Вундеркиндом, впрочем, м-р Сакс был уже в университете, сдав докторские экзамены еще до окончания колледжа. С 29 лет он постоянно преподает на одной из лучших кафедр в стране, в Гарварде. Разумеется, у него есть оппоненты. И не только в России, где в соответствующих кругах его объявляют если не дьяволом во плоти, то уж бесспорно - врагом и разрушителем страны. Не все разделяют его веру в универсальность моделей экономического изменения. Не всем импонируют его революционные замашки. К тому же Джеффри Сакс действительно революционер - причем, не только в воззрениях (“если вы посмотрите, как возникают реформы, [то увидите], что это происходит через быструю адаптацию иностранных моделей, а не через медленную эволюцию”2), но и по темпераменту. А это опасное сочетание. Чаще, однако, оппоненты упрекают его в том, что Ленин называл “экономическим кретинизмом”, т. е. в недооценке политики в ходе революционного экономического изменения.

Мои претензии к нему идут дальше. Я боюсь, что м-р Сакс проявляет большую близорукость в отношении реваншистской оппозиции. Может быть, и врут злые языки, утверждающие, что Россия для него - это всего лишь нечто вроде гигантской Боливии. Но что бесспорно - ни с чем, даже отдаленно похожим на российских “красно-коричневых”, он там не встречался. И в Польше, к чьей реформе он тоже приложил руку, ничего подобного не было. Таким образом, непосредственный реформаторский опыт м-ра Сакса никогда не сталкивал его с людьми типа Шафаревича, а в теоретические построения, при всей их революционности, фактор этой всесжигающей ненависти к Западу вкупе с западными моделями экономического развития просто не вписывается. Это делает “самого важного экономиста в мире” естественным пленником веймарской политики. Передо мной статья м-ра Сакса в “Нью Рипаблик”, опубликованная в последние дни 92-го под знаменательной рубрикой “Как спасти реформы Ельцина”. Начинается она беспощадно критически по отношению к западной бюрократии: 53

“Несмотря на то, что столь многое на кону для Запада в успехе российских реформ, реальная западная помощь была ничтожна. Реформистские политики в России сильно пострадали от этого контраста между высокопарностью риторики и пустячностью реальной поддержки. Реформаторов обличали за доверие к Западу. Крайне правые требовали возвращения к изоляционизму, заявляя, что Запад показал себя ненадежным и враждебным усилиям России”3.

Критика эта, бесспорно справедливая, могла бы быть и пожестче. Если бы м-р Сакс посмотрел на отношение Запада к России в более широком историческом контексте, “контраст”, которым он возмущается, выглядел бы куда драматичней. Вспомним историю холодной войны. Затратив сумасшедшие деньги, чтобы победить в ней, западные политики почему-то не потрудились задуматься о том, что произойдет на следующий день после этой победы. Какими будут их конкретные шаги, когда советская военная империя распадется и на шее у них повиснут две дюжины стран с тяжелой авторитарной наследственностью, с тотально милитаризованной экономикой и с ядерным арсеналом, и со всем этим что-то придется делать. На риторическом уровне формулу нашли быстро: “содействовать проведению демократических и рыночных реформ”. Но на уровне практическом, т. е. применительно к тому, как именно содействовать, все повисло в воздухе. Непонятно было даже, с чего начинать думать.

Победа свалилась, как снег на голову. Образовался гигантский стратегический вакуум, который и заполнил м-р Сакс своей шоковой терапией.

Ошибки имеют роковое свойство повторяться. Как страстно настаивал Запад на скорейшем начале российской экономической реформы! Но когда добился — сразу же обнаружилось, что у западных политиков не было никакого плана относительно ее поэтапного проведения. Что они будут предпринимать, когда шоковая терапия вызовет в стране взрыв реваншизма (а это было неизбежно), когда ее политическая структура начнет разваливаться (а это тоже было более чем вероятно), когда под угрозой окажется само существование новорожденной демократии? Не задумался никто.

