В Молдове и в Абхазии, в решении проблемы Курильских островов она добилась решающего перелома в свою пользу. Это тоже свидетельствует о ее силе.

Да, и результаты местных выборов: еще одна серьезная победа. Это правда, что она не сумела предотвратить разгром парламента в октябре. Но отчасти и это объясняется ее собственным разоча

273

рованием в “телевизионно-опереточных представлениях” парламентской эры.

Кризис осени 93-го обнаружил, однако, и ее слабости. Парадоксально, но слабостью обернулся главный ее успех. И не только потому, что созданная ею ситуация политического пата неминуемо вела к октябрьскому побоищу, к поражению ее очередного кандидата на роль Муссолини, Руцкого, и разгрому штурмовиков Баркашова. Гораздо серьезней были последствия долгосрочные: разваливалась сама “краснобелая” коалиция, которой она всеми своими достижениями и обязана.

Воссоздание коммунистической партии и серия побед коммунистов на региональных выборах были все-таки успехом “красных”, а не “белых”. И возрождение в связи с этим ортодоксально-коммунистических воззрений в “красной” среде не укрепляло коалицию. Если генерал Стерлигов попрежнему провозглашал: “Дорогу национальному капиталу!”, а партия Геннадия Зюганова записывала в свой манифест как основное требование “возврат на социалистический путь развития”34, то какая уж тут коалиция? С другой стороны, возвращение Александра Солженицына в Россию не могло не усилить позиции антикоммунистического крыла в стане “белых”. И, наконец, ошеломительный успех на декабрьских выборах имперско-либерального крыла, “коричневых” вообще все смешал. Константинов и Стерлигов, вожди Фронта национального спасения и Русского национального собора, сами оказались в том же положении аутсайдеров, в каком раньше был Жириновский со своей ЛДПР.

Расстановка сил в рядах оппозиции стала совершенно другой.

Революция снизу? Очевидно, что после окончания эпохи путчей и мятежей, точно так же, как в веймарской Германии, выбор непримиримой оппозиции свелся к одному-единственному сценарию, один раз уже похороненному-конституционному. Заметно, как старается она преодолеть свое отвращение к “телевизионноопереточным представлениям” парламентской эры и переключается на кропотливую и прозаическую работу с избирателями - в попытке добиться успеха на парламентских и президентских выборах. Так сделали в 1924 г. и нацисты, после выхода из тюрьмы Гитлера. Как говорил сам этот гроссмейстер психологической войны - “Хотя перестрелять либералов быстрее, чем отнять у них большинство, зато в последнем случае успех гарантирует нам сама их конституция. Раньше или позже большинство будет наше - а за ним и страна!“35

Однако и мысль о революции снизу нельзя считать полностью отброшенной. Она очень близка молодежи - бунтующей против скучных парламентских маневров, пронизанной прежним революционным нетерпением и тоскующей по романтическому возбуждению минувшей эпохи. Эта бушующая молодежь хотела бы склонить старших товарищей к иной стратегии. Кажется, что предлагать ей нечего. Харизматических лидеров попрежнему не видать, массовых волнений не вызвала

274

даже Чечня. Но не забудем, что революция снизу знает еще один вариант сценария - пусть он тоже сегодня нереалистичен, но это я так думаю, а молодые и не очень молодые романтики думают по-другому. Это — провинциальное “народное ополчение”.

Такая стратегия означает принципиальный отказ от опоры на общенациональные институты, будь то армия или парламент, и перенесение основных усилий оппозиции из столицы на периферию. Если же совсем не выбирать выражений, речь идет о том, чтоб натравить регионы на Москву.

Москва предала Россию - вот лейтмотив мятежных аналитиков. Ее интеллигенция безнадежно испорчена общением с иностранцами и западническими иллюзиями. Как в 1612-м, спасти Россию сможет только провинция. “Наша задача, - формулирует, например, Лимонов, - оттеснить из политики разбитной московско-городской интернациональный класс”. Заменив его кем? “Впустить на политическую сцену провинцию

- Сибирь и другие окраины - в них сильны национальные инстинкты”36. Казинцев попытался даже положить этот эмоциональный призыв Лимонова в основу новой политической стратегии оппозиции, исходящей из того, что “именно там, в провинции, выковываются Минины и Пожарские. В продажной деморализованной столице они появиться не смогут”37. Конечно, само по себе противопоставление народа интеллигенции, провинции центру, “земель” столице - старинная славянофильская идея. И мысль об изгнании из российской политики столичной интеллигенции, “образованщины”, не нова, она принадлежит на самом деле Солженицыну. Но сегодняшние оппозиционные бунтари идут дальше. Недаром Лимонов называет свой сценарий “национальной революцией”. Он прав.

