И конечно же, благодарен я ее будущим читателям, в особенности тем, которые не единомышленники. Если сумел я хоть некоторых из них отвлечь от засасывающей повседневной и хаотической суеты и помочь сфокусироваться на общей картине происходящего, значит не зря была вся эта мука. 9

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ КАК Я НЕ СПАС РОССИЮ

1 Центральная метафора этой книги - “веймарская” Россия. На мой взгляд, она точно обозначает тему, хотя, возможно, требует пояснений.

Веймарской называлась демократическая республика, возникшая в 1918 году в Германии на развалинах агрессивной вильгельмовской империи. Экономически она была далеко не слабой и вполне рыночной. После короткого жестокого периода взаимного непонимания западные финансовые организации помогали ей с таким же энтузиазмом, с каким помогают они сейчас России. Благодаря главным образом Английскому банку была укрощена легендарная гиперинфляция 1923 года. План американского банкира Янга великодушно рассрочил платежи по внешнему долгу. Страна была затоплена кредитами.

Никому, однако, не пришло в голову позаботиться о судьбе хрупкой новорожденной демократии, хотя ее уязвимость была не менее очевидна, чем сейчас в России. В марте 1920-го страну потряс берлинский путч Вольфганга Каппа. В ноябре 1923-го реваншисты во главе с Гитлером и Людендорфом попытались организовать в Мюнхене “марш на Берлин”. Это была точно такая же оппозиция, какая атакует сегодня демократию российскую. В январе 1933 года она окончательно восторжествовала. Веймарская республика сменилась Третьим Рейхом.

История веймарской Германии была краткой - всего полтора десятилетия. Но она навсегда останется самым ярким символом непреложного исторического закона: попытка свести гигантскую задачу демократической трансформации имперского гиганта к тривиальной проблеме денег и кредитов не может окончиться ничем, кроме всемирного несчастья.

И вот этот трагический сценарий вновь разыгрывается на наших 10

глазах и с нами. Судьба веймарской Германии оживает в судьбе “веймарской” России. То же мажорное, многообещающее начало. То же драматическое развитие, тот же накал схваток с непримиримой оппозицией. И та же политика, главными творцами которой становятся финансисты - с их логикой и системой приоритетов.

Веймарский сценарий обрек наших отцов на мировую войну, на Холокост. Представить, как будет выглядеть его финал в ядерном веке, - воображения не хватает.

Но есть ли у этого финала варианты?

2 Катастрофа демократии в веймарской Германии вовсе не была случайным или изолированным эпизодом истории XX века. Напротив, она дословно повторилась во всех без исключения великих державах имперского или, как логично его назвать, веймарского класса.

Так случилось в Китае после 1911 г., когда Сун Ятсен объявил его демократической республикой, и в Японии, приступившей в 1912-м к глубоким демократическим реформам. В обоих случаях новорожденная демократия рухнула задолго до великой депрессии 1929 г., на которую многие эксперты склонны возлагать вину за гибель Веймарской республики. Так случилось и в самой России после февраля 1917-го, хотя весь ее веймарский этап продолжался всего девять месяцев. Так случалось всегда, когда трансформирующийся имперский гигант пытался прорваться к демократии на свой страх и риск.

В ретроспективе мы видим, что по-другому быть и не могло. Вековая имперская и милитаристская традиция заведомо сильнее нонорожденной демократии, интеллектуально незрелой и политически неопытной. Если даже удавалось демократии пережить первый, второй или третий свой кризис, пятый или десятый добивал ее наверняка. И чем глубже, чем укорененной была в стране эта “государственная идея”, тем более подавляющим оказывалось ее превосходство и больше шансов получала она восторжествовать над юной и неискушенной свободой. А вдобавок цепь предшествующих событий повсюду приводила к катастрофическому ослаблению авторитета власти, экономическому упадку, росту коррупции и преступности, которые, как и сегодня в России, тотчас становились мощным пропагандистским орудием в руках реваншистской имперкой оппозиции.

А как же мирная демократическая самотрансформация Испании, шли или Южной Кореи? Но в нашем, веймарском случае эти параллели не работают. Ни одна из этих стран не сопоставима с Россией, как, впрочем, и с Японией или Германией. Их культура не была пронизана вековыми имперскими амбициями. В них не было— и не могло возникнуть - мощной реваншистской оппозиции, способной поднять народ против демократии, апеллируя к его имперскому величию, к стремлению первенствовать среди народов мира - будь то в рамках “нового порядка”, как в Германии, или “сферы совместного процветания”, как в Японии, или даже “мировой революции”, как в России.

11

3 После второй мировой войны, когда Япония и Германия повторяли попытку прорыва к демократии, мировое сообщество повело себя совсем не так, как в первой половине столетия, когда-юные демократии были оставлены один на один с силами имперского реванша.

Наученное горьким опытом, оно больше не верило в возможность демократической самотрансформации побежденных имперских гигантов. Оно не рассматривало демократизацию своих бывших врагов как проблему гуманитарной и финансовой поддержки. И вообще, не о помощи шла теперь речь, но о гарантиях, что никогда больше от Японии или Германии не будет исходить угроза национальной безопасности союзных стран.

Интеллектуальный и политический опыт демократического сообщества компенсировал немощность молодых, в сложнейших условиях рождавшихся демократий. Во всех случаях, когда требовалось провести глубокие реформы, конституционные или структурные, союзники не только подталкивали к ним, поощряя слабые послевоенные правительства в Токио или в Бонне - они полностью разделяли с ними ответственность за эти реформы. Они непосредственно участвовали в их реализации, мобилизуя для этого свои ресурсы - интеллектуальные, политические, моральные, не говоря уже о материальных. Одним словом, на смену довоенной веймарской политике пришла политика соучастия.

И это решило дело. Реваншистская оппозиция была оттеснена на обочину политической жизни, маргинализована и тем самым лишена возможности повернуть историю вспять. В этом и состояла, собственно, разница между двумя политиками: в нейтрализации реваншистской угрозы. Одна сосредоточилась на экономической задаче, другая поставила во главу угла задачу политическую. Одна была обречена на провал, другая победила.

4

Не раз пытался я дать читателю - и в России, и в Америке — представление о том, какой может стать пост-ельцинская Россия, если он, читатель, не поможет остановить силы имперского реванша.

Формула, управляющая сегодня умами западных политиков, проста: поможем сделать Россию рыночной и демократической. Россия не рыночная была заклятым врагом Запада. Рыночная

- станет партнером.

Эта простота очень привлекательна, но и очень коварна. Капитализм - не синоним демократии. И тем не менее, чем все озабочены на уровне практическом? Маркетизацией России, кредитами, рассрочкой долгов, приватизацией. Короче - рынком. Работать в Москву посылаем экономических советников, счетоводов и бизнесменов, а не политиков и интеллектуалов. План помощи строительству свободного рынка в России у нас есть. Плана строи

12

тельства в ней демократии - нету. Демократия, мы полагаем, вырастет сама собой - как естественная надстройка, над рыночным хозяйством.

А если не вырастет? А если на рыночном фундаменте воздвигнется уродливое и зловещее здание российского реваншизма, авторитарного, воинствующе антизападного и антидемократического? Как вам понравится такая перспектива?