Лёнька молчал.

Просто прижимал меня к себе и молчал. Но даже без слов было понятно: он испугался не меньше.

В конце концов, страх и паника отпустили, и на их место явились уже знакомые чувства глухой злости и лютой ненависти. Зная этого типа всего ничего, при одной только мысли о нём начинала медленно закипать. Хотелось просто взять в руки что-нибудь потяжелее и…

Ритка встретила меня на пороге Лёнькиной квартиры зареванная и с невнятными криками. Увидев подругу, почему-то начала смеяться. Нервное должно быть. Обняла её, заверила, что жива-здорова. Что со мной всё в порядке ведь я крепкая как танк! Друзья рассмеялись в ответ. Ритка назвала меня глупой, сказала, что очень переживала. А я уже по привычке продолжила храбриться.

Про мои слезы, про то, что говорила Лёньке в такси по дороге до дома, про мой страх… парень и словом не обмолвился. За что я была ему благодарна.

Озябшую и продрогшую до костей меня закутали во всевозможные кофты, пледы и одеяла. Напоили горячим чаем с малиновым вареньем. Полночи носились со мной как с писаной торбой. А перед тем как лечь спать я твердо решила: завтра пойду в полицию, расскажу всё, что случилось за прошедшие дни. Хватит откладывать то, что нужно было сделать с самого начала. И пусть только попробуют не принять заявление!

18 ноября

* * * *

Лежу в постели с температурой под тридцать девять. Не прошли без последствий вчерашняя прогулка, сидение на холодной земле и нервный срыв.

Лёнька с Ритой на учебе. Больших трудов мне стоило выпроводить их за дверь и убедить, что всё со мной будет нормально. Я не маленькая и сама в состоянии за собой присмотреть.

В полицию ходила. Несмотря на своё состояние, собрала всю волю и силы в кулак и отправилась в ближайшее отделение. Меня выслушали, даже, по-моему, прониклись проблемой, но ничего вразумительного в ответ получить так и не смогла. На слова о том, что какой-то хмырь избивает нашу соседку по общежитию и вероятно угрожает ей, сказали, что девушка должна сама прийти с заявлением, а иначе у них просто нет оснований для принятия такого заявления и последующего возбуждения уголовного дела. Если до этого вообще дойдет. А насчёт моего «похищения»… Многоуважаемые полиционеры просто развели руками, сказав: «ну не убили ведь?»

Охренеть!

Тут я вообще даже комментировать не стану…

И почему в нашей стране правоохранительные органы берутся за дело только тогда, когда перед ними уже лежит очевидно хладный труп или присутствует неопровержимый факт избиения, изнасилования или ещё чего? Почему на угрозы никто и никогда не обращает внимания, а дожидаются непосредственно момента действия? В таком случае термин «правоохранительные органы» совершенно неуместен, ведь они толком ничего и не охраняют… Ни права, ни жизни.

В общем, вернулась домой трижды злая и разочарованная.

Ближе к полудню позвонила на работу, сообщила, что выйти не смогу, ибо заболела. Иван Васильевич как говорится «понял и простил». Сказал, чтоб поправлялась.

Присутствовало большое желание заняться книгой, написать пару строк, раз появилось свободное время, но голова совершенно отказывалась работать и генерировать связный строй мыслей. Поэтому, наглотавшись разношёрстных таблеток, завалилась спать и проспала почти весь день до самого вечера, пока Лёнька и Рита не вернулись с работы.

20 ноября

* * * *

Температура за два дня немного спала и состояние моё более-менее нормализовалось. По крайней мере, из головы ушла неприятная давящая муть. А то до этого ходила так, словно мне в черепную коробку залили свинец вместо мозгов, отчего весила она килограммов десять, не меньше. Хотелось просто куда-нибудь уронить эту бесполезную штуку, то бишь голову, и вообще больше никогда не поднимать. Делать ничего не хотелось, везде и всюду навязчиво преследовала слабость, ломило мышцы. Даже обычная ложка в руке в редкие моменты трапезы казалась тяжелым поленом.

Я на самом деле болею крайне редко и совершенно не люблю это занятие. Хотя кто вообще его любит? Думаю, такие уникумы, вряд ли отыщутся.

— И почему, позволь спросить, ты не на парах? — на часах одиннадцать дня. Сижу за столом кухни, лениво ковыряю вилкой в яичнице и злобно-злобно смотрю на Лёньку. Парень с умным видом намывает посуду.

