Я не стал его успокаивать. Юноше надо было поплакать после всего пережитого. Говорят, слезы иногда помогают...

Этот случай не отличается особым драматизмом, хотя в данной истории и замешан известный бандит Георгий Андреев, которого за его исключительное сходство с министром иностранных дел Японии прозвали Мацуокой. Он держал в страхе население почти половины округа, а его жестокость не знала предела. Бывшие полицейские в своих показаниях писали, что Андреев самолично отрубал топором головы у своих жертв, а потом насаживал их на палки и носил по селам. Этот головорез не мог ни есть, ни пить, ни спать, если промахивался при стрельбе и не видел человеческой крови. Известно было, что Мацуоку арестовали в Ихтимане еще в первые дни после 9 Сентября, но как ему удалось в тот же вечер бежать из-под стражи из околийского управления, никто не знал. И теперь всякий раз, где бы он ни появлялся вновь, людей охватывал панический ужас.

Я тщательно избегал встречи по пути в Елин-Пелин с одной женщиной, которая всегда останавливала меня возле околийского управления. Всякий раз, встречаясь с нею, я, как работник госбезопасности, испытывал угрызения совести. Эта женщина упорно, хотя и безуспешно, лечила свою дочь, восемнадцатилетнюю девушку редкой красоты, сошедшую с ума после того, как она летом тысяча девятьсот сорок четвертого года попала в руки жандармского сержанта Мацуоки. Мать не могла себе представить, что пережило ее дитя в помещении полицейского управления, но вновь и вновь вспоминала тот момент, когда сияющий и надменный Мацуока с важным видом привел ее дочь домой и небрежно сказал:

— Бери, привел тебе твою святую! Теперь она праведная. Можешь быть за нее спокойна!

И каждый раз эта мать дожидалась моего прихода и молча смотрела на меня. Взгляд ее говорил о многом. Она задавала один лишь вопрос: «Взяли Мацуоку?» И этот вопрос как бичом хлестал по моему сознанию. Никто не знал, когда можно будет ответить на него положительно.

Служил в околийском управлении товарищ по фамилии Милков. Он был несколько старше нас и, надо сказать, значительно опытнее. Вот ему-то и было поручено вести это дело — поиск и обезвреживание бандита. Несколько дней назад Мацуока по дороге в Чукурово остановил повозку, на которой ехали пять человек — двое мужчин, двое детей и женщина. Он жестоко расправился с мужчинами, размозжил головы детям, а женщину забрал с собой. Через три дня ее, чуть живую, подобрали на дороге в чукуровскую каменноугольную шахту.

Действиями Мацуоки руководили из-за границы. Ему предписывалось перемещаться по округе, терроризировать и убивать беззащитных людей, осуществлять поджоги, наводить страх на население деревень и вербовать себе сторонников среди недовольных новой властью. Для другой, более «чистой» работы предназначались другие отряды, но с ними Мацуоке запрещалось вступать в контакт. Таким образом, соблюдалось своего рода «разделение труда».

Наш Милков собрал исчерпывающие данные о банде Мацуоки, провел не одну засаду, чтобы поймать бывшего жандармского сержанта, но тот всякий раз уходил целым и невредимым. Сеть его осведомителей и сообщников уже была раскрыта, а Мацуока оставался на свободе и находил себе новых сообщников. Естественно, все это омрачало Милкова. Он, не жалея сил, работал почти круглосуточно и очень нервничал. Да и сверху нам не давали покоя, поскольку такая обстановка мешала партийным организациям на местах проводить кооперирование сельского хозяйства. И вот однажды утром Милков вошел ко мне в кабинет усталый и раздосадованный, швырнул на стол огромную папку и, тяжело вздохнув, сказал сквозь зубы:

— Хватит! Пусть кто-нибудь другой ловит Мацуоку! Я, товарищ инспектор, больше не могу заниматься этим делом.

— Как это не можешь? — удивленно спросил я. — Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?..

Милков разразился такой залихватской бранью по адресу Мацуоки, что мне стало как-то неудобно. Потом он сел и начал объяснять обстоятельства, которые довели его до такого состояния.

Почти двадцать дней Милков подготавливал встречу с бандитом и с большим трудом наладил контакт с его надежным сообщником, заброшенным из-за границы. Мацуока заинтересовался Милковым и захотел встретиться с ним.

Поздно вечером наш сотрудник прибыл к месту явки, и только он подал условный сигнал, как неожиданно из леса вышел сам главарь банды. Он был в широких шароварах, заправленных в сапоги, в меховой шапке, красиво вышитой рубахе и темной куртке нараспашку. На плече у него висел автомат, сбоку болтался охотничий нож, за поясом — два пистолета.

Они обменялись паролями, и Мацуока, указав рукой на поваленное дерево на опушке леса, предложил:

— Садись!

Милков осторожно оглянулся, но не заметил ничего подозрительного. Бандит смело и уверенно направился к дереву, Милков последовал за ним. Впоследствии он очень сожалел, что не пристрелил Мацуоку сразу, как только они сели. Как потом объяснил Милков, ему уж очень любопытно было поговорить с этим извергом, наводящим ужас на жителей окрестных деревень.

— Здесь не опасно? — спросил Милков.

— Раз здесь я, значит, не опасно! — небрежно ответил Мацуока, и в голосе его прозвучала такая самонадеянность, что наш сотрудник едва сдержался, чтобы не всадить ему пулю в лоб.

— Прежде всего в знак нашего знакомства я хочу сделать тебе подарок! — проговорил Милков, протягивая Мацуоке свой парабеллум, и добавил: — Доверие за доверие!

Мацуока принял подарок, внимательно осмотрел его при лунном свете, сдержанно поблагодарил и засунул парабеллум за пояс рядом с двумя своими пистолетами, а потом многозначительно пообещал:

— У меня нет оружия для подарка, но в другой раз постараюсь ответить тем же.

Разговор затягивался, но Милков не спешил, полагая, что бандит у него в руках и никуда не уйдет. Наш разведчик решил сначала выведать у бандита все, что возможно, а уж потом стукнуть бывшего жандармского сержанта, скрутить и доставить в город. Мацуока по своим физическим качествам не мог противостоять Милкову, который считался лучшим в околии самбистом. Милков достал портсигар, угостил собеседника сигаретой и... В этот момент кто-то совсем рядом кашлянул. Милков пришел в бешенство, догадавшись, что это товарищ из околийского управления, который, видимо, следил за ним, чтобы в нужный момент прийти на помощь. Оглянувшись, Милков стал всматриваться в темноту, но за деревьями никого не увидел, а когда обернулся, Мацуоки будто и не было. Милков бросился на землю, ожидая выстрела, но его не последовало...

Когда Милков рассказал мне все это, я подумал: «А почему Мацуока не стрелял, скрывшись в темноте леса? Наверное, посчитал, что попал в западню, и боялся, что его упредят? Или сначала тоже перепугался, а когда страх прошел, было уже поздно?..» Так или иначе, бандит скрылся, а наш Милков после всего случившегося долго не мог прийти в себя.

Я пытался внушить ему, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Я уговаривал Милкова, даже стыдил, но все безрезультатно. Милков был настолько расстроен, что никакие уговоры уже не могли заставить его снова взяться за это дело. Чтобы успокоиться и обрести прежнюю уверенность, ему нужно было время. Однако дальнейшая отсрочка означала новые и, возможно, еще более тяжкие преступления бандита. Милков ругал и Мацуоку и себя, а уходя, попросил направить его в другую околию, чтобы больше не слышать об этом отвратительном типе.

На следующее утро мы получили сообщение о том, что в одном селе Мацуока зверски избил священника только за то, что тот в своей проповеди призывал к миру. Убегая из села, бандит бросил гранату в здание общины. Следы Мацуоки и его сообщников опять затерялись. А тот агент, который помог нашему контрразведчику Милкову установить связь с Мацуокой, через два дня был обнаружен повешенным в собственном доме. Такой оборот дела задевал наше самолюбие и престиж: мы так и не выполнили приказ задержать или уничтожить Мацуоку. Наши неудачи подрывали влияние и авторитет народной власти.