Очевидно, Антон не знал, что мужание совершается не всегда постепенно, изо дня в день, год от года, а может произойти сразу, за одну ночь, которая окажется равной веку. Вероятно, Антон и не находил слов для объяснения своего упорства, но чувствовал, что где-то в глубине души его поселился страх за судьбу полумертвых от голода и жажды товарищей, которых он вновь хотел видеть сильными и здоровыми. Им нужны эти горы и даже этот полицейский агент, если он не обагрил свои руки кровью и будет искренним в своем раскаянии...

— Хорошо! Докажи, что ты не волк, и отпусти меня! — проговорил задыхающийся агент.

— А знает ли твой начальник, что нас очень много и что наша победа близка?..

— Мне не известно, что знает мой начальник, но я должен бросить тебя, как только войдем в виноградник!

— Тогда и умрешь там! Твой пистолет уже у меня!

— Что я сделал тебе, скажи? Я тебя бил? Нет! Разве я тебя не несу?.. Тогда почему ты мучаешь меня?

— Если скажу, ты все равно не поймешь! Давай иди!

Антону вспомнились слова, которые говорил ему комиссар Димо: «Жизнь человека с рождения сопряжена с риском и опасностями...» И тут же подумал! «А не ошибаюсь ли я? А что, если этот агент вовсе и не агент и служит тому же делу, что и я? Зачем он несет партизана в горы, обходя столько засад? Ведь полицейский начальник сказал ему: «Отведи его на окраину и брось!» А он не выполнил приказа. Почему? Из сострадания ко мне? Или просто потому, что в душе полицейского агента заговорило что-то человеческое?..»

Антон решил действовать по-иному.

— Стой! — крикнул он.

Агент остановился.

— Именем революции я приговариваю тебя к смерти.

Антон приставил пистолет к его виску. Агент не сдвинулся с места и проговорил:

— Стреляй! Мне все равно как умирать — от пули пили от холода.

— Врешь! Тебе не все равно! — крикнул Антон, теряя веру в свое предположение: свой вряд ли мог быть таким безразличным.

— Дурак, я знаю, что ты не убьешь меня!

— Не слишком ли ты уверен? — сказал Антон, уже не веря, что этот человек в кожаном полушубке может оказаться своим.

— Тот, с кем ты ходил по селам, убит! Только я могу быть свидетелем того, что не ты предал его!

— Мерзавец! — простонал Антон от неожиданно пронзившей его грудь боли. — Мерзавец!.. Убит? Нет, это невозможно! Мануша нельзя убить! Это очередная уловка!

Агент вновь двинулся вперед, сгибаясь под тяжестью раненого юноши. Под ногами хрустел снег. Антон, покачиваясь на спине полицейского, весь горел от жара. Он представил себе, как они приблизятся к землянкам и окажутся среди его полумертвых товарищей... «Нет! Надо все осмыслить и оценить!.. А смогу ли я? Успею ли? Продовольствие, спасительное продовольствие! Если бы Мануш был жив, он пригнал бы груженых мулов. Но он погиб... Мануш, с закрученными большими усами и веселыми, задорно-ласковыми глазами... Никто из ятаков не знает, где находятся партизанские землянки. Хоть бы я мог двигаться... Оставил бы здесь полицейского агента и пошел бы сам дальше. А что теперь?.. Может, направить его к Кременской мельнице? Но это значило бы, что я поверил ему?..»

— Другого выхода нет! Ты прав!.. Пойдешь со мной в отряд! А там... — внезапно решил Антон.

— Нет, лучше убей меня! В отряд я не пойду!

Агент спотыкался и с трудом переводил дух. Вероятно, он не выдержал бы и трети этого страшного, нескончаемого пути, если бы у человека были только мускулы и отсутствовала бы воля. «Дойдет ли он до отряда? Что станет со мной тогда? Сделал услугу... кому? Но если Мануш лежит где-нибудь на снегу, с обращенными к холодному месяцу застывшими глазами, что тогда? Этой мучительно долгой ночи нет конца. Может, там, внизу, в полиции, было бы легче? Бьют — молчишь. Видишь, что приходит тебе конец, — молчишь. А здесь? Поверить? Кому? Рискнуть? В сущности, становится страшнее оттого, что не знаешь, почему не веришь и почему не хочешь верить... Кругом лес, покрытый снегом. Вон уже, на вершине той горы, виднеется крестообразная сосна. Да, уже совсем близко. Ждут ли еще ятаки?..»

