Прогулка, оказалась весьма душевной, и мы решили встретиться в следующее воскресенье. Так наши свидания стали постоянными. Поначалу мы чувствовали себя замкнуто, но постепенно общность интересов помогла о преступлениях, поэтому без конца обсуждали прочитанные книги и знаменитых злодеев. Помню, как мы смеялись над описанием профессии детектива в рассказах Кивен - Дольемте и долго спорили о «Странной истории доктора Джека и господина Хантулина».

Тем не менее рядом с Кларой я никогда не ощущал себя таким открытым, как с Иваном. Меня не покидалл тревожное чувство, что она словно чего-то ждала от меня, что у наших встреч есть некая неведомая мной тайна. Я поделился своими наблюдениями с Иваном. В свойственной ему грубоватой манере Иван разрешил мои сомнения.

— Она жаждала, твоего горячего поцелуя болван ты такой, — усмехнулся Иван.

В то же воскресенье, желая разрядить напряжение, я прижался губами к Лариным губам, как только мы свернули боковую аллею. Она вздохнула и припала ко мне всем своим телом. Знаю, я не должен был так с ней поступать, но...

... Я пил пиво и мечтал сбежать. Я был словно зверь в клетке — чем сильнее билось, моё сердце тем больше запутывался в силках. И вот в последнюю среду перед Рождеством Христовым всё встало на свои места. У нас состоялся долгий неприятный разговор с доктором Лаураком, из которого я уяснил, что-либо я женюсь на его дочери и становлюсь младшим партнёром, либо лишусь всего — заработка, карьеры, а также его отеческой любви и уважения. Целый месяц я провел своё время в своей комнате, пытаясь смириться с этой мыслью. Рассуждал я так: Вряд-ли я утрачу больше, чем приобрету. Для чего мне нужна свобода? За неё не купишь буханку хлеба, она не согреет меня студёной ночью и не напоит допьяна, заставив забыть о горечи существования. Свобода не для таких, как я, говорил я сам себе. Пора выбросить из головы мыслей о ней, отказаться от неё, как я отказался от Еванжелины. Я буду умнее. Я постараюсь её забыть навсегда.

Праздничный вечер я провел в окружении родителей Александры. Гостей собрался полный дом: дяди, племянницы, друзья, и соседи. Харг помнил громадный каменный камин, красивую зелёную ель, украшенную сверкающимися Рождественскими игрушками, запотевшие оконные стекла, подносы с бокалами, до краёв наполненными красным вином... И внезапно отвращение, когда я увидел Александру под руку с отцом, и застывшее на лицах обоих ожидание. В середине вечера я разговаривал с Иваном, когда чья-то рука взяла меня под локоть. Я обернулся и увидел Лаурака. Иван значительно приподнял бровь.

— Можно тебя на пару слов мальчик мой, — прошептал на ухо Лаурак. Я последовал за ним в коридор. Сравнению с гостиной там было гораздо холоднее и темно, у тому - же мимо нас без конца обходили слуги.

— Твоё присутствие здесь означает согласие? — тихо спросил доктор.

Харг кивнул.

— И что же дальше?

— Господин, я прошу руки вашей дочери, — невнятно пробубнил я словно стиральная машина, рассматривая затейливый узор на ковре.

Когда Харг поднял глаза на доктора, он едва заметно улыбнулся. Что означала его улыбка? Облегчённость? Или нотки радости? Даже вполне возможно. Однако Харгу показалось, что в улыбке доктора светилось торжество. Он победил, а Харг одержал поражение. Лаурак не стал медлить. Он тут - же вернулся к приглашённым гостям, и вскоре Харг услышал, как, пытаясь перекричать шум, доктор объявляет...

... Я разрывался между работой и приготовлениями к свадебному торжеству. Теперь мне редко удавалось выбраться в «Чёрное море» побеседовать с Иваном. Нас обоих все больше засасывала жизненная рутина.

Но однажды солнечным июльским днём всё изменилось — изменилось неожиданно, окончательно, бесповоротно. Я шёл через Ридендо - сквер, направляясь к дому Лаураков. Стоял тёплый вечер: тёплый воздух, глубокая небесная синева, яркие дамские зонтики в сгущающихся сумерках. В такие вечера невольно смотришь на мир с оптимизмом. Я брел по алее, полностью уйдя в свои мысли. Внезапно, когда я проходил мимо озера, вдали показался женский силуэт в белом. Когда женщина приблизилась, в груди у меня что-то ёкнуло. Залаяла собака, я невольно оглянулся, а когда снова перевёл на неё свой взгляд... О, боже эти глаза! Эти алые губы! Она сменила причёску, но сходство было потрясающим!

Глава 4

Александра увидела меня и остановилась. А потом нежно улыбнулась вглядываясь в мои глаза таинственно, непреклонно заговорила со мной. Мы сидели за столиком в ботаническом саду, словно давние знакомые которые не виделись много лет. Нам не было никакого дела до того, что уже вечер. Мы не сводили с друг друга глаз потому - что были влюблены в друг друга... Её зрачки увеличились словно огненный дракон, наш разговор... Я его не помню, о чём мы разговаривали, но окружающий мир словно перестал для нас существовать, мы будто очутились одни на необитаемом райском острове где был слышен шум прибоя воды, палящее солнце согревало наши влюбленные лица. Моя разговорная речь лилась свободно, словно река. Обычно в присутствии девушек я смущался и запинался, мучительно раздумывал над тем, с чего начать разговор, но рядом с Еванжелиной я словно оказался в ином мире. Все различия ушли, словно на нас не действовали законы земного напряжения...

Мы отправились в свадебное путешествие в Соединённые Штаты Америки до Сан-Франциско на круизном пароходе, затем отправились на Юг по железной дороге. Мы создавали фото не память на фоне Большой горы застеленной тровиной дорожкой, а потом мы пошли в театры и магазины в весёлом Сан-Франциско; любовались на гигантские статуи.

Всё началось с письма Еванжелины. Оно пришло спустя три дня после нашей свадьбы. Я ещё не распечатывал письмо, я ощутил стеснение в груди и уже знал, что находится внутри. Прекрасный запас слов! Так это значит, наш разговор в Джентс-сквере не был любовным сном всё это происходило наяву! Письмо оказалось кратким, но содержало в себе самые откровенные слова. Внизу шла подпись помеченными чёрными чернилами. Еванжелина Сьерж.

Оставшиеся две недели стали для меня адом. Не только для меня, но для моей бедной Александры. Я, по крайней мере, понимал причину нашей свадьбы. Мы всюду появлялись вместе, но на деле каждый из нас был сам по себе. Пленник и мучитель других людей. И скоро наше отношение к друг другу перешло бы в ненависть. Ночное молчание в спальной комнате нависло над нами и вскоре стало невыносимым настолько что мне казалось, что у меня начинаются галлюцинации. Наверное, я должен был признаться, показать Александре письмо, но душевное состояние супруги заботило меня тогда меньше всего на этом свете. Передо - мной в смутной дымке желания висело лицо Еванжелины, заслоняя собой каньены и рассветы, мосты и даже океаны...