Да, такую уж роль назначила судьба русскому народу, - и это уже словно бы сам Данилевский нам говорит, чудесным образом воскресший: быть “сдерживателем, чтобы исключить столкновения меж

144

ду христианами и мусульманами, между тюрко-язычными и фарси-язычными, между шиитами и сунитами… Поэтому Россия должна спуститься и выйти на берег Индийского океана. Это не моя блажь. Это - судьба России. Это - рок. Это подвиг России. Мы должны это сделать, ибо у нас нет выбора. Наше развитие требует этого. Как ребенок, переросший какой-то костюм, должен надеть новый”104.

Но зато, когда создадим мы эту гигантскую “закрытую” империю, когда захлопнемся от мира на замок, спокойно, под прикрытием своего “ракетного щита”, наблюдая, как Запад постепенно превращается в подлежащий освоению “этнографический материал”, - вот тогда сможем мы позволить столько плюрализма и многопартийности, сколько душа пожелает. И как ни странно, это тоже хотят слышать “патриотические” массы.

Они не хуже других. Они тоже хотят жить, как люди. Если на то пошло, они - “историческая нация”. И у них своя гордость. Тут ведь, по сути, то же самое, что и с собственностью: презирая свободу “племен”, себе они в ней отказывать не желают. Вот чего не в состоянии понять “коричневые” консерваторы

—наследники Гитлера. И вот что выстрадал в своем одиноком детстве - и интуитивно подхватил в русской

националистической традиции - имперский либерал Жириновский, наследник Данилевского.

Нет сомнения, у этой идеологии тоже есть свои противоречия. Были они у Данилевского, есть и у Жириновского

- те же самые, что у учителя. Но относятся они скорее к области моральной, нежели геополитической. Как совместить, например, “свободу” для подчиненных империи народов, которой требует их либерализм, и “колониальный” статус, которого требует их империализм? Вот, скажем, Жириновский заявляет: “Мы все должны жить свободно в этом регионе - от Кабула до Стамбула”105. Или: “Здесь на юге мы создадим равные условия для всех народов”106. Как, однако, связать это с отчаянным его презрением к “черным”, не говоря уже о том, что “колонии - это хорошо”?

Спросите об этом Владимира Вольфовича, и он, я уверен - может быть, не сразу, но если его хорошенько потрясти, - ответит, что для “черных”, для неспособных к государственной самоорганизации “племен”, колониальный статус и есть свобода. Свобода от племенной вражды, от кровной мести, от нескончаемых войн - свобода, купленная ценой подчинения России. И “равные условия для всех народов” - тоже формула не бессмысленная. Действительно, для имперской нации все ее “свободные” колонии равны - как все граждане равны перед законом…

Только законом для них будет Россия Жириновского.

Русскому читателю, редко имеющему возможность следить за развитием американской дискуссии о России, будет, надеюсь, интересно, как поворачивается она после выхода Владимира Вольфовича на авансцену российской политики. Вклад в

американскую дискуссию

В последнее время драматически упало доверие к посткоммунистической России. Весной 1994 г. 64% американцев, 77% немцев и 80% японцев заявили, что “совершенно не до

145

веряют России”. Этот взрыв негативизма Жириновский имеет полное право отнести на свой счет107. Торжественное начало российской демократии, Ельцин на танке, романтическое видение общей победы над “империей зла” - все, практически, забыто. Безразличие и раздражение занимают место радостного сочувствия. Общественное

мнение полностью запутано. Если эти настроения закрепятся, даже импотентная веймарская политика помощи России вполне может лишиться массовой под” держки, а уж запоздавшая на несколько лет кампания по спасению новорожденной демократии от националистической контрреволюции

тем более станет затеей безнадежной. К сожалению, аналитики в последнее время скорее сгущают туман, нежели рассеивают его. Нет между ними согласия даже по главному вопросу: будет ли “Россия Жириновского” представлять угрозу

национальной безопасности Соединенных Штатов? Прозвучал одинокий тревожный голос престарелого Никсона. “Те, кто полагает, - предупреждал он, — что из-за своих проблем Россия не должна более рассматриваться как великая держава, забывают неприятную, но неопровержимую истину: Россия — единственная страна, способная уничтожить Соединенные Штаты. И поэтому остается она наивысшим приоритетом нашей внешней политики”108.