Агент упал как подкошенный. Антон прижал его к земле и приставил к затылку пистолет.

— Все!.. Больше нет сил! — промолвил полицейский, зарываясь головой в снег.

Антон остолбенел. Он будто только сейчас почувствовал леденящее дыхание гор, и его бросило в холодный пот. Агент продолжал лежать на снегу и тяжело дышал. Было ясно, что он уже не может идти даже сам. «Сказать ему, что до Кременской мельницы осталось всего около трехсот шагов? Послать его одного туда? Там — ятаки. Не был бы ранен, сам добрался бы до них...»

— Теперь я понимаю, почему вся полиция ищет вас и не может найти!

— Почему?

— Потому что у нее такие работники, как я...

Антон не понял, было ли это сказано с сожалением или с гордостью.

— Через полчаса зайдет луна.

— Слыхал, как умирают от холода?

«Может, сказать ему, что до встречи с ятаками осталось пройти триста шагов? А если это все-таки полицейский агент, который хорошо сыграл роль спасителя?» Антон вспомнил, как оправдывался Чавдар после побега из полиции: «Надул меня, подлец, а я и поверил. Откуда я знал, что за мной следили, что они знали пароль...»

«Да, он был прав, но наполовину. Неважно, что он думал и считал, а главное — что получилось в результате. Вот что оправдывает поступки...»

— Слушай! — обратился Антон к агенту. — Я, конечно, очень рискую, но я скажу тебе условный сигнал. Пойдешь в отряд и расскажешь всю правду...

— Без тебя?

— Не перебивай меня! Найди два камня и трижды постучи ими. Повтори это три раза.

— Не надо! Я никуда не пойду! Я останусь здесь... Кругом все такое белое-белое... и так убаюкивает...

— Очнись, очнись! Не засыпай! — испугался Антон и стал тормошить его. — Слышишь? Замерзнешь! Вставай!

Агент поднял голову и огляделся: белизна казалась другой и отличалась от той, в которую он только что погружался. И она была не такой теплой, как та, что убаюкивала его.

— Подтащишь меня немного выше, чтобы я видел получше, а сам иди...

Агент опять застонал. Он падал и вставал, но продолжал тащить за собой Антона.

— Довольно, хватит, — произнес юноша, видя, что силы совсем покидают полицейского. — Теперь иди по гребню. Дойдешь до полуразрушенного каменного дома, принимай вправо, на восток, потом свернешь к речке и выйдешь к разбитому молнией буку. Там дашь условный сигнал. Тебя спросят: «Кто там?» Ответишь: «Здесь Орбел!»

Антон не показал прямого пути, те триста шагов. «Пусть идет в обход, по голому гребню, чтобы я видел, как он будет удаляться. Если замечу что-то подозрительное в его поведении, стану стрелять в него...»

— Это все?

— Другое скажут там. Недалеко находится брошенная лесопилка, около нее стоят восемь коней, груженных хлебом... И запомни: спасешь отряд — спасешь и себя!

— А если там нет никого?

— Четыре ятака должны ждать!

— Могут и не ждать! — ответил агент и закашлялся.

— Если Мануш убит, они находятся там! Им некуда идти! Никто не знает, где землянки! Ну, давай иди!

— Один не пойду! Мы с тобой связаны друг с другом, не понимаешь разве? Если мы расстанемся, то погибнем оба! Я — там, у твоих, а ты — здесь, от холода!

— Речь идет не обо мне!

— Глупости! Все это не имеет никакого смысла...

— О смысле поговорим потом, а сейчас иди!

«Поверил ли я ему?.. Имею ли я на это право? Ну хорошо, положим, имею, а если все же?..»

Антон закусил губу, что-то сдавило ему грудь. Он со страхом подумал: «Били — молчал, допрашивали — молчал. Имени своего так и не назвал. А сейчас? Зачем сказал обо всем? Не предал ли я своих товарищей?..» И тут же вспомнил, как торжественно произносил Страхил, командир отряда, слова партизанской клятвы и как все в один голос повторяли за ним:

— ...Клянемся хранить в чистоте и высоко держать великое знамя коммунизма... И если случайно я попаду живым в руки врага и невольно стану предателем, пусть меня расстреляют из оружия, которое я сейчас целую...