Для российских оппозиционных лидеров совершенно необычна связность и последовательность идей Жириновского. Другие, как, скажем, Николай Лысенко, могут ненавидеть “черных” дома и вполне белых американцев за границей. Или, как Александр Дугин, евреев дома и “мондиализм” за рубежом. Но что; спрашивается, общего у московских евреев с “мондиализмом”? У Владимира Вольфовича объект один - везде: “черные”. Их он ненавидит одинаково - в Москве и в Казахстане, в Боснии и в Турции. Именно эта ненависть и становится железной осью, скрепляющей его внутреннюю и внешнюю политику. И его избиратели, идентифицирующие “черных” с торговцами на местном базаре и преступным миром, чистосердечно разделяют эту его расистскую ненависть.
Это новая струя в общем течении европейского неофашизма. Жириновский предлагает российским люмпенам сделать выбор между ним и “коричневыми” консерваторами с их традиционным антисемитизмом.
147
Знаменательно, что даже такой опытный политик, как Никсон, не заметил этого различия. Он усомнился в президенских шансах Жириновского именно из-за того, что Владимир Вольфович не убежденный антисемит. “Для Гитлера антисемитизм был верой: для Жириновского - это циничная попытка эксплуатировать популярный предрассудок“‘13. Такова, к сожалению, мощь стереотипа, что Никсон даже не спросил Жириновского о его отношении к “черным” и из-за этого так и не узнал, что у Владимира Вольфовича тоже есть своя вера, ничуть не менее истовая и далеко ведущая, чем у Гитлера.
Наконец, есть еще один стереотип, пожалуй, для нас более опасный. В формулировке Ергина и Густафсона звучит он так: “Сегодня Россия занята не столько своим международным влиянием и властью, сколько внутренней реконструкцией”114. Даже в самом худшем из их сценариев будущего, который они называют “Русский медведь”, “политические репресии не основаны на классовой ненависти и воинствующей идеологии и поэтому не перерастают в демоническую ста-линистскую истерию”115. Что касается внешней политики, то “как бы ни был он агрессивен в пределах бывшего Советского Союза, “Русский медведь”, хотя и не дружелюбен, не имеет глобальной миссии и не обязательно агрессивен за этими пределами”116.
Как и редакторы “Нью Рипаблик”, Ергин и Густафсон оставляют в стороне “безумие Жириновского”, т.е. националистическую контрреволюцию, способную питаться расовой ненавистью - ничуть не менее демонической, чем классовая. Жириновский ясно показал всем, кто хочет видеть, что если мы действительно позволим ему овладеть Кремлем, “Русский медведь”, ни в коем случае не ограничится “пределами бывшего Советского Союза”. Его амбиции и его миссия глобальны. Непостижимо, как могли американские ученые, тесно связанные с нефтяными компаниями, просмотреть во всех своих сценариях, что главной целью “Русского медведя” как раз и будет нефть? И не только где-нибудь в Казахстане, но именно в районе жизненно важных интересов Запада - на Ближнем Востоке.
И впрямь, как подчеркивают сами авторы, “сюрпризы случаются там, где люди уверены, что они никогда не случатся”117.