Зато молодые редакторы вашингтонского журнала “Нью Рипаблик” придерживается иной точки зрения, которую они без ложной скромности называют “Наш рецепт”: “Да, Россия простирается на целый континент и имеет много ядерного оружия. Но, оставляя в стороне безумие Жириновского, не существует обстоятельств, при которых оно может быть использовано против нас. Ее деморализованная армия неспособна представить угрозу для западного оппонента, а ее ржавеющее вооружение может быть сброшено со счета”109.

Наверняка можно розыскать в старых архивах номера какогонибудь лондонского журнала за 1930, примерно, год, а в них - статьи тогдашних молодых редакторов, заявляющих, что “оставляя в стороне безумие Гитлера”, потенциальная угроза германской армии (тогда еще и вправду ничтожно малой, лишенной современного вооружения и совершенно деморализованной скандальными политическими неурядицами) может быть спокойно “сброшена со счета”. Это было мнение многих европейцев - даже после того, как “безумие Гитлера” стало законом в Германии, - продолжавших разоблачать Уинстона Черчилля как поджигателя войны. Но что даст нам такое доказательство? Разве отступит перед ним это бравое и тупое невежество?

Что до самого Владимира Вольфовича, то он прекрасно осведомлен о прискорбном состоянии русской армии и ее вооружений. Он уверен, что армия вырождается, “просиживая сроки своей службы в казармах, в глубинах России, не зная, где враг”110. Только в отличие от редакторов “Нью Рипаблик” и в полном согласии с Гитлером, здраво оценивает мобилизационный потенциал националистической контрреволюции. Ибо знает, что нужно для возрождения армии

- “цель, задача… Наши вооруженные силы могут возродиться только в результате боевой операции”. Он верит, что именно его последний бросок на Юг и “возродит российскую армию”, тем более что “это будет способ выживания нации в целом”111. 146

И “ржавеющие вооружения” его не особенно огорчают. У него нет ни малейшего сомнения, что гигантский военнопромышленный комплекс, оставшийся России в наследство от советских времен, может быть возрожден в ходе националистической контрреволюции еще быстрее, чем армия, и вполне способен на протяжении месяцев превратить страну в гигантскую боевую машину, оснащенную по последнему слову техники. А заодно снабдить современным вооружением курдов (чтобы подорвать изнутри Турцию), азербайджанцев (чтобы расколоть Иран) и пуштунов (чтобы развязать гражданскую войну в Пакистане).

Конечно, Жириновский может ошибаться, и Россия не консолидируется вокруг его “броска на Юг”, как консолидировалась Германия вокруг гитлеровского “броска на Восток” (и на Запад). И все-таки “ржавеющее вооружение” едва ли дает основание американским политическим стратегам сбрасывать со счета феномен Жириновского. 15 миллионнов голосов, отданных за Владимира Вольфовича, наглядно продемонстрировали скорость процесса люмпенизации российского общества - свидетельство того, как быстро созревает для на-циалистической контрреволюции, с Жириновским или без него, еще одна великая имперская нация.

Как подчеркивают Ергин и Густафсон, одна из главных опасностей в процессе демократической трансформации заключается в “проигравших, нашедших свой политический голос”112. Владимир Вольфович определенно звучит так, словно бы он и стал этим найденным голосом.

Для многих участников дискуссии привычно думать, что суть российского кризиса в экономике, а не в политике и тем более не в сфере социальной психологии. Перед нами же политический лидер, намеревающийся возглавить великую державу, не имея за душой какой бы то ни было экономической программы. В его книге нет ни слова об экономической реформе. Дешевая водка — кажется, это была единственная заявленная им экономическая акция. Как и Гитлеру до него, Жириновскому глубоко чужда мысль о том, что имперский кризис вообще может быть разрешен внутри страны и средствами экономики. И при всем том его партия набирает больше голосов, нежели ее соперницы, озабоченные преимущественно экономикой. Похоже, что ущемление имперской гордости и жажда реванша начинают преобладать в сознании люмпе-низированных масс над переживаниями бедности и неустроенности.