Однако молодой партизан решил высказать командиру и свою обиду на него. Антон хорошо знал дочь писаря в Белице. Это была косоглазая, заикавшаяся и невероятно глупая девушка.

— А зачем ты меня оженил на этой «красавице»? — не унимался Антон.

— Так ведь она дочь представителя власти, и притом единственная у своих родителей! — ответил Страхил и прикрыл рот ладонью, чтобы не рассмеяться. — Прости, но только эта благонадежная семья в Белице и пришла мне на ум...

Антон впервые присутствовал на областной конференции и видел людей, которые боролись вместе с коммунистами. Его охватило необычайно радостное чувство от сознания того, что силы народа растут и крепнут изо дня в день. Слушая выступавших, он мысленно переносился в свое село, к своим друзьям и товарищам. Здесь собрались и земледельцы, и беспартийные.

— Закономерная историческая необходимость, обусловленная развитием общества, классовой борьбой против капитализма, о которой говорил товарищ Георгий Димитров на конгрессе Коминтерна, объединяет всех нас в единое целое, и силы могучего Народного Отечественного фронта непобедимы...

Эти слова из речи представителя ЦК врезались в память молодого партизана, и он мог дословно воспроизвести ее в случае необходимости. Слова о близкой и полной победе произносились выступавшими с глубокой верой и убежденностью, и это было самым главным в работе конференции.

Антон внимательно вглядывался в лица присутствовавших. Некоторых из них он уже знал и не раз встречался с ними. Как близки ему были эти люди! За ними стояли боевые группы, партизанские отряды, подпольные организации в селах и городах.

 — Главное, товарищи, — говорил представитель ЦК, — состоит в том, чтобы мобилизовать все силы Отечественного фронта, объединить партизанские отряды в крупные боевые соединения и незамедлительно приступить к операциям по захвату сел и городов. Необходимо усиливать наступательные действия с целью завоевания власти по всей Болгарии... ЦК считает, что в стране в настоящий момент создалась революционная ситуация. Красная Армия неудержимо продвигается к Балканскому полуострову и вскоре форсирует Дунай! Товарищи, идут советские братья, приближается час победы! Так будем же достойны ее!..

Слушая речь представителя ЦК, Антон невольно вспомнил все пережитое. Перед глазами встали образы Анешти, Димо и других боевых товарищей. Вспомнилась встреча с бай Михалом и его сторонниками, которые не во всем понимали партизан. В тот вечер комиссар Димо сидел возле раскаленной железной печки. Его спутники уже давно съели поданную на ужин фасоль и небольшую порцию солонины, обогрелись и высушили одежду. Затем им принесли ракию. Комиссар лишь слегка прикоснулся губами к обжигающей жидкости и сказал:

— Я возьму эту фляжку с собой! Если кого ранят, то ракия будет вместо спирта.

— Вы уходите в горы и не думаете о том, что из-за вас будет страдать народ! Говорил и опять говорю: уйдете из околии — только накличите беду на людей! — сердито прорычал бай Михал.

Комиссар сидел опустив голову. Глаза его потемнели. Трудно было сказать, что в этот миг в них отразилось — гнев или укор.

— И мы давно хотим сказать тебе, бай Михал: если будешь стоять на своем, значит, ты против партии! — не выдержал Анешти.

— Врешь, парень! Может ли человек выступать против самого себя? Разве не я представляю здесь партию, товарищи?!

— Да, сейчас ты — секретарь околийской партийной организации, но можешь и не быть им! — отрезал Анешти.

— Тебе известно решение ЦК? — тихо спросил комиссар.

— Знаю, но сейчас речь идет не об этом! Ваш уход в горы — это сумасшествие, Димо! Ты стал жертвой прекрасных сказок, но я не поддамся на них. Что мы этим решаем? Ничего, только заставляем людей заниматься пустым делом! — ответил смущенный Михал.

На стенах комнаты играли блики от мерцавшего в печке пламени, создавая обстановку покоя и уюта. Время от времени приятно пахло воспламенявшейся смолой. Однако эта безмятежная обстановка лишь усиливала тревогу в связи с разногласиями, возникшими между партизанами и группой бая Михала. Кто же такой был бай Михал? Внешне это был сильный добрый человек, который, казалось, никого не боялся и мог простить все или не простить ничего.