Ловушка для оппозиции

Ничем, кроме крайнего отчаяния, не могут быть продиктованы эти призывы. Какой Минин, какой Пожарский? В стране, начиненной ядерным оружием и атомными электростанциями, сценарий провинциального народного ополчения, натравливания регионов на Москву, грозит российской Вандеей, грандиозным кровопролитием и в конечном счете распадом России. Но ирония ситуации заключается в том, что в эту опасную ловушку загнал оппозицию вовсе не ее главный враг, Запад, и тем более не послеавгустовский режим. Она сама себя туда загнала

- своей неспособностью просчитывать последствия собственных действий, своим провинциальным невежеством, своей вульгарной авторитарной и антисемитской риторикой, своим постоянным поиском реваншистского, чтоб не сказать фашистского решения имперского кризиса.

Начиная с мечты о военном перевороте в 91-м и далее везде

- она упорно отказывалась видеть реальность собственной страны, на протяжении трех поколений страдавшей под авторитарным игом и

275

I слышать не желающей о его реставрации. По крайней мере тогда, когда оппозиция пыталась ей его навязать. Подобно германским “патриотам”, стремившимся в эпоху путчей и мятежей 1920-23 гг. сокрушить веймарский режим лобовой атакой, российские реваншисты были обречены в стране, где резервуар прозападных симпатий и, следовательно, либеральных ценностей был достаточно велик, чтобы дать переходному режиму еще один шанс. Тем более, что отчаянно расколотая оппозиция не могла предложить ни лидера, способного на равных соперничать с Ельциным, ни программы, в которую могло бы поверить большинство. Вот почему, чем более открыто

демонстрировала оппозиция свой догматический авторитаризм, тем глубже становилась пропасть между ней и страной.

Как и в Германии после 23-го, результатом оказалась лишь растущая политическая индифферентность населения, положившая конец фазе путчей и мятежей. Наступила новая эпоха - время политической стабилизации. И оппозиционная риторика зазвучала вдруг как сектантские завывания, а внутренние споры - как перебранка банкротов. И особенно неуместными и дурацкими выглядели пламенные призывы этих банкротов к новой революции снизу. Как будто она не пробовала уже однажды вытащить этот сценарий, правда, в другом, “массовом” его варианте, тоже в ситуации политического безрыбья, когда она уже отреклась от “мундира” (“армии у нас больше нет” — помните?), но все еще чуралась парламентской “жилетки”. Бездна сил была вложена в организацию “маршей пустых кастрюль” и многотысячных митингов под красными знаменами. И чем это кончилось?

Ничем - кроме отчаянного бунта “белых” антикоммунистов, устрашившихся, что такое развитие событий ведет к коммунистическому реваншу, что их “патриотические” штандарты растворяются в море красных знамен, а единственным вождем в конечном счете может оказаться Красный Дантон.

В тот раз с помощью “перебежчиков” конфликт удалось погасить, слепив “красно-белую”, а точнее “красно-белокоричневую” оппозиционную амальгаму. Она никогда не была понастоящему прочной. Ведь только растерявшиеся от крушения очередного сценария аналитики могли трактовать победу коммунистов на выборах как “триумф оппозиции”. На самом деле “красные” вовсе не хотели делиться с “белыми” своим успехом. Но революционный пафос эпохи путчей и мятежей все же как-то скреплял триаду. А вместе с той эпохой кончилась и единая оппозиция. Не сумев выработать объединительную идеологию между августом 1991-го и октябрем 1993-го, она обрекла себя на распад. Точнее поэтому, наверное, говорить о конституционных сценариях - каждая из фракций пойдет к завоеванию голосов на выборах под своим знаменем.