Завершая свою ироническую биографию Владимира Вольфовича, В. Назаров пишет:
“Даже если сам Жириновский исчезнет завтра в пучине бурной политической жизни в СНГ, “феномен Жириновского” не уйдет со сцены вместе с Владимиром Вольфовичем. Его место вполне может занять Просчитаем
шансы другой - более умный, более интеллектуальный, более сдержанный, русский по национальности. От предшественника он унаследует лишь фашистскую программу да имидж своего парня. Он придет и скажет: “Не верьте им. Верьте мне. Только я знаю выход из тупика”. И тут уставший от невзгод россиянин вполне может заглотить крючок”118. Я думаю, Назаров неправ. Не так-то просто создаются репутации национального масштаба. 1990 - 91-е революционные годы, когда Жириновский создавал свою, были в этом отношении уникальны. С другой стороны, более умных, более интеллектуальных, более сдер148
ханных и русских по национальности сегодня пруд пруди в оппозиционной Москве. Чем плохи, скажем, Николай Лысенко или Сергей Бабурин, Александр Проханов или Геннадий Зюганов, Виктор Аксючиц или Александр Стерлигов? Каждый из них идеально отвечает описанию Назарова. И ни один не идет в сравнение с Жириновским. Почему? Да именно потому, что ни у кого из них нет люмпенской бесшабашности, несдержанности, бестактности, неинтеллигентности и харизмы Владимира Вольфовича. И, добавим, феноменального сочетания либерального пафоса Данилевского с политической технологией Гитлера. Боюсь, что именно эти качества, а вовсе не сомнительное отчество, определят шансы Жириновского в предстоящие годы. Впрочем не только они. Судя по всему, Россия сейчас где-то в 1930 г. по веймарскому календарю. Есть смысл вспомнить, что происходило в Германии в те последние роковые три года, прежде чем правительство возглавил Гитлер. Быть может, это приоткроет наше будущее. Успех партии Гитлера на выборах 1930-го был ощеломляющим. Но он вовсе не означал, что через три года вождь нацистов автоматически станет канцлером. Президент Гинденбург, потомственный аристократ и фельдмаршал, между прочим, терпеть не мог рвущегося к власти уличного демагога и капрала. Понадобилось сложнейшее переплетение нескольких ( можно даже точно сказать — семи) условий, чтобы припертый к стене президент переступил через себя. Перечислим эти условия.
Вопервых, мир переживал великую депрессию, она бесперебойно генерировала все новые и новые пополнения люмпенской армии Гитлера. Не было сил и у Запада, чтобы серьезно вмешаться в политическую и - что еще важнее — психологическую войну в веймарской Германии.
Вовторых, без боя сдалась немецкая либеральная интеллигенция. Она не смогла организовать мощное демократическое контрнаступление, единственное, что способно было остановить Гитлера. Она не сумела привлечь на свою сторону, мобилизовать, если угодно, интеллигенцию мирового сообщества. Лучшие умы человечества так до самого конца и не осознали, что угроза фашизма вовсе не локальна, что надвигается не только диктатура в Германии, но мировая война. На план этой войны, черным по белому изложенный в “Последнем броске на Восток”, то бишь в “Майн Кампф” Адольфа Гитлера, до первых выстрелов смотрели как на бред безумца.
В-третьих, все без исключения веймарские парламенты оказались “гнилыми”. В них никогда не формировалось устойчивое большинство. Его заменяли хрупкие, практически неработоспособные коалиции, взлетавшие на воздух при первом серьезном кризисе. Беспомощность представительной власти — главного символа демократии - подорвала авторитет обеих.
В-четвертых, влиятельным советникам президента Гинденбурга - и это стало еще одним прямым следствием дискредитации парламента - удалось убедить его в преимуществах “просвещенного” авторитаризма перед недееспособной демократией. Было введено прямое президентское правление. Республика разрушила собственную институциональную основу.
149
В-пятых, ни одно из трех авторитарных, по сути, правительств, назначенных президентом между 1930 и 1933 гг., не сумело приостановить экономический распад и психологический хаос, характерные для Великой Депрессии. Интеллектуальные ресурсы страны истощились. В распоряжении правительства были одни лишь старые, не оправдавшие себя идеи. Новыми и не опробованными были только идеи Гитлера. В-шестых, германские денежные мешки, финансировавшие его предвыборные компании, остались верны Гитлеру до конца. В-седьмых, наконец, ему удалось сколотить большую националистическую коалицию, единый правый фронт. Интеллектуальные и издательские ресурсы Националистической партии Альфреда Гуген-берга и таких мощных организаций, как “Стальной шлем” и “Пангер-манская лига” (аналоги современных российских “белых” и “коричневых” консерваторов) были поставлены ему на службу. День, когда в результате раскола между социал-демократами и Народной партией Густава Штреземана рухнуло последнее коалиционное правительство, - 27 марта 1930 г. - иногда рассматривается как день падения Веймарской республики. Но это поражение не было окончательным и бесповоротным. Если б хоть одно из перечисленных выше обстоятельств приняло иной оборот, вся связка могла разрушится, и не видать бы Гитлеру канцлерства, как своих ушей. Но каждому из семи звеньев хватило прочности, и через три года президентское правление сменилось фашистской диктатурой.