— А что такое? — даже не оборачивается, продолжает своё занятие. — Ты не рада моему присутствию?

— Нет, — качаю головой. — Твоему присутствию я всегда рада, но с какой радости ты именно сегодня решил прогулять занятия? Я вроде бы уже не при смерти, как вы с Риткой всё это время думали. Носиться со мной как с годовалым младенцем не нужно… а других причин совершать столь безответственный поступок я что-то не наблюдаю.

Лёнька поворачивается ко мне с широкой улыбкой и выдает:

— Безответственный поступок, говоришь? Чья бы корова мычала. Среди нас троих ты чемпион по безответственности.

— Ой-ей-ей… — недовольно морщусь и утыкаюсь в тарелку с едой. По какой-то причине кусок в горло не лезет. А эта белая лепёшка, смотрящая на меня желтыми кругляшками, и вовсе отбивает остатки аппетита. Нет! Я люблю яичницу, но только тогда, когда в ней присутствуют колбаса (как минимум), сыр, помидоры, хлеб… и еще просто превосходно всё это дело залить сметаной. Странная смесь, понимаю, но мне нравится. — Как будто бы я тут одна единственная кто прогуливает пары…

— И систематически не ведёт конспекты, — продолжает за меня друг.

— Знаешь, Лёнь? — я вытягиваю на лице злобную улыбку.

— М? — он не смотрит. Вновь увлечён посудой.

— У меня почему-то вдруг появилось нестерпимое желание огреть тебя чем-нибудь тяжёлым.

Смеётся:

— И у тебя рука поднимется?

— Совершенно точно. Поднимется.

— Ладно, я позволю тебе проломить мне череп… — наконец, заканчивает с посудой. Берёт полотенце, поворачивается ко мне с полуулыбкой, вытирая руки.

— Угу, — злорадно киваю.

— Но только после того, как мы встретимся с Никитой и его группой, — парень расплывается в широкой улыбке.

Нееет! Только не опять!

— Не говори мне, что ты уже договорился! — наигранно хмурюсь.

— Не просто договорился, а даже нашёл место, где мы встретимся, — паршивец, вот всегда он так! Распланирует всё, а потом тупо ставит меня перед фактом, зная, что я чёрта с два смогу ему отказать.

— Куда на этот раз? И как же работа? У тебя смена вечером, разве нет? — тут же засыпаю его вопросами.

— Насчёт работы я уже договорился. Маринка выйдет сегодня вместо меня. Мы поменялись.

— То есть ты хочешь сказать, что мне в какой-то день придётся работать с этой никогда не затыкающейся хохотушкой? — тут же перебиваю и возмущенно вскидываю брови.

— Да… придётся, — с опаской кивает парень, кладёт полотенце на тумбу гарнитура и корчит виноватую рожицу.

Медленно поднимаюсь со стула и кладу вилку на стол.

— Я тебя убью…

— Спокойно, львица, — он быстро выставляет перед собой ладони. — Это всего на один день, — парень пятится в сторону выхода с кухни, а я как пума перед броском крадусь к нему. — К тому же, ты взяла больничный и это идеальная возможность выбраться куда-нибудь, потому что не нужно отпрашиваться вдвоём…

— Аргумент, — согласно киваю. — Но я всё равно тебя убью, — тут же бросаюсь на друга, конечно же, не ловлю. Парень, гогоча, уносится в гостиную, хватает по пути подушку с дивана и, прикрываясь ей словно щитом, кричит:

— Я ещё слишком молод, чтобы умирать!

— О несправедливости жизни пожалуешься чертям в аду, — оббегаю журнальный столик, пытаюсь схватить парня.

— Я ещё даже не успел познать любовь!.. — наконец, догоняю и с этими воплями мы оба падаем на неудобный диван. Навостряю когти (а они у меня, надо заметить, не короткие) и впиваюсь в Лёнькины бока. Он ржёт как ненормальный, прижимает к груди бедную подушку и продолжает орать:

— Ты не можешь так жестоко со мной поступить!

— А ты, значит, со мной можешь… — довершить своё «кровавое» дело мне не даёт звонок мобильного телефона. Поднимаюсь, иду в кухню. Перед тем как исчезнуть в проходе угрожающе шиплю: