А теперь они лежат и умирают с голоду. Ерме не хочется спать: ей снятся кошмары. Ивайла плачет. Лишние движения делать нельзя, и она не вытирает слез, медленно стекающих к уголкам ее бледных губ. Однако командир отряда Страхил каждый день чисто выбрит; ему досталась бритва от какого-то полицейского. Приведя себя в порядок, Страхил протяжно, делая длинные паузы, сказал:
— А теперь рассмотрим вопрос о роли личности в истории.
«Роль личности? Есть ли личности среди врагов? Бесспорно, имеются. А если это так, то почему они берут под свое знамя насилие и подлость?.. Нет! Для Велко смерти мало! Его надо заточить в пещеру, в ту пещеру, где были спрятаны продукты...»
...Антон пришел в Тешово. Старуха Янинка радостно встретила его.
— Господи боже, пресвятая богородица! Поди, мать его плачет по нем! Господи, сохрани его!
Она ходила в черном одеянии, согнутая, высохшая, и напоминала собой заросший пень вербы, ветки которого были побиты градом и торчали, словно растопыренные ладони. Она добросовестно поклонялась своему богу и верила в силу его.
Антону стало обидно, и он, улыбаясь, смело сказал ей:
— Перестань, бабушка Янинка! Молись лучше на нас, партизан!
Вошли в подвал. Старуха Янинка позаботилась: свиное сало, мука, сахар — все аккуратно хранилось... Однако продуктов оставалось немного: их уже успели подобрать ребята...
Ремсисты — настоящие комсомольцы! Как те, которые воюют там, на русских просторах. У тех и у других враг один. Важнее всего то, что он слушал радиопередачу из Москвы. Текст ее Димо уже отнес...
— Это же настоящее богатство! Береги его, бабушка Янинка, пока не придут наши. Всем хватит, чтобы перезимовать.
— Знаю, сынок! Ты получше смотри, когда пойдешь в город. Всюду жандармы...
Шли по бездорожью. Снег слепил глаза. В поле возле Ляски никто не встретился им. Антон двигался спокойно и уверенно. И вдруг как подкошенный упал на землю и головой зарылся в межу. «Веревка, колючая проволока?!» — пронеслось в голове. Двое полицейских сзади набросились на него.
— Ах ты, сопляк! — сквозь зубы прошипел один.
— Что, на царя пошел, а? — ударил Антона по лицу другой.
— Будь осторожен! — закричал Антон своему спутнику.
Где-то впереди блеснул выстрел, затем другой...
Агент замахнулся и бросил гранату. Взрыв огласил долину. Стрельба прекратилась. Антон немного прополз, затем попытался подняться, но правая нога его подогнулась. Боли не чувствовалось, не было ощущения ожога, но когда он вновь попытался встать, то не смог. Осторожно потрогал ногу — на руке осталась кровь. Икра ноги была прострелена. Ничего, рана неопасная, в сущности пустяковая. Только она все же мешает, сковывает движения. Неужели его вновь вернут в полицию?..
Агент подбежал к нему и, взвалив его себе на спину, пошел вверх по течению реки. Хрупкий лед трещал под ногами.
— Это, наверное, были ваши!.. Но почему они убежали? — с трудом переводя дыхание, сказал агент.
— Не может быть! Наши теперь...
И Антон замолчал. Ему очень хотелось продолжить, но какая-то сила остановила его. Язык стал заплетаться, и он закрыл глаза...
Ивайла плакала, Страхил успокаивал ее. Пеца пришивал пуговицу к брюкам.
— Спокойно, товарищи! Дисциплина — прежде всего! — говорил бай Манол, подходя то к одному, то к другому партизану. — Ой ты, матушка моя, надо продержаться еще два дня!.. Мануш и Антон непременно придут, и тогда у нас будет праздник с горячим супом. Бай Манол не обманывает вас! Разве я когда говорил неправду?..
Антона знобило. Он чувствовал, что силы покидают его. Вспомнились слова Димо: «Даже теряя сознание, коммунист не должен говорить то, чем может воспользоваться враг».
Рана Антона продолжала кровоточить. Они уже подошли к лесу, но им еще предстояло перевалить через гору и примерно через тридцать минут достичь крестообразной сосны, затем по склону спуститься влево и выйти к мосту, а от него сделать сто шагов вверх, к спасительной хижине старика Косты. А вдруг его нет? Хоть бы нашлось там чем подкрепиться!
