— Харг ты прекрасно знаешь, мне нет никакого дела до тебя и до твоих грёбанных шлюх! Я же знаю, что для тебя просто игрушка на ночь, а на утро я тебе уже не нужна...

— Да ну, и как давно ты это поняла? — моя насмешливая ухмылка, превратилась в злостную я сжал кулаки с хрустом я был готов, что пройдусь по её миленькому личику чтобы она наконец, замолчала я не намерен выслушивать её глупую речь...

Её опьянённый сладкий аромат бросился мне прямо в ноздри. Еванжелина покачнулась в сторону моей постели, чуть было не упав на неё.

... С Иваном мы уже давно потеряли общую способность, в общении. Я понимаю, что виноват в этом, но в глубине души мне не хочется этого осознавать. Я мучился чувством вины уже три недели. Мы были лучшими друзьями делились с друг другом самым откровенным, а я уже целую неделю упрямо молчал о самом драматическом событии в моей короткой жизни ничего хорошего, её произошло. Иван ничего не знал о нас с Еванжелиной. Иногда мне до самой смерти хотелось поделиться своим новым счастьем, но в последние минуты я понимал что слишком поздно чтобы что-то менять, в моей жизни. Еванжелин нины воспоминания всплывали в моей памяти, о том, как Иван горячо и ненавистно Иван уговаривал меня, бросить её и ещё я никогда её больше не увижу и не узнаю, что она станет другой она уже не будет прежней Еванжелиной.

Несмотря на то, что моё чувство вины, никак не покидало меня со временем я начал задумываться, а был ли Иван честен со мной во время того когда мы с ним общались? Иногда мне казалось, что ему ещё есть что скрывать от меня его слова такие таинственные словно, ужас на крыльях ночи. После разрыва нашей дружбы я узнал что многое он мне не рассказывал, он был не честен по отношению ко мне с самого начала, он мне нагло врал смотря в мои серые глаза со временем он начал изменяться его поведение, а моя попытка спросить его о том, что с ним произошло угасала. Поначалу, я был с ним откровенным, я был наивен я, думал что он говорил мне правду, как и я. Потом я начал изменятся и тут же я узнал что он не был таким искренним как мне казалось. Людям отведено часто становится жертвами подобного обмана меня ввели в заблуждения, я чувствовал другое, а в собственном отражении он казался совершенно другим.

Впрочем, меня мучили сомнения о том как я мог ему доверять? Он же обманывал меня, и я об этом не догадывался... Наверное я был увлечён Еванжелиной. Три с половиной месяца я совершенно чувствовал счастье, золотой райский уголок, мне казалось что всё в этом мире так волшебно...

Вряд-ли я когда-нибудь прощу, его в моём сердце остались только одни - лишь переживания. Конечно, я мог бы попытаться рассказать о том, что я тогда думал и чувствовал в последние годы 1890 года. Наверняка в то, время я чувствовал наслаждение, но печаль не отступала от меня иногда я чувствовал раздражённость и очень часто я злился на Еванжелину потому - что мне было противно находиться в её обществе ради здорового сна я спал в собственной постели, с Еванжелиной, но какими бы разумными ни казались все объяснения, они не передают того, что происходило в моей душе. Календарь говорил мне, что всё начиналось двадцать первого октября, а закончилось тринадцатого ноября. Это означало, что я был отчаянно счастлив семьдесят дней, или тринадцать с половиной месяцев.

Но если числа и даты способны поведать совсем мало о глубине нашего блаженства, места, где мы были вместе, то наверняка сохранили бы нашу любовь. Теперь, когда я вспоминал это беззаботное время, перед мысленным взором встаёт комната в доме двадцать два по Лайф-стрит. На часах пять или шесть утра, солнце только что встало, его серебристые лучи пробиваются сквозь занавески, освещают капельки росы на стеблях травы и листья на нашем дереве познаний. Бассейны солнечного света расплескались по львиной шкуре на паркете пола, кроваво-красном диване и потёртому креслу любимого дедушки Еванжелины, которого я так любил сидеть в это ранее утро, уставясь в огонь и не верил своему беззаботному счастью. Как я любил эту комнату с её старой мебелью! И если бы какой-нибудь доктор Джил стёр эти воспоминания из моей памяти, я надеюсь, нет, даже верю, что одного взгляда на это кресло хватило бы, чтобы я в тот же миг вспомнил всё без остатка: любовь, экстаз, страх, надежду, и вообще всё!

Было бессмысленно описывать наши занятия. Мы делали то, что делают все любовники на свете. Целовались и болтали. Раздевали и ласкали друг друга. И то, что никто не знал о нашем счастье, придавало ему ещё большую остроту.

В моей памяти сохранилось множество приятных воспоминаний о том времени, но хватило мне и одного. Когда ночью я закрывал глаза, оно приходило ко мне первым. Наверное, когда я вызову его в памяти в своей смертный час, оно в последний раз утешит меня и сделает падение в пустоту не таким одиноким.

На часах два или три ночи. Я проводил Еванжелину. Совсем недавно наши обнажённые тела прижались к другу другу, а сердца бились словно в такт. Мы крутились в плащи. В воздухе висел морось, свет от фонарей придал ей сиреневый оттенок. Мы молчали, просто держались за руку, теребя, сжимая и поглаживая ладони, запястья и пальцы друг друга. Тихо, слышно только эхо наших шагов. Улица пустынна, время для нас словно остановилось. Еванжелина тихо и, надеюсь, удовлетворенно вздыхает и кладёт голову мне на плечо. Я обнимал её за талию, и мы молча бредем вперёд. Под фонарём я заметил смутный силуэт. Подойдя ближе, я узнаю констебля, который патрулировал наш район. Он молод, примерно моего возраста. Кон стебель здоровается. Мы что-то пробормотали в ответ.

Двумя часами спустя я возвращаюсь, ещё чувствовал на губах её вкус прощального поцелуя, мысли путаются, а тело ломит от приятной истомы. Под фонарём я заметил две фигуры. Второй полицейский, очевидно старший по званию, он делает шаг к направлению ко мне. Он что-то говорил, строго и властно, и тогда — и это самая волнующая часть воспоминания! — его молодой коллега кладёт полицейскому руку на плечо и говорил: «У вас всё в порядке?, . Я знаю этого господина. Он провожал свою невесту домой».

Глава 5

Я оглядывался назад, я понимал, что события, случившееся с нами на Рождество, Христово развивались, следуя холодной и неумолимой логике Эдварда трагедии.

Я уже не жалел о том, я упрямый. Я теперь знаю что такое любовь, пусть каждый обретёт это чувство. Может ли человек желать чего-то большего?

Еванжелина любила беседовать о краткой жизни, смерти, которой нельзя избежать людской нищете о жёсткости мира.

Мы увиделись на следующий день после приезда Еванжелины, и с первого мгновения я понял: что-то изменилось и никогда уже не будет так, как было прежде. Я радостно бросился к Еванжелине, но в её глазах не отразилось ответного чувства ко мне поэтому, я отстранился от неё. Я докапывался к ней с расспросами, но Еванжелины только горько плакала, вытирая слёзы платком я смотрел на неё со странной безучастностью. Наконец мои молитвы заставили её признаться.