люмпенской философии, преемственности их агрессивного национализма, о полном совпадении их социальной и экономической ориентации (“у нас не было социализма,

Нет, я не Гитлер, я

другой! не будет и капитализма. Нам нужна здоровая экономика”78, — сказано одним из них, но мысль принадлежит обоим). Пора поговорить и о различиях между ними - для понимания феномена Жириновского это не менее важно.

Жириновский называет свою партию либеральнодемократической. Те, кто считает это полнейшей профанацией, не совсем правы. Он объявляет себя “безусловным сторонником многопартийности”79. Декларирует: “Мы против всякой диктатуры вообще”80. В своей книге пусть тривиально, но вполне грамотно пытается обосновать принципиальную неприемлемость однопартийной системы: “Однопартийный режим сам по себе порочен, потому что нет конкуренции идей… Однопартийная система нежизнеспособна”81.

Разве так говорил Гитлер, бесстрашный тоталитарий, искренне презиравший демократию, не говоря уже о многопартийности, и считавший ее “одним из важнейших элементов разрушения государства и общества”82? Гитлер открыто признавался: “Если мы принимаем участие в парламенте, то лишь затем, чтоб взорвать его изнутри и в конце концов уничтожить”83. А Жириновский считает для себя честью быть депутатом.

139

Либеральные критики Жириновского в Москве к этим оттенкам не присматриваются. Они не считают их обозначением политической позиции: нечего тут анализировать, одна пустая риторика, демагогия, предвыборный треп. Российский журналист Виден Люлечник не колеблется: “Жириновский, как Гитлер… не либерал и тем более не демократ. Жириновский - это война! Война гражданская, война межгосударственная и в конце концов мировая”84. Сказано сильно, но явно без расчета на возможное возражение. Демагогия демагогией, но Гитлер ведь тоже боролся за голоса избирателей, в том числе и симпатизирующих либерализму и демократии, но он никогда и ни при каких обстоятельствах не прибегал, в отличие от своего нынешнего двойника, ни к либеральной, ни к демократической риторике. Сам Владимир Вольфович тем более в такие тонкости не вдается. Только огрызается: “Заявляют, что Жириновский — современный Гитлер. Ну нельзя же так! Пишите, у Жириновского имперские амбиции. Пожалуйста, это не оскорбление”. И заключает: “Обычная политическая борьба. Грязь. А что им еще делать?“85.

“Патриоты”, как мы уже знаем, считают, что у Жириновского вообще нет никакой идеологии - ни либеральной, ни фашистской. Эдуард Лимонов, например, иронизирует: “За Владимиром Вольфовичем не успеет и самый резвый политолог. Если раньше он менял идеологию единожды в год (активист еврейского движения в конце 80-х… с 1990 г. —либеральный демократ, в 91 —92 гг. —авторитарный популист), то теперь меняет ее раз в сезон”86. Хронология не точна. Если полагаться на цитаты, приведенные тремя абзацами выше, то и к концу 91 - го Жириновский не чужд был демократии. А в своей книге, изданной ровно через год после этих разоблачений Лимонова, он попрежнему восклицает: “Нужен плюрализм, нужна многопартийность!“87.

Нет, ничего не получается ни у “патриотов”, ни у либералов с серьезным истолкованием феномена Жириновского, и даже понятно - почему. И те, и и другие бессознательно отрывают его политическую философию от ее корней в истории русского национализма. И для тех, и для других он - случайная, изолированная, неведомо откуда свалившаяся на Россию фигура, говоря словами Пушкина - “беззаконная комета в кругу расчисленных светил”. А между тем, как бы ни сбивало нас с толку его ошеломляющее сходство с Гитлером, вырос Жириновский на почве мощной русской традиции. И он куда ближе к историческому славянофильству, нежели все его “патриотические” оппоненты (также, замечу в скобках, как Гитлер был ближе к историческому тевтонофильству, чем современные ему германские “патриоты”).

Больше могу сказать. Исследуя эволюцию русского национализма за полтора столетия, я, к своему ужасу, вычислил неизбежный приход Жириновского. Дело было в 1980-е, предугадать имя и прочие подробности я, разумеется, не мог, он же, занятый в то время перекладыванием бумажек в своем издательстве, тем более не подозревал о скорых переменах в своей судьбе. Но место для него уже было предуготовано, нам обоим оставалось лишь немного подождать.

140

Почти три десятилетия назад серьезный американский историк Р.Е.Макмастер порядком намучился с аналогичным парадоксом. Писал он, однако, вовсе не о современности, но о политической философии крупнейшего идеолога русского национализма прошлого века Николая Данилевского. И тем не менее биться Макмастеру приходилось по сути над тем же орешком, какой сегодня не могут разгрызть российские оппоненты Жириновского. Данилевский призывал к имперской экспансии, к последнему “броску на юго-запад”, в терминах нашего героя, а по-другому - к созданию великой “всеславянской” империи, от Ледовитого океана до Средиземного моря, что, естественно, означало европейскую войну. И он же проповедовал то, что назвал я в книге “Русская идея и 2000-й год” имперским либерализмом. “Россия не может занять достойное себя и славян место в истории, иначе как служа противовесом всей Европе”, ибо самой судьбой ей предназначено стать “восстановительницею Восточной Римской империи”, доказывал Данилевский (88). Но при всем том это был голубой воды либерал. Он считал, что “отсутствие гласности и конституционных гарантий прав человека препятствуют реализации национальной задачи”89. Он негодовал по поводу государственной цензуры и вообще был за всяческую свободу. Объяснить этот парадокс Макмастеру Оказалось не по силам. В 1967 г. он в своей книге “Русский тоталитарный философ”90 поступил примерно так же, как в 1994м Виден Люлечник в своем эссе “Либерал ли господин Жириновский?”: исключил из рассмотрения то, что нарушало стройность позиции, феномен русского имперского либерализма испарился. Данилевский означал для исследователя, как и Жириновский для Люлечника, только войну.

А между тем именно этот мыслитель вывел тот странный гибрид экспансионизма с изоляционизмом, который после него стал знаменем вырождавшегося славянофильства. Вот вам и соединительное звено между агрессией и либерализмом: изоляционизм по Данилевскому. И по Жириновскому, применительно к сегодняшнему дню. Он же говорит то же самое: став после своего “броска на Юг” гигантской империей - от Ледовитого до Индийского океана, Россия надежно закроется от мира, “заперев свои границы на замок”91. И тогда сможет позволить себе какой угодно плюрализм и какую угодно гласность.

Будучи, в отличие от Жириновского, серьезным, европейски образованным мыслителем, Данилевский вполне солидно обосновывал свои теории. Концепция имперского либерализма исходит из представления, что “политические требования русского народа в высшей степени умеренны, так как он не видит во власти врага и относится к ней с полной от-веренностью”92. Другими словами, политическая оппозиция несовмес—тима с характером русского народа. Если она все-таки появляется, то это “зависит от вторжения иностранных и инородческих влияний”(93).

Вывод простой: надо исключить иностранные влияния и элиминировать, сгладить инородческие, а если прибегнуть к менее изящной, но более точной лексике Жириновского - запереть границы на замок и поставить на место “черных”. И вы тотчас убедитесь, что в русском обществе

“противогосударственный, противоправительственный интерес вовсе не существует”(94).

141

Зависимость, стало быть, прямая: чем больше изоляционизма во внешней политике и политической дискриминации по отношению к национальным меньшинствам, тем больше либерализма может позволить себе Россия. А уж за настоящим железным занавесом русское правительство может вообще совершенно доверять своему народу.