Когда Антон спускался с гор, Страхил напутствовал его, положив ему на плечо руку, ласковую и твердую, теплую и сильную. Такие руки были у отца Антон помнил, как отец положил ему свою руку на плечо, когда поднялся на ноги после избиения в полиции, и сказал: «Сынок, ты уже взрослый. Ты должен знать, что мы полностью разделяем твои идеи...»

— Если ты считаешь, что ребята созрели для серьезной борьбы, — говорил Страхил, — береги их, сдерживай их пыл. Ведь тебе уже известно, к чему приводит неосмотрительность и спешка. Пусть не увлекаются только романтикой. В случае необходимости ты знаешь, где Димо. А если возникнут какие-то непредвиденные обстоятельства, — одному богу известно, с чем можно встретиться! — действуй так, как учили в Союзе молодежи. Принимай конкретные и решительные меры. Без промедления! Очень дорого иногда обходятся партии случайные люди...

Проводив его, помахал рукой:

— Если удастся, принеси пачку настоящего «Томасяна»... И не своевольничай! Ясно?..

— Ложись! — коротко приказал Антон.

Полицейский упал на живот. Антон осмотрелся, спрятавшись за камень. Нет, кругом не было ни души. Не слышно было ни шагов человека, никакого другого шума, который выдавал бы укрывшихся в засаде людей.

«Ты убежден в том, что не мог стать другим? Скажи честно! Ты что, хотел стать убийцей?» — намеревался сказать Антон полицейскому а вместо этого спросил:

— Если у тебя есть часы, скажи, который час?

Антон прикинул: «До лагеря — не меньше трех часов ходьбы... А зачем он нужен в отряде? Чтобы похвастаться: вот, мол, смотрите на меня, я привел живого полицая?..» Антон представил себе, как политкомиссар Димо начнет определять вину полицейского, а потом скажет: «Освободите его, мы судим только за преступления!..»

«Расстрелять его, что ли? А если выстрел услышат? Что, если полицейские засады где-то близко?..»

— Слушай, если бы пленником был я, что бы ты сделал со мной? — неожиданно спросил Антон.

Полицейский вздрогнул. Он явно не ожидал такого вопроса. Лежа на животе, он уткнулся в землю и ждал, когда выстрел в спину прижмет его к траве, мокрой от вчерашнего дождя. Партизан склонился над ним. А может, партизан хочет отвести его в отряд? Почему он медлит? А может, он не хочет брать на свою совесть жизнь человека? Эта надежда, такая маленькая и такая неутешительная, что его отведут в отряд, заставила полицейского поднять голову. В его темных глазах светились мольба и надежда, и он тихо проговорил:

— Не знаю, может, я не пожалел бы тебя...

— Так. Хорошо. По крайней мере, откровенно! Если ты и останешься в живых, все равно ты обречен. А ну поднимайся!.. — скомандовал Антон.

Полицейский теперь уже был убежден, что партизан убьет его, не поведет в отряд, все кончено. На глаза полицейского навернулись слезы. Он беспомощно встал на колени, вытирая мокрое от слез лицо.

Антону казалось, что полицейского будто ударили тяжелым молотом и все его тело мучительно передернулось от этого удара. Охваченный страхом, полицейский понимал, как бессмысленно он умирает.

— Вставай! Вставай, тебе говорят! — будто удар кнута, прозвучал голос Антона.

Полицейский покорно встал. У него дрожали колени. На лице появилась ужасная бледность.

— Давай иди!..

«Революция, сынок, — говорил ему отец, — это нешуточное дело! Если возьмешься за него, доводи до конца! Земля, чтобы давала хороший урожай, должна засеваться добротными семенами. Так оно, сынок, и с революцией. Чтобы победить, революция должна иметь крепких бойцов, готовых пролить свою кровь!.. Будет в революции проливаться и чужая кровь, только на этой крови вырастет бурьян. Помни об этом и никогда не проливай крови без нужды...»

Полицейский на все пуговицы застегнул куртку, поправил фуражку. Лицо его покрылось обильным потом.

