между советами, скажем, генерала Виктора Филатова и бюрократа Олега Бакланова - пропасть.

Как представляли себе грядущий переворот генералы? “Армия долго смотрела на весь этот бардак и надеялась, что премьеры наведут порядок. А они лишь разваливали. И армейцы сегодня поняли, что они не глупее премьеров. Сегодня начальник финансового управления [армии] может стать лучшим министром финансов, а начальник тыла Вооруженных Сил лучшим премьерминистром — вот в чем, наконец, убедили армию бездарные антинародные правители… И уверяю вас, без крови и насилия строго по распорядку пойдут по железным дорогам поезда и будут восстановлены нормальные народно-хозяйственные связи”8.

Как бы в ответ другой советник, Бакланов, говоривший от имени как раз тех самых гражданских “премьеров” и “бездарных правителей”, которых намеревался оставить не у дел бравый генерал, делился своим видением места и роли армии: “Если ей придется взять на

264

себя управление экономикой, транспортом, обществом в целом, она сможет лишь некоторое время поддерживать такое управление, да и то на предельно низком уровне”, и ей придется “как можно скорее передать это управление гражданским лицам, содействовать восстановлению гражданских структур”9. Тех самых, от которых генералы как раз и собирались избавиться. Ей-Богу, нужно было не иметь ушей, чтоб не услышать, что эти две линии нигде не пересекаются. И нужна была вся завороженность оппозиции мечтой о военном перевороте, вся высокомерная уверенность ее лидеров, что в каждый данный момент абсолютная истина у них в кармане, чтоб не заметить, как безнадежно запутались они между двумя сценариями. И не понять, что в советской ситуации на их милитаристском энтузиазме и пиночетовской браваде мог вырасти лишь их августовский позор.

До января и после

Но так отчаянно дорога была оппозиции эта воинственная мечта, что даже после этого катастрофического поражения не было сил с нею расстаться. Правда, в генералах, которых столько месяцев обхаживала, она полностью разочаровалась. Когда мы встретились с Прохановым в декабре 1991-го, он подарил мне верстку 21-го номера “Дня”, где прощался с генеральской химерой. “Не оказалось государственно мыслящей элиты в армии, среди генералов, посовиному молчавших на съездах, шесть лет безропотно уступавших политикам в жилетках военную мощь государства… В дни кукольного мятежа и в нынешние унылые недели они, генералы, послушно склоняют шеи перед легковесными, как пузырьки, реформаторами, принимая из их рук отставку, домашние шлепанцы и колпак”10.

Это было жестокое прощание. И в нем было много неблагодарности. Разве не сама оппозиция месяцами кричала на всех перекрестках, что “надежда примеряет мундир”? Разве не поддалась она на обман ничуть не менее легкомысленно, чем генералы? И разве не сам Проханов еще в июле писал “Слово к народу” - манифест сурового военного переворота, а вовсе не “кукольного мятежа”?

Расплевавшись с генералами, оппозиция сделала героями своей романтической мечты полковников, т.е. незаметно для самой себя соскользнула с классического генеральского сценария к неортодоксальному “греческому”. Теперь она связывала свои поруганные бюрократами надежды с первым Всеармейским офицерским собранием, назначенным на январь 1992-го. На этом собрании действительно доминировали полковники. Но оно принесло ей еще более ошеломляющее разочарование. “Помню, как “Трудовая Москва” встречала делегатов первого Всеармейского совещания, - запоздало сетовал Александр Казинцев, - знаменами, цветами, со слезами на глазах. Так встречают освободителей. Восторженные ожидания померкли в тот же день после его оглушительного провала. Пришла пора признать: у России больше нет армии”11.

265

Странным образом это похоронное выражение вдруг стало после января стандартным припевом оппозиционной прессы, только что на все голоса распевавшей гимны “особой роли армии” и “необходимости вмешательства военных в экономическую, политическую и социальную области”12. “Армии больше нет”13. “Армии нет. От горечи этих слов сохнет глотка. Но это так. Армии у нас больше нет”14. Означать эта отходная армии могла только одно: февраль 1992-го оппозиция встречала без всякой политической стратегии. Ни генералам, ни “черным полковникам” веры больше не было. Не на кого стало писать сценарий военного переворота.

Из “мундира” в “жилетку”

В лихорадочных поисках новой стратегии оппозиция попробовала было поиграться со сценарием революции снизу (массовый вариант). Она выводила народ на московские площади, устраивая один за другим то “марши пустых кастрюль”, то грандиозные митинги - 12 января, 9 февраля, 23 февраля, 17 марта - с требованиями восстановления СССР и возвращения ленинских Советов: других-то опорных институтов после развода с армией у нее в стране не осталось. Рассчитывала, что эти митинги спровоцируют всеобщую забастовку. Но — не получалось. Страна не отзывалась. Никто не выражал желания умереть за осточертевшие бюрократические Советы. И московская милиция вовсе не торопилась присоединяться к митингующим. Зато она пристрастилась разгонять особо разбушевавшихся демонстрантов. И что еще хуже - массовое движение оказалось сразу же монополизировано коммунистами. Черно-золотистые знамена “белых” тонули в море красных флагов. И вел митингующие массы Красный Дантон, Виктор Анпилов, никому не позволявший себя перекричать. Чем лучше шли бы дела у оппозиции, тем реальнее бы становился коммунистический реванш. Не только лидеры “белых” - даже Николай Лысенко забил тревогу. “Ортодоксальные коммунисты опять выдвигаются на первый план… Их лозунги просты и понятны: быстро сделаем, как было раньше, что-то подправив и изменив. В их пользу, несомненно, то, что народ помнит, как еще совсем недавно, при коммунистах, колбаса была по два рубля, как исправно работал транспорт, системы тепло-и водоснабжения. И народ может за ними пойти, забыв про все преступления коммунистического режима”15.

Массовый вариант сценария революции снизу решительно не проходил как одновременно и бесперспективный, и слишком опасный. Харизматический, по причине отсутствия отечественного Муссолини, нечего было и рассматривать. Как и третий вариант - народного ополчения. Бурление в регионах в единый порыв не сливалось. Куда теперь?

Как раз в это время в парламенте начал формироваться блок “Российское единство”. В него вошли как “красные”, так и тяготеющие к “белым” фракции. В апреле, на VI съезде народных депутатов, 266

новая “лево-правая” коалиция была официально зарегистрирована. Она тоже требовала восстановления СССР и “отставки правительства рыночных экспериментаторов”. Но при этом, в отличие от анпиловских демонстрантов, она имела выход на общенациональную арену и не угрожала коммунистическим реваншем.

Ломать себя - иного выхода у оппозиции не оставалось. Генеральское презрение к парламентским болтунам в новой ситуации стало неуместно. Конечно, ни у кого из лидеров оппозиции рука не поднялась бы написать статью под названием “Надежда примеряет жилетку”. Но шло все именно к этому.

На горизонте оппозиции замаячила новая политическая стратегия, новый сценарий - конституционного переворота. Как и было официально зафиксировано в “Политической декларации левой и правой оппозиции” от 21 сентября 1992 г., называла она себя “лево-правой”. “Красно-белой”, если перевести на язык политических цветов. На самом же деле, как мы видели, еще с января это было не двухцветное знамя, а триколор - с яркой коричневой полосой понизу. “День”, именовавший себя “газетой духовной оппозиции”, ни разу не вышел без какойнибудь антисемитской мерзости. Баркашов, с его поклонами “Адольфу Алоизовичу”, был для всех уважаемой персоной. Лидерам льстило внимание европейских фашистов, приобщавших их к своим нравам и философии.