270
кровавыми”28. В воздухе, которым она дышала, запахло грозой задолго до сентябрьского роспуска парламента.
Но самым очевидным свидетельством внутренней исчерпанности парламентской эры было даже не это вызывающее поведение оппозиционной прессы, но действия самих парламентариев. Они растерялись. Их заполошные призывы к всеобщей забастовке и всероссийскому бойкоту слишком напоминали стандартные заклинания Анпилова. Сам же Красный Дантон теперь звал народ “к оружию!”
Ничем, кроме октябрьской трагедии, кончиться это не могло.
Политический пат Посмотрим все же, к какому новому сценарию авторитарной реставрации могла двинуться оппозиция, считая от весны и лета 93-го? Какой выбор у нее оставался? Прежде всего - о политической обстановке в России, сложившейся к моменту крушения конституционного сценария.
Парламентом оппозиция, как мы знаем, овладела. Но захватить контроль над правительством не смогла. Тем самым в стране создалась патовая ситуация, из которой действительно не было никакого легитимного выхода. Верховный Совет оказался пятым колесом российской государственной телеги, “охвостьем” старого режима. Не способный реально проводить свои политические решения, он не давал делать это и никому другому. Он подрывал порядок в стране, превращая ее в заповедник беззакония.
Даже Евгений Ясин, нынешний министр экономики, известный своей легендарной приверженностью к компромиссу и ухитрившийся в самый разгар шоковой терапии остаться в одинаково добрых отношениях и с реформаторами, и с их оппонентами из “Гражданского союза”, - и тот воскликнул в отчаянии, что “с таким парламентом Россия из кризиса не выберется!“29. Ясин расценил деятельность Верховного Совета в главной сфере его компетенции - бюджетной — как натуральное вредительство: “Парламент не руководствуется интересами страны. Представление об ответственности полностью утрачено”30. Премьер Виктор Черномырдин охарактеризовал бюджет парламента как “абсолютно непонятный” и назвал дефицит, превосходящий в нем доходную часть, “историческим”. А Борис Федоров, министр финанасов, просто заявил, что исполнять парламентский бюджет правительство не намерено. Дальнейшее сосуществование реформистского правительства с оппозиционным парламентом становилось немыслимым. Обе ветви власти взаимно одна другую парализовали. В августе 93-го большая группа писателей, включавшая многих литераторов, пользующихся в обществе непререкаемым авторитетом, обратилась к президенту с требованием “провести досрочные, не позднее осени текущего года, выборы высшего законодательного органа власти”31. Президент внял этому призыву. 21 сентября он распустил парламент, назначив досрочные выборы, хотя конституция и не давала ему таких полномочий. Кажется, что логика рассуждения подталкивает нас к тому, чтобы 271
остановиться и заняться рассмотрением этого шага, его правомерности, его последствий. Ведь именно это занимало все внимание участников и наблюдателей этих драматических событий - и в сентябре, и в октябре, и еще много-много месяцев спустя. Но я намеренно не стану этого делать, потому что поговорить хочу как раз о том, чего ни участники, ни наблюдатели не заметили.
Паралич обеих ветвей власти, вынудивший одну из них к неконституционным действиям, был не единственным аспектом политического пата, созданного в трансформирующейся стране “красно-белой” оппозицией. Есть еще один. И он намного более серьезен. Имеет ли в принципе эта ситуация решение на внутренней политической арене? Или возможные варианты (хотя бы и досрочные выборы нового парламента) всего лишь создают иллюзию такого решения? Тогда, осенью 93-го, я не видел никаких гарантий, что новый парламент, ради выборов которого все это затевалось, будет лучше старого, что отныне правительство реформ сможет надеяться на устойчивое большинство и повторение до-сентябрьского паралича тем самым исключается. С тех пор прошло много времени, событий хватило бы не на одну книгу, но таких гарантий я не вижу до сих пор. Патовая ситуация сохраняется - меняются только ее формы и острота.
