— Антон, не спеши! — смеялась та чудесная девушка Люба с удлиненным, иконописным лицом, прямым носом и карими глазами. Она вернулась с пулей в бедре, но не стонала, как бай Манол... Антона не пустили и на эту операцию, хотя он долго упрашивал командира. На глаза юноши даже навернулись слезы, но Страхил оставался непреклонным:

— Мал ты еще, Антон! Операция боевая, притом рискованная. Нужны более опытные...

— Но я, товарищ командир...

— Ты будешь говорить!.. Ты запоешь у меня! — рычал полицейский, держа в руке палку. — Не думай... И покрепче тебя проходили через эти руки!

...Отряд готовился к новой операции. Планировалось захватить одновременно два села. Командир на этот раз был еще более категоричен:

— Ты лучше помогай бай Манолу, чтобы встретить нас горячей яхнией[11]. Да охраняйте лагерь! Эта задача не менее важна, чем проведение операции.

Юноша протестовал и даже угрожал, что он один нападет на полицейский пост в Обидиме и тогда, мол, все увидят, что может сделать Антон. Однако и это не помогло. Страхил посмотрел на него и нежно сказал:

— Ты еще ремсист!

Ремсист! Кто-то из учеников спросил, как давали рыцарский обет. Ах да, это Анжел. А господин Карев, питавший слабость к истории средних веков, объяснил: «Ученик, посвященный в рыцари, уже не располагал своей жизнью, она принадлежала даме сердца». Кому принадлежит жизнь Антона? Он ремсист, ремсист...

Партизаны вереницей медленно проходили мимо Антона. Его глаза застилали слезы. Силуэты товарищей в лучах красноватого заката казались огромными и внушительными. От обиды Антон закусил губы. «Не пришла еще пора? Для этого ли я прибыл сюда?» Последним уходил Бишето. Он остановился возле ели и с улыбкой сказал:

— Не сердись, батенька! На такое дело идут только опытные ребята!..

С боевого задания Бишето вернулся с раздробленной ключицей, но, несмотря на это, находил в себе силы улыбаться. Какой человек! Бледный, ослабевший, изменившийся до неузнаваемости, он с трудом присел около землянки. И вдруг, вскинув брови, сверкнул белозубой улыбкой:

— Потерпи, браток! Видишь, там внизу еще стреляют... По всей вероятности, их не скоро вразумят... Антон, дай мне немного водички...

«Мал еще? И там внизу еще стреляют? Ведь другие не старше меня! Ерма прибыл сюда только на шесть месяцев раньше меня, а участвует во всех операциях...»

Пошел снег. Антон видел, как по утоптанным полянам бежали, залегали и стреляли люди... Бишето подарил ему девять патронов. Из трех выстрелов он должен был обязательно хоть раз поразить мишень. Попадание засчитывалось, если пуля задевала и край мишени: ведь при стрельбе по живой цели такое попадание могло прийтись как раз в руку полицейского, державшего автомат.

Ему вспоминалось крупное круглое лицо Пецы, его улыбка и громкий возглас:

— Ого-го-о! Браво! Хорошо палишь, научишься!

Пеца всегда страдал от голода. Этому стокилограммовому гиганту нелегко было прожить на том скудном пайке, который им выдавался. Пеца всегда радовался Антону как родному сыну и никому не позволял обижать его.

Вспоминались подтрунивания балагура Ивайлы, без которого не обходилось ни одно веселье в землянке.

— Антон, не горюй, милый, о дырявой фанере! Погрей руки над костром, а утром, когда растает прошлогодний снег, я доставлю тебе живую мишень — двух полицейских. Только приготовь веревку, а то нечем будет подвязывать им кальсоны...