— Иди! Ну! — Антон поднял пистолет. Полицейский остолбенел и медленно обернулся. Может, он хотел встретить смерть, глядя ей в глаза?.. — Убирайся, тебе говорят! — внезапно закричал Антон, теряя самообладание. — Убирайся, иначе нажму на спусковой крючок!..

Полицейский стал медленно спускаться вниз. Сделал несколько шагов, остановился и снова медленно пошел. С каждым шагом он все больше втягивал голову в высокий воротник своей куртки. Еще шаг! И опять остановка. Сейчас... Еще один миг... Вот он удалился ровно на десять шагов. Сейчас... И, собрав все свои силы, преодолевая ужас, вновь остановился. Медленно обернулся.

Там, где несколько мгновений назад стоял партизан, никого не было. Полицейский широко расставил ноги, чтобы не упасть. У него кружилась голова. До боли в глазах он всматривался в искрящуюся в розовом мареве мраморную вершину Свештника, за которую пряталось яркое солнце. На несколько мгновений там вдруг появилась фигура Антона и так же неожиданно исчезла.

— Почему он не стрелял? — наконец выдохнул полицейский.

И в этот момент заметил, как тень горы, отбрасываемая заходящим солнцем, стала медленно надвигаться на него, окутывая все вокруг мертвым бесцветием. А вверху сияла, искрилась мраморная вершина. Полицейского вдруг охватила страшная слабость. Не в силах справиться с ужасом всего пережитого, он опустился на траву, уткнулся в колени и громко зарыдал. Он катался по земле и до крови кусал губы. Руки и лицо его были мокрыми от слез и грязными от песка. Фуражка отлетела в сторону. Потом он сел, не в силах что-либо воспринимать и соображать. А вершина все сияла. Свет ее проникал лишь узким треугольником к подножию. Внизу мрак сгущался, и в нем терялись все пути и дороги, предоставленные полицейскому партизаном, имени которого он не знал и уже не имел возможности узнать.

Все началось невообразимо смешно. Антон вел девятерых партизан. Они пришли из разных деревень, но уже сдружились за время партизанской жизни в горах. Вооружены они были кто пистолетом, кто болгарским карабином, кто итальянской, греческой или английской винтовкой, длинной, как верста. Один, моложе всех, прихватил в общинном управлении шесть ручных гранат-хлопушек. В его ранце кроме гранат и двух головок сахара находились также шестьдесят пистолетных патронов, белье и различные мелочи, а сверху лежал топорик. Хозяин ранца объяснял это так: «Человек не знает, что и когда ему понадобится, да к тому же топорик не такой уж тяжелый!..»

Расположив на привал еще не привычную к походам молодежь, Антон выставил посты. Разместились они на табачном поле. Внизу простирался лес, выше была поляна, а за поляной — кустарник. С высоты было видно далеко окрест — до самых Родоп. Опасности встретиться с противником, по крайней мере до полудня, не предвиделось.

Судачат, болтают между собой парни. Развязались у них языки. Сейчас выговорят все наболевшее, накопившееся на душе, чтобы потом вновь соблюдать тишину. Они смеются над тем, как Попето ходил по воскресеньям в церковь и как его дед говорил: «Ты любишь погулять и вкусно поесть, а поэтому мы не пошлем тебя в Рилский монастырь, чтобы ты стал священником, Ламбо. А ведь дед твой был протоиереем...» Когда же ружье оказалось в руках «кандидата» в Рилский монастырь, отец сказал: «Ламбо, я знаю, деду известно, кто похитил у него ружье. Найдешь его, дед поможет тебе стать священником...»

Самый юный паренек из их группы лежал на земле, положив ранец под голову. Он закрыл глаза и о чем-то думал. Неожиданно юноша приподнял голову и с ужасом закричал:

— Товарищи, граната! Граната шипит!..

Все партизаны мгновенно отбежали в сторону, словно их ветром сдуло. Антон тоже отполз подальше, прислушиваясь, как под ним ломались стебли табака. С момента, когда раздался крик партизана, прошло три-четыре секунды. Антон огляделся вокруг и подумал: «Внизу непременно услышат взрыв. Они решат, что в горах что-то произошло. На полях работают люди. Поднимется шум, ребята напугаются... Пусть это будет закалкой нервов».