— Я тоже хорошо знаю, что победа приближается, — продолжал Михал после короткой паузы. — Но она приближается благодаря России, а не благодаря вашим паршивым берданкам, на каждую из которых приходится по десять патронов. — По его лицу пробежала мечтательная улыбка. — Кроме того, Димо, я тебе уже сказал, вы прямо соблазняете партийные кадры своей романтикой. Подражаете истории, так как люди склонны верить смелым и сильным личностям. Вы губите и себя, и наши кадры, бросая их на съедение волкам.

— Михал, это же оппортунизм! — произнес Димо, глядя на пламя. — Это паразитизм! И когда советские люди победят, а они непременно победят, то эта победа будет только их победой. Урожай принадлежит тому, кто его выращивает... — Димо поднял голову. Его небритое вытянутое лицо покраснело от пламени и казалось суровым. Он продолжал: — Даром победа и свобода не даются! Никто не принесет их нам на блюдечке! Раз враг общий — и борьба должна быть общей. Эта борьба идет на многих участках, и каждый обязан победить на своем участке. Что касается русских, то они, конечно, и без нас хорошо справятся. Но, по-твоему, получается так: мы должны сесть по-турецки на лавку и ждать, когда наконец замолкнут орудия на Восточном фронте, чтобы потом прибежать и сказать: «А мы тоже победили!» Так, что ли?

Михал молчал. Видно, надолго и крепко засело в его голове убеждение в своей правоте: он, мол, оберегает партийные кадры и защищает интересы коммунистов всей околии. Это мнение затуманило ему рассудок. Он даже покраснел от злости и неожиданно хриплым голосом закричал:

— Это сумасшествие, говорю я вам!

— Сумасшествие? Да разве это сумасшествие, если Болгария получит свободу от нас?! — повышенным тоном произнес Анешти, обычно очень сдержанный.

— Если будете подвергать опасности только себя, я махну на это рукой: сами заварили кашу, сами ее и расхлебывайте. Но дальнейший уход людей в горы я прекращу! Те, кто уже ушел туда, пусть остаются. Остальных же следует сохранить для решительного часа!

— Для решительного часа, говоришь? — покачал головой Димо. — Хорошо придумано! Сиди себе и в ус не дуй! Бай Михал, ты не только оппортунист, но еще и капитулянт! Но уж раз ты действительно решил, что можешь дать партии поменьше, а взять для себя побольше, то пусть тебе не покажется странным, если мы не потерпим гнили в партии!

Комиссар встал и закурил сигарету. В комнате воцарилась полная тишина. Только слышалось хриплое дыхание прокуренных легких Граматики, тяжелые вздохи бай Михала, потрескивание дров в печке да равномерное постукивание капель дождя на улице.

— Это последний наш разговор! — первым нарушил тишину Димо. — Хочу, чтобы ты правильно понял меня. Да, партии не нужны суетливые и тщеславные люди. Но, по-твоему, получается, будто мы тайком и не зная врага распалили огонь... Нет, если мы хотим бороться за идеалы партии и в то же время боимся идти на самопожертвование, то нас нельзя считать коммунистами.

— Димо, скажи мне: когда же наконец придет этот час?.. — спросил Михал и провел по лицу ладонью.

— Не вздыхай! От нас сейчас требуются не вздохи, а действия! Разве можно оставаться пассивными и прозябать в бездействии за спиной сражающихся большевиков?

— Может, ты и прав, но я повторяю: мы должны работать осторожнее и осмотрительнее, чтобы сохранить силы для последнего, решающего боя.

— Так это то же самое, что ты говорил раньше! Я повторяю тебе в последний раз: в своем бездействии мы сейчас уподобляемся лодырям, которые сами не работают и только ждут, пока им другие построят дом. Эти другие помогают им, делают кирпич, роют яму для фундамента, таскают и ставят бревна, а когда дом уже готов, лодыри прибегают и просят ключ от него. Чем это не «ге-ро-изм»? — с сарказмом и гневом расчленил это слово Димо. Комиссар умолк, затем проверил огонь в печке и, вытерев руки, взглянул на сидевшего в тени Михала, а потом с нескрываемой ненавистью проговорил: — А сколько еще таких появится после!..