Держись! Еще немного, совсем немного! Это твои горы, Антон! Единственные на свете. Здесь бродят всякие люди, но горы дают убежище только добрым. Горы и леса, то густые, то редкие, то темные, то солнечные... Здесь твои друзья. Они непременно придут и принесут спасение...
Полицейский агент остановился в изнеможении. Он не притворялся: ведь по крайней мере три часа он тащил на спине этого парня. Лицо заливал пот, дыхание останавливалось. Он посадил Антона на снег, сел рядом, достал сигарету, закурил и сказал:
— Дальше устраивайся сам! Можешь — не можешь...
— А ты действительно полицейский?
— Я же сказал тебе: у каждого свой путь в жизни! Только одни идут правильной дорогой, а другие приходят ни к чему — и конец...
Время летело. Примерно через два часа старик Коста уже будет разгружать мула, а Мануш спросит его:
— Почему опоздал Антон?
— Гм, заигрался где-нибудь, дело его ребячье! — бросит старик Коста. — Ну а вы не держите там, наверху, детей!
— Да, есть кому лепить нам снежных баб! — вяло ответит Мануш и мысленно будет ругать себя за то, что отпустил Антона...
— Ты не такой, как другие! Иначе ты бы не мучился со мной до сих пор!
— Давай вставай! — сказал, поднимаясь, агент. — Окоченеешь!
— Встану, если понесешь меня!
— Мой путь тут кончается, дальше не пойду!
— Откажешься — твой путь действительно тут и кончится! — выпалил Антон, нащупывая рукой пистолет, и тут же осекся. Ему стало стыдно и больно. За одну ночь этот человек дважды спас его, а он ведет себя как мальчишка! Ведь этот полицейский агент почти не трогал его, если не считать пощечины во время первого допроса, да и то она была несильной. А потом он нес его, как ребенка. «Наш он или из тех, кто почувствовал отвращение к своим?.. — размышлял Антон. — Привести его в отряд? Но что я скажу, когда спросят, кого я привел?..» Горы молча, терпеливо ждали, что Антон все разгадает и все обдумает... Пеца говорил: «Спрашивай не того, кто много знает, а того, кто много испытал!..»
— Не пугай!.. Не трать слов напрасно! — сразил его агент. Он действительно сильно отличался от других полицейских. Но кто знает — почему? И сердился он тоже как-то не так...
— Слушай, я не пожалею патронов! — В руках Антона блеснула сталь пистолета.
— Смотри, зубы показывает! — усмехнулся агент без тени испуга. — А я думал, ты выдохся в пути!.. Убьешь меня, сам погибнешь, неблагодарный мальчишка! Глупый ты, скажу я тебе!..
— Сам видишь, ноги не идут, меня тащить надо!
— А если откажусь?
— Откажешься — погибнешь.
— И ты ничего не выиграешь! С такой ногой по такому снегу...
— Решай! Или спасенье, или смерть для нас обоих! Другого выбора нет! — сказал Антон и вскинул пистолет.
Нет, это был не страх и не храбрость, а проявление необыкновенной воли, неудержимого стремления любой ценой вернуться к своим.
— Напрасно мучаешь меня!.. Понимаю — есть за что. Но ведь ты мертвец! Ты вышел им уже из кабинета околийского начальника!
— Молчи!
— Думаешь, там, наверху, тебе кто-нибудь поверит? Околийский начальник умеет обдумывать ходы! Знаешь, что он говорил? Посей среди коммунистов недоверие, а потом только иди и собирай головы!.. — Агент торопился закончить фразу, сдерживая тяжелое дыхание.
— Дурак ваш околийский начальник! Нет у него веры, потому он такой и злой! Он и тебе не верит, так как считает, что все люди — волки! Но это не так! — отрезал Антон.
Да, люди бывают разными — и плохими, и добрыми. Они могут смеяться и плакать, радоваться и горевать, сгорать от ненависти и злобы или радоваться друг другу, но каждый из них, полагал Антон, должен иметь святую веру и большую любовь, которые должны присутствовать во всем. Нельзя оправдывать все средства, но не следует только видеть эти средства — и больше ничего. Иначе к чему переносить муки, леденящий холод, боль ран, недоверие и неловкость перед тем, кто протягивает спасительную руку, если у тебя нет цели? Человек живет, мучается, страдает или торжествует, подчас не задумываясь над тем, что заставляет его делать это...