Сломать инерцию политического пата послеавгустовский режим мог бы только в одном случае: если бы он нашел в себе силы и решимость сделать то, чего не сумел веймарский - поднять страну на мощное демократическое контрнаступление, переломить ход психологической войны. Но нет у него для этого ни интеллектуальных ресурсов, ни политической интуиции, ни даже понимания того, куда ведут страну эта инерция и эта война. Ничем он пока что не показал, что он сильнее веймарского режима, что он обладает качествами, которых тому в свое время недоставало. Значит, и выйти из патовой ситуации, опираясь на собственные силы, послеавгустовский режим в Москве уже не сможет — ни завтра, ни послезавтра, ни при экономическом провале, ни при стабилизации.
Может казаться, что после 1993-го напряжение в стране все же разрядилось, тем более, что внимание сейчас приковано к другому - состоятся ли новые выборы в парламент, что они дадут. Но ведь и в Германии после выборов 1920 г., создавших роковую ситуацию политического пата, прошло целых 12 лет, и тоже год на год не приходился. Но ни разу за все эти годы ни одно из республиканских правительств не имело в рейхстаге устойчивого большинства. Расколотая психологической войной, страна оказалась не в состоянии дать такое большинство республиканскому правительству - ни во времена развала и гиперинфляции, ни в годы экономического благополучия. Веймарский парламент оказался безнадежно искалеченным. До такой степени, что Детлев Пюкерт, один из самых выдающихся историков республики, воскликнул: “Действительное чудо Веймара в том, что республика продержалась так долго”32.
Эта аналогия помогает нам понять, что в основе политического паралича 1992 - 93 гг. лежала вовсе не тупая непримиримость быв272
шего “коммунистического” парламента, как думали многие в России и на Западе, но реальный раскол российского политического общества. Уже результаты апрельского референдума в 93-м, свидетельствовавшие, что юго-западная Россия отказала президенту в доверии, должны были нас в этом смысле насторожить. Ибо означать они могли лишь одно: даже потерпев оглушительное политическое поражение, оппозиция добилась гигантской психологической победы - страна оказалась расколота. Тогда же, летом 93-го, прошли местные выборы. В Пензе, например, назначенный президентом губернатор собрал всего 1,6 процента голосов, а бывший секретарь обкома КПСС - 71 процент. В Орле главой областной администрации был избран бывший секретарь ЦК КПСС. Результаты выборов в Курске, Смоленске, Туле, Брянске, Краснодаре и Челябинске, повсюду - были ничуть не лучше. Уже известный нам Александр Казинцев имел полное право сказать, что “если общероссийский референдум принес поражение оппозиции, то областные выборы стали ее триумфом”33. Итоги референдума оказались не случайными: юго-западная Россия действительно поворачивалась к “красным”.
По-особому зловещим признаком раскола в те же месяцы было фактическое сотрудничество местных командиров российской армии с абхазскими сепаратистами в войне против ненавистного оппозиции Шеварднадзе - вопреки официальной миротворческой политике Москвы. Да мало ли было примеров, показывавших, что корни конфликта уходят вглубь, в самую толщу расколотого общества? Политический пат был лишь внешним симптомом этого раскола.
Не думайте, что я забыл о мною же поставленном вопросе - какой выбор сценариев остается у оппозиции в ситуации политического пата. Но придется еще немного повременить, чтобы взвесить ее достижения и ее слабости.
Сила и слабости оппозиции Отдадим прежде всего должное ее успехам, достигнутым в парламентскую эру. Их не хотят замечать, как мы видели, ни еретики в ее собственных рядах, ни западные критики. Но это несправедливо. Романтическая мечта о военном перевороте - та действительно не принесла ей ничего, кроме позора. А вот прозаическая парламентская работа сцементировала “красно-белую” коалицию, и та сумела создать ситуацию политического паралича, которая резко затормозила ненавистную реформу. И это, конечно, свидетельство силы, а не слабости.
