Антон поднялся и увидел, что тот кричавший паренек, красный как рак, пополз обратно к ранцу.

— Стой! Куда? — испуганно закричал Антон, но в следующий миг спросил уже спокойнее: — Ты дергал за шнурок и колпачок?..

— Нет! Нет! — заверил его парень. — Но она шипела, шипела, товарищ Антон!

— У тебя в голове шипело! Напугал ты нас!

Сгорая от стыда, парень подбежал к ранцу, взял его и приложил к уху.

— Сахар, сахар, товарищи! Книга опрокинулась, и сахарок стал хрустеть!

Над табачной плантацией раздался смех. Антон стал размахивать руками, пытаясь успокоить молодых ребят, но внезапно и сам рассмеялся до слез.

Когда Страхил встретил новых партизан, он заметил оживление в их глазах: молодых людей все еще распирал смех. Страхил спросил одного из них, какое тот выбрал себе партизанское имя. Молодой человек, указав на товарища, сказал:

— Мне вы сами дадите имя, а вот его пусть назовут Шипуном.

— Нет! — возразил другой. — Давайте окрестим его Сахарком!

— Так нельзя! — вмешался Антон. — Условное имя дается партизану для конспирации. Так поступают подпольщики, чтобы избежать полного провала, если кто-то из них не сможет выдержать полицейских допросов...

— Я хотел назваться Георгием Скрижовским. Мой отец был в его чете. Я хочу взять имя Георгий, можно? — нерешительно спросил парень, все еще сильно переживая этот случай с гранатой.

— Как хочешь, но мы будем звать тебя Сахарок! — смеялся его товарищ.

После обеда к Антону подошел комиссар отряда и, сев рядом, спросил:

— Как чувствуешь себя? Стал настоящим туристом! Трепещите, Балканы!.. Это и плохо и хорошо! Не думаешь ли ты, что действовать самостоятельно легче, чем участвовать в операциях отряда?

Бывший учитель начинал издалека. Это могло означать или приказ немного отдохнуть, или прикомандирование вместе с выздоравливавшими ранеными к кухне бай Манолы, чего Антону очень не хотелось, или новое задание.

— Ты сильно сносил обувь, — серьезно продолжал Димо, со счастливым видом постукивая первосортной папироской «Томасяну» по своему уникальному, подаренному ему ятаком из Доспата портсигару, на котором изображение полумесяца мирно уживалось с изображением креста. — Смотри, просят каши. Иди к Методи и сдай обувь. Теперь у нас есть сапожник...

Это был приказ, и Антон босиком зашагал по траве. Земля была приятной, теплой; упругие стебельки трав щекотали ему ступни. Военные тяжелые ботинки, которые он нес в руках, два с половиной месяца назад были совсем новыми. Сапожная мастерская Методи расположилась возле громадного пня. Перед мастером в фартуке лежали два настоящих сапожных молотка, а на «столике» находились коробка с гвоздями, сумка с лоскутами и обрезками кожи, клей в баночке из-под крема. Мастерская Методи представляла собой настоящий цех бытового обслуживания. Неподалеку от мастера сидели на корточках четыре партизана. Они курили и не спеша вели разговор, вспоминая мирную жизнь, когда босиком ходили в школу, и обмениваясь мнениями о царвулях из необработанной свиной кожи и обуви на резиновой и деревянной подошве. Они долго рассказывали о том, как гуляли на масленице в Заговенах, как прыгали через огонь в обуви на резиновой подошве, а потом бросали эту обувь в костер, поскольку она подгорала и приходила в негодность.

— Давай твои! — протянув руку к ботинкам Антона, сказал Методи.

Антон уселся рядом с сапожником. Антону было ясно, что комиссар Димо, прежде чем подойти к нему, уже побывал у сапожника. А когда юноша заглянул в «главное интендантство», бай Марин, смерив его взглядом с ног до головы, произнес:

— Эх, Антон! Все по селам ходишь. Везде, наверное, приглашают тебя перекусить. А посмотришь на тебя — за святого сойдешь! Подожди, у меня есть кое-что для тебя. Тут Димо приходил, отдал мне распоряжение, но и без распоряжений знаю: ты не брал положенное тебе несколько дней и имеешь на это полное право!

