Все же я читал, что дивный законодатель из-за сомнения в одном слове не вошел в желанную землю[578]; что сыновья священника, поднеся к алтарю чуждый огонь, погибли скорой смертью[579], что народ, исказитель Слова Божия, числом в шестьсот тысяч человек[580], не считая двух правдолюбцев[581], народ, некогда самый дорогой для Бога (раз ему проложен был легчайший путь по гальке в пучине Красного моря[582], пищей ему был хлеб небесный[583], и новый напиток вышел из скалы[584], и оружие его стало непобедимым из-за одного лишь упорного поднятия рук![585]) — погибал поодиночке от зверей[586], железа[587] и огня[588] в пустынях Аравии; что после подхода неведомыми (хотя бы и Иордана!) вратами[589] и стены вражеского города были подорваны по воле Божией одним лишь звуком труб[590]; что плащ и малое количество золота, будучи взяты из заклятого, погубили множество народу[591]; что незаконный договор с жителями Гаваона, хотя и вырванный хитростью[592], стал причиною смерти не одного человека[593]; и что по грехам людей жалостные голоса пророков, и более всего Иеремии, оплакивали разрушение града своего в четырех алфавитных песнях[594]. Да, видел я в наше время то, что и он мог бы оплакать: «Как одиноко сидит город, некогда многолюдный! он стал, как вдова; великий между народами, князь над областями сделался данником»[595] — это о Церкви; «как потускнело золото, изменилось золото наилучшее!»[596] — то есть сияние Слова Божьего. «Сыны Сиона» — то есть святой матери-Церкви — «драгоценные, равноценные чистейшему золоту»[597] — «жмутся к навозу»[598]. И так же было невыносимо, как и ему, человеку столь выдающемуся, — мне, пусть и презренному и, может быть, и он так же, поднимаясь до предела скорби, мог бы оплакать таких же живущих в процветании знатных людей, говоря: «князья ее были в ней чище снега... они были телом краше коралла[599], вид их был как сапфир»[600]. Изумляясь в Ветхом Завете и этому, и многому другому, словно зеркалу нашей жизни, я обращался и к Новому, и здесь читал яснее то, что, может быть, раньше мне было непонятно; тени отступали, и истина сияла ярче. Я читал, говорю, что Господь сказал: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева»[601]. И наоборот: «а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов».[602] И опять: «нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам»[603] и то же: «горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры»[604]. Я слышал: «многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царстве Небесном»[605]. И из другого места: «говорю вам: [...] отойдите от Меня, все делатели неправды»[606]. Я читал: «блаженны неплодные [...] и сосцы непитавшие!»[607] И наоборот: «и готовые вошли с ним на брачный пир, и двери затворились; после приходят и прочие девы и говорят: "Господи! Господи! отвори нам". Он же сказал им в ответ: истинно говорю вам: не знаю вас»[608]. И я, конечно, слышал: «кто будет веровать и креститься, спасен будет; и кто не будет веровать: осужден будет»[609].
И я читал, как, по выражению апостола, дикую маслину привили к корню хорошей маслины, но, если она не боится, а превозносится, то от общения с этим корнем тучности ее следует отсечь[610]. Я знал милосердие Божие, но и суда боялся; я восхвалял благодать, но страшился воздаяния каждому по делам его[611]; различая несхожих овец из одной овчарни[612], я по заслугам называл Петра блаженнейшим ради его простосердечного исповедания Христа[613], а Иуду — несчастнейшим из-за любви к жадности[614]; Стефана — славным ради его мученического венца[615], а Николая — жалким из-за печати его грязных ересей[616]. Разумеется, я читал: «все у них было общее»[617], но и вот что сказано: «что это согласились вы искусить Духа Господня?»[618] Напротив, я видел, как возрастала беспечность людей нашего времени, если им нечего бояться. Таким образом, перебирая в своем потрясенном уме это (и много большее, что мы решили опустить ради краткости), с такой болью в сердце, столько раз, — если, говорю я, народ, особенный из всех наций, семени царского и рода святого[619], которому Он сказал: «Первенец мой Израиль»[620] — и его священников, пророков, царей, за столько веков, апостола, служителя и членов Его первой Церкви Господь не пощадил, когда они отступали от праведного пути — что же Он сделает за такую черноту нашего времени?! Ведь ему — кроме тех нечестивых, огромных грехов, которые творит оно вместе со всеми злодеями мира, прибавилось и еще какое-то, словно врожденное ему неистребимое бремя глупости и непроходимого легкомыслия. Ну что? Я говорю сам себе: «тебе ли, несчастный, доверена такая забота, словно выдающемуся и наилучшему ученому, так что ты противостоишь ударам такого мощного потока и вопреки этой цепи чудовищных преступлений, широко и беспрерывно протянувшейся на столько лет, бережешь тебе доверенное и молчишь? Это все равно, что сказать ноге — наблюдай и руке — иди. Есть в Британии правители, есть наблюдатели[621]. Что же ты там еще вознамерился лепетать какую-то чушь?!» — «Есть, говорю, есть, если не больше, чем нужно, то и не меньше. Но постольку поскольку они согнуты и задавлены таким весом, они и передохнуть не могут». Стало быть, мои мысли были заняты такими вот (или еще того горше) соображениями. Они, словно должники, в течение, как я уже сказал, долгого времени (пока я читал «есть время говорить и время молчать»[622]) — все время словно бы толкались в узком портике смущения[623]. Тем не менее однажды меня завоевал и победил Заимодавец, сказавший: «Если у тебя и нет той смелости, чтобы между способными изрекать правду созданиями, будучи вторым по разумному происхождению от ангелов[624], не бояться быть обожженным клеймом золотой вольности, не должно тебе бежать, по крайней мере, чувства понятливой (хотя и бессловесной) ослицы[625], охваченной Духом Божиим, которая не хотела быть средством передвижения для волхва[626] в тиаре[627], намеревавшегося проклясть народ Божий. Она придавила к узкой стене виноградника его решительную ногу — хотя из-за этого и чувствовала враждебные удары — и указала ему, пусть неблагодарному и бешеному, словно указательным пальцем на небесного ангела (которого тот человек, охваченный грубой глупостью, не мог увидеть), обнажившего меч и преграждающего дорогу, и тому, кто бил ее против закона и природы, — на свои невредимые бока»[628]. вернуться Числ. 20:12. Имеется в виду Моисей, усомнившийся в слове Божием. Слово «законодатель» (legislator) в применении к Моисею, как отмечает Ф. Керлуэган, часто встречается у Кассиана. См.: LDEBDG. P. 92. вернуться Лев. 10:1-2. Надав и Авиуд, сыновья Аарона. вернуться Числ. 26:51: «шестьсот одна тысяча семьсот тридцать». вернуться Числ. 26:65. Двое праведников, которым суждено было войти в землю обетованную, — Халев, сын Иевфоннии, и Иисус, сын Навина. вернуться При взятии Иерихона Иисус Навин посвятил всю добычу Богу (Нав. 6:17-18). Однако некий Ахай присвоил себе «одну прекрасную Сеннаарскую одежду и двести сиклей серебра и слиток золота весом в пятьдесят сиклей», за что он и вся его семья были побиты камнями (Нав. 7:11-26). вернуться Гаваонитяне, узнав об истреблении жителей Иерихона и Гая, пришли к Иисусу Навину. Они обманули его, сказав, что живут очень далеко, и он дал клятву сохранить им жизнь. Вскоре оказалось, что на деле Гаваон находится в трех днях пути, но преступить клятву было уже нельзя: гаваонитяиам оставили жизнь, заставив их рубить дрова и носить воду для храма (Нав. 9:3-27). вернуться Царь Саул преступил клятву, данную израильтянами гаваонитяиам, и кого-то из них умертвил. Уже после гибели Саула они пожаловались царю Давиду, и он выдал им двоих сыновей и пятерых внуков Саула, которых гаваонитяне повесили (2 Цар. 21:1-9). вернуться Иероним употребляет выражение «алфавитные песни» в своем предисловии к переводу «Плача» в Вульгате; более подробно Иероним разъясняет смысл этого выражения в особом комментарии к «Плачу» Иеремии. В подлиннике «Плач» представляет собой особую форму акростиха: «Над лежит знать, — пишет Иероним, — что сей "Плач", который греки именуют "Тренами", написан у евреев особым размером: в начале каждого предложения введена буква алфавита по порядку, но переводчик, который перевел его с еврейского на латинский язык, не пожелал вводить сюда размер, что бы соблюсти это, но поставил в начало лишь отдельные буквы, поскольку смысл предложения зависит от интерпретации отдельных букв». (См.:Hieronymus. In lamentationes Jeremiae // PL. XXV (t. IV). Paris, 1845. Col. 787.) вернуться В оригинале rubicundiores eborc antiquo (буквально: «алее старинной слоновой кости»). вернуться Имеются в виду слова из послания апостола Павла к римлянам: «Ты сам себе собираешь гнев на день гнева и откровения праведного суда от Бога, Который воздаст каждому по делам его» (Рим. 2:5-6). вернуться Следующие оценки новозаветных персонажей весьма близки к тем, что содержатся в XIV послании святого Иеронима (глава 9): «Не все епископы истинные епископы. Ты обращаешь внимание на Петра, но не забудь и Иуды. Ты имеешь в виду Стефана, но взгляни и на Николая, которого Господь осудил своим изречением в Апокалипсисе как виновника постыдных вымыслов и основателя ереси николаитов» (рус. пер. цит. по кн.: Диесперов А. Блаженный Иероним и его век. Приложение: Бл. Иероним. Избранные письма / Составл., комм. А. А. Столярова. М, 2002. С. 130). См.: LDEBDG. Р. 87. вернуться Видимо, Гильда намекает на тот факт, что, согласно Евангелию от Марка, когда Иисус спросил Своих учеников: «а вы за кого починаете Меня? Петр сказал Ему в ответ: Ты — Христос» (Мк. 8:29), став, таким образом, первым, кто назвал Иисуса Христом. вернуться Помимо самого факта предательства Иисуса — «что вы дадите мне, и я вам предам Его?» (Мф. 26:15, см. тж. Мк. 14:10-11, Лк. 22:3-6), свойственную характеру Иуды жадность особо отмечает евангелист Иоанн: когда Мария помазала ноги Иисуса миром, Иуда «сказал: для чего бы не продать это миро за триста динариев и не раздать нищим? Сказал же он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор. Он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Ин. 12:4-6). См. также главу 107. вернуться Откр. 2:6: «ты ненавидишь дела Николаитов, которые и Я ненавижу». Ср. Откр. 2:15: «держащиеся учения Николаитов, которое Я ненавижу». Николай Антиохиец был избран в диаконы вместе с первомучеником Стефаном (Дсян. 6:5). Гильда, видимо, узнал о сути ереси Николая из «Церковной истории» Евсевия, который, в свою очередь, цитирует «Строматы» Климента Александрийского: «Когда по Вознесении Спасителя апостолы стали его укорять за то, что он ревнует жену, он вывел ее на середину и предложил брать ее в жены всякому, кто пожелает... И вот его поступку и его словам стали следовать прямо и без рассуждения: последователи его