В этом причудливом сплаве детских обид и дорогих сердцу мыслей — зародыш всех политических концепций, которыми Владимир Вольфович ужасает одних и воспламеняет других. И главной среди них - концепции колониальной империи. Ни на минуту не задумавшись, он подтвердил это в нашей беседе:

- Вы, значит, оправдываете колониализм и колониальную политику?

- Конечно оправдываю, а что? Вы не поняли, куда пришли что ли?.. Все было нормально с колониями, хорошо было, правильно было.

- То есть ваше представление об империи включает в себя понятие колоний?

- Конечно. Это нормально69. Должно было, однако, пройти время, чтобы Жириновский понял это свое отличие от ординарных либералов, бунтовавших вместе с ним в 1989 г. Хотя В.Назаров, его второй биограф, и не докапывался до биографических истоков этих его расхождений и последующего сближения с имперской элитой, он, в общем, точно передал политическую траекторию Жириновского. “Вначале он предпринял попытку сблизиться с демократами, ходил на их собрания, митинги. Но, видимо, сообразил, насколько нелепо выглядит рядом с умными, интеллигентными, воспитанными людьми. И конечно же смертельно обижало Жириновского, что они не только не собирались дискутировать с ним, но и руки старались не подать. Понял - чужие. Вот тогда-то послушайте, как заговорил этот либеральный демократ… Из интервью литовской газете “Республика”: “Прибалтика - это русские земли. Я вас истреблю. В пограничной зоне Смоленской области начну копать ядерные отходы, и вы, литовцы, будете умирать от болезней и радиации. Русских и поляков вывезу. Я - господь, я - тиран! Я буду иг^ рать, как Гитлер…” Подобными выступлениями Жириновский приобрел мощных покровителей среди руководителей КПСС, КГБ, “ястребов” из союзного и российского парламентов”70.

И сразу же всплыл первый курьезный парадокс в феномене Жириновского, проливающий неожиданный свет на всю его дальнейшую карьеру.

Как мы помним, он стоит на том, что нет ровно ничего дурного в том, чтобы, “побряцав оружием, в том числе ядерным”, пограбить зажиточных соседей. Он планирует “бросок” на Юг, предполагающий беззастенчивый захват десятков государств Центральной Азии и Ближнего Востока. Здесь для него не существует понятий легитимности, собственности или права: “весь мир должен считать, что раз России так надо, то это хорошо”71. Здесь есть лишь ядерный кулак бывшей супердержавы, есть готовность нагло шантажировать соседей, есть убежденность, что они не посмеют, когда дойдет до дела, пойти на смертельный риск взаимного уничтожения. И этого достаточно.

А вместе с тем, начиная еще с юношеских его воспоминаний, во всех рассуждениях сквозит совершенно иное представление о праве и собственности. В них Жириновский показывает себя отчаянным легитимистом, для которого право собственности священно, ненарушимо и неизменно. Принадлежали когда-то Российской империи Казахстан, Финляндия или Аляска? Принадлежали. Следовательно, и сейчас принадлежат. Ибо собственность вечна и неотчуждаема.

134

Казалось бы, между двумя этими взглядами на собственность

- пропасть. Неримиримое противоречие. Согласовать между собою две эти яростно опровергающие одна другую максимы - неприкосновенность собственности и право на грабеж - немыслимо. Но в том-то же все дело, что это парадоксальное совмещение как раз и составляет ядро политической философии Жириновского. Более того, ровно никакого парадокса для него здесь нету. Просто в одном случае речь идет о его имперской собственности (и здесь он безусловный легитимист), а в другом

- о чужой (и здесь он откровенный грабитель). Этот образ мышления не нов. Для средневековых баронов и императоров само собою разумеющимся было так думать - и продолжалось это столетиями. Но даже тогда, в темные века, вслух такие мысли предпочитали не высказывать. Их не возводили в ранг политической философии, не упоминали в высоких договорах. Только мир, стоящий по ту сторону закона, - мир преступников и люмпенов —позволял себе открыто их провозглашать. Что мое - мое, что твое —тоже мое: афоризм, как мы знаем, из законов ГУЛАГа.

Логика блатного, извращенная ментальность люмпена, поправшего все конвенции цивилизованного мира, - вот корни официальной имперской политики Жириновского. Этот же логический парадокс составлял ядро политической философии Гитлера. Как и у Жириновского, базировалась она на двух, хотя и родственных, но разных постулатах: о воссоединении немцев под сенью Третьего Рейха и о праве великой нации завоевывать и насиловать другие. Та же, короче, люмпен-философия: что твое - тоже мое. Тогдашние европейские политики не имели о ней ни малейшего представления, потому-то и удалось Гитлеру так их запутать. Пытаясь предотвратить новую мировую войну, готовы были они согласиться с первым постулатом Гитлера. Несмотря даже на то, что он предполагал оккупацию суверенной Австрии и аннексию чехословацких Судет, населенных немцами. В глазах западных политиков, в этих акциях присутствовала хотя бы тень легитимности. Можно было представить Гитлера наследником Бисмарка, завершающим воссоединение немцев. Но за пределами их воображения оказалась люмпенская логика Гитлера, видевшего в этом воссоединении лишь прелюдию к реализации второго постулата - к открытому насилию и грабежу других народов, ничего общего с немцами не имевших. Западные политики просто не могли ничего подобного себе представить. Однако феномен Жириновского включает в себя не только личность этого человека, какой бы она ни была, как и феномен Гитлера не исчерпывался характером, идеями и устремлениями фюрера. Лидером национального масштаба и того, и другого сделали миллионы уверовавших в них людей.

Нет ничего удивительного в том, что такой могучий отклик нашли личные обиды, перехлестывающие у Жириновского через край: его слушали люди, пережившие аналогичные драмы, не меньше него обиженные и разочарованные.

Но как могли они принять эту разбойничью философию? Почему согласились пойти за человеком, открыто призывающим к насилию и грабежу?

135

Такое же тяжелое недоумение вызывали и немцы - великий, культурный европейский народ, мгновенно усвоивший извращенную люмпенскую логику своего фюрера, его грабительский двойной стандарт. Что произошло с тогдашним народом Германии, а теперь происходит и с русским народом?

Почему?

По существу это тот же самый вопрос, который мы уже рассматривали в несколько видоизмененной форме: почему великие имперские державы, подобные России или Германии, не могут самостоятельно трансформироваться в демократии.

Дети подземелья Самое трагическое следствие затяжных драматических кризисов - люмпенизация массового сознания.

Столько всего сваливается на голову! Внезапный коллапс империи (и сопровождающее его унизительное чувство зависимости от внешнего мира); разрушение экономики (попросту, не на что становится жить); распад самой стабильной из единиц всякого общества - семьи (сотни тысяч родных внезапно оказываются по разные стороны новых государственных границ); беспомощность власти, хаос, чудовищное увеличение преступности. И все - одновременно! Это страшное потрясение. Оно вызывает моральную деградацию общества - и в элитарных слоях, и в менее культурных, одинаково. Достойные люди, привыкшие дорожить своим положением, мнением окружающих, превращаются в люмпенов — если и не по образу жизни, то по образу мыслей.

Людей, которые говорят, как Жириновский, думают и чувствуют, как он, сегодня в России много. Счет действительно идет на миллионы. И пока длится кризис, усугубленный политической нестабильностью и стремительной социальной поляризацией, их будет становиться все больше. В особенности за счет тех, кто, подобно самому лидеру, родился на территориях нерусских республик или испытал натиск предприимчивых “черных”, т.е. нерусских южан. Это и есть те самые избиратели, которые, ощутив в нем родную душу, проголосовали за Жириновского в июне 91-го и снова - в декабре 93-го.