Но иногда он страдал от обиды. Ему казалось, что бай Манол незаметно накладывает в его котелок больше, чем другим, особенно когда готовилась баранина с картошкой. Как-то в ноябре на рассвете два ятака[12] принесли и сбросили перед костром две разделанные бараньи туши. Стали чистить картошку и ждать, ждать... И как бы там ни было, а в котелке Антона вновь оказалось больше двух порций. Наверняка повар сделал это за счет своей порции. Антон не выложил эту добавку обратно в котел, так как боялся, что над ним станут подсмеиваться и говорить, что он, мол, получает дополнительный паек, поскольку ему еще надо расти. А вообще он постоянно чувствовал, что к нему все относились как-то особенно участливо, хотя открыто никто этого не выражал. И это причиняло ему боль. Ведь в той операции погибли его братья Пырван и Димитр, и он отправился в отряд, чтобы заменить их!..

Люба посмотрела на Антона, подмигнула ему, и он заулыбался...

— А-а-а!.. Улыбаешься, мать твою!.. — взревел молодой полицейский.

В этот момент в комнату вошел полицейский постарше и, выбив из рук молодого палку, припер его к каменной стене и прошипел:

— Иди спать! Иначе...

Молодой полицейский будто протрезвел. Он сплюнул на прогнивший пол, обнажив ровные мелкие зубы, а затем тяжело двинулся к выходу. Шаги полицейского отдавались гулким эхом в такт раскачивающейся лампе и отбрасываемым ею подвижным теням.

В комнате вдруг стало невероятно тихо. Потом кто-то перерезал веревку, и Антон плюхнулся на пол. Какое блаженство! Потолок с облупленной штукатуркой поплыл перед глазами, по рукам и ногам разливалось тепло.

Антон облизывал пересохшие губы и смотрел на склонившегося над ним человека. Это был крепкий сорокалетний мужчина с поседевшими висками. Держался он спокойно, только кадык его судорожно двигался вниз и вверх. Антону показалось, будто его опустили в ванну с теплой водой. Он закрыл глаза. Ему захотелось вновь посмотреть на этого человека, но уже не было сил.

Когда же он приоткрыл глаза, то ему показалось, будто кто-то обнял его и раскачивает, как в колыбели. Чьи это руки? Ничего не понятно. Он только чувствовал, что у него горят ноги, и это как будто приносило ему облегчение. Он даже вообразил, что находится в бассейне старой римской бани в Огняново. Правда, там не было такого сильного пара и совсем не пахло серой...

— Антон, замеси немного теста! — попросила его Ивайла и, превозмогая боль, села у костра. Девушка была настолько бледной, что Антон испугался. Она только что вернулась с задания.

Ивайла пошевелила ногой, и из раны под коленом фонтаном брызнула кровь. Рану залепили мягким тестом, и кровь удалось остановить. Вот какая сила — хлеб!..

— Дурачье!.. Разве можно так?.. Кто вам разрешил?..

Антон вновь открыл глаза. Теперь он сидел на стуле, а перед ним выпрямился высокий, подтянутый офицер с аксельбантами. Из-под кителя у него торчал кортик. Лицо офицера покраснело от возбуждения. Взгляд его пронизывал насквозь. В нем не было ни капли жалости. Казалось, пройди перед ними хоть весь свет, они все так же будут смотреть в одну точку...

— Глаза, сынок, порой обманчивы. Не всегда по ним угадаешь мысли людей! — сказала ему как-то мать, знавшая о его излишней доверчивости. — Будь осторожен!..

— Не стыдно вам? — продолжал кричать человек в офицерской форме. — Вон отсюда! Кто позволил вам бить его? Дайте ему быстрее одежду! Сухую одежду!

Антон поднял голову. «Полицейский начальник», — подумал он и впился глазами в офицера. Нет, это не был страх перед сильным. Скорее, это шло от презрения, которое рождается в человеке, когда ему нечего терять. Их взгляды встретились.

— Почему такой мокрый и весь в синяках? — как будто с участием, тихо спросил начальник. Ни о каком извинении перед юношей речи быть не могло, полицейскому просто хотелось отделить себя от других.

— А, ничего! — пересохшим голосом ответил Антон. — Падал на ступеньках, когда выводили меня на улицу! Спотыкался!..

Голос юноши будто резанул по лицу начальника — он прозвучал грубо, хлестко, как наносившиеся парню во время допроса удары. И все же начальник остался доволен таким ответом.