Напрашивается еретическая мысль, что западные политики вообще не верили в возможность победы - ни в холодной войне, ни в российской реформе. Почему и возник тот драматический “контраст”, что так шокировал м-ра Сакса: так же, как победоносное окончание холодной войны, российская реформа застала Запад в полном дезабилье.

В результате Россия плюхнулась в нее, не подготовившись, не создав, при помощи Запада, никакой защиты, способной, смягчив оглушающий эффект шоковой терапии, выдернуть тем самым ковер из-под ног реваншистов. Что случилось дальше, мы с вами знаем. За год цены подскочили на 2 тысячи процентов. За считанные недели многолетние сбережения граждан вылетели в трубу. Зарплаты, пенсии и стипендии отстали от этого фантастического скачка на много месяцев. Интеллигенция оказалась его первой жертвой. Она разорилась и раскололась. Население было дезориентировано. Бомба реваншизма взорвалась. Поистине, 92-й стал для России марсианским го54

дом. И если б не мудрость и легендарный стоицизм ее народа, если б не авторитет Ельцина, от демократии в России не осталось бы после него камня на камне.

Джеффри Сакс, однако, вовсе не склонен всерьез объясняться с виновными в таком поведении Запада. Этот чудовищный “прокол” он относит всецело на счет бюрократической глупости, о которой и рассказывает читателю серию легендарных анекдотов. Что ж, они и впрямь были бы смешны, если бы последствия не были так трагичны. Ну, а кроме бюрократов? Были ведь еще на Западе и политики, и интеллектуалы, и эксперты, и средства массовой информации. И их точно так же застала врасплох российская реформа. А этого никакими анекдотами не объяснишь…

Но не все еще потеряно, успокаивает читателей м-р Сакс. Нашли, в конце концов, эти тупые кретины международную организацию, взявшую на себя ответственность за судьбу российской демократии - Международный валютный фонд. Так что реформы будут спасены. Хотя, конечно же, с обычной для него революционной бескомпромиссностью он замечает, что МВФ “невероятно осторожная бюрократия, не способная к собственной инициативе, кроме как в случае, если она активно подхлестывается ведущими западными правительствами”4. Но разве в инертности МВФ - главная опасность? Она была и остается в том, что ключами от будущего России, всеми ударными силами в сложнейшей политической войне с реваншистской оппозицией доверено распоряжаться группе иностранных финансистов, понятия не имеющих ни о предстоящей войне, ни о реваншизме, ни вообще о политике. Это вопиющая профанация, ставящая под удар создание демократической цивилизации в России. Но м-р Сакс этого и не заметил. Несмотря даже на то, что прекрасно, оказывается, знал: движение к рынку вовсе не вызывает в стране такого мощного и организованного сопротивления, как движение к демократии! “Публика [в России] не только соглашается, но и на самом деле активно поддерживает движение к рыночной экономике”5. Я знаю, что Джеффри Сакс убежденный демократ и что, в отличие от многих западных интеллектуалов, он не колебался отстаивать свои убеждения в обстановке, приближенной к боевой, - в Москве. Я знаю и больше: он многократно развенчивал иллюзии своих российских коллег, очарованных преимуществами “авторитарного рынка” по китайскому или чилийскому образцу. Но, увы, даже сам тот зловещий факт, что ему приходилось убеждать российских демократов в неприемлемости недемократического пути к рыночной экономике, не открыл ему глаза. Он так и не понял, что работает в условиях жестокой психологической войны, которую российская демократия проигрывает на глазах. Нет у него по этому поводу никакой тревоги. И не предлагает он ничего, чтобы переломить ситуацию - только новые кредиты. Если они пойдут, если баланс между словом и делом будет, наконец, восстановлен, то нет сомнений, что рыночная экономика будет в России построена, надеется м-р Сакс.

А демократия? Она приложится. Вырастет сама —как цветок на хорошо удобренной почве. Это звучит, конечно, очень помарксист