Марин достал около десяти штук печенья и несколько кусочков сахару. Затем он долго колдовал над головкой сыра, примеряясь, как бы не отрезать слишком толстый кусок.

— Ну ладно, какой получится! — со вздохом произнес он и вонзил наконец нож в сыр. — Слушай, у меня есть еще вяленое козье мясо. Правда, оно очень соленое, пить много будешь, но ты все равно возьми.

Потом Антон получил новую одежду. Прежде чем отправиться на специальное задание, каждый боец должен был обязательно привести в порядок или заменить свою одежду, которая быстро изнашивалась от лазанья по каменистым склонам, от колючего кустарника, грязи и пота. От связного требовалось, чтобы он своим внешним видом не показывал, что партизаны нуждаются в обмундировании. Антон не раз испытывал на себе эту трогательную заботу товарищей, когда его отправляли на встречу с ятаками или подпольными организациями РМС и партии. Партизаны знали, как ответственна и тяжела эта работа, поскольку многие из них не раз сами ходили в села и города и понимали, что значит обходить засады, пробираться мимо полицейских постов или стоять, прижавшись к темной стене, когда совсем близко раздается топот жандармских сапог. Партизаны больше обыкновенного заботились об уходящем товарище и старались не показывать ему своих опасений. В эти минуты Антону становилось не по себе. Охваченный нежностью, он испытывал чувство неловкости, не зная, как отблагодарить товарищей...

— Нарядили тебя как на свадьбу, — улыбаясь, разглядывал его комиссар Димо. — Пойдешь на областную конференцию как представитель партизанской молодежи околии. Пойдешь вместе со Страхилом. Он поведет тебя до самого места. Запомни все задачи, которые нам предстоит решать. Продумай свое выступление. Я зайду часа через два, и мы еще поговорим об этом, кое-что уточним.

...Страхил был весьма интересным спутником. Он без нужды не озирался и не останавливался, чтобы прислушаться, хотя и считался самым осторожным партизаном. Сильный, стройный красавец, он мог услышать отдаленный выстрел или разговор, умел различать лесные шорохи и человеческие шаги среди стонущего от ветра леса. Страхил любил поговорить, посмеяться, рассказать разные истории. Ну а когда нужно было соблюдать тишину, ничто не могло заставить его проронить хоть слово. Он умел терпеливо выжидать врага и готов был часами лежать на земле, выставив вперед дуло своего огромного пистолета. Однако сейчас у него в кармане кроме хлеба и табака лежал настолько маленький и миниатюрный пистолет, что его не сразу можно было нащупать.

— Ну как, не распухла у тебя голова от инструктажа Димо? Вы, молодежь, все равно что тыква несозревшая, — шутливо сказал Страхил. — Правда, Димо умеет обогреть вас, и вы быстро зреете... Не задирай нос, парень! Ты, конечно, знатная особа для своих ремсистов в околии, но для меня ты — всего-навсего еще юнец... Эх, взял бы я да снял бы с некоторых из вас штаны и выдрал бы как следует кизиловым прутом!..

Страхил уже не шутил, хотя в голосе его звучали еще шутливые нотки.

— За что?.. — удивленно спросил Антон, очевидно не ожидая такого оборота дела. — Ведь мы... — начал молодой партизан и замолчал. В его памяти встали лица погибших и сражающихся молодых бойцов, арестованных или действовавших в подполье ремсистов — словом, всех знакомых ему девушек и парней, горячих и флегматичных, дерзких и осторожных. — В сущности, мы очень похожи на наших отцов, но многому научились и от вас, и от комиссара Димо. Однако в нас есть что-то и свое... Много огня и мало опыта. Не так ли?

Страхил шагал не останавливаясь.

— Это ты говоришь под влиянием Димо!.. А я могу сказать еще кое-что о таких, как ты. Вы не только зелены, но и непослушны... Каждый из вас не научился еще по-настоящему дорожить жизнью. Вы нетерпеливы и не понимаете, как важно сохранить жизнь... — Он сделал паузу, с болью в сердце вспомнив погибших молодых парней. — Ну а в целом вы хорошие, добрые ребята... Будь внимательнее, подходим к шоссе!

Они спустились по заросшему кустарником склону. Слева, в ста шагах от них, вдоль реки тянулось пыльное шоссе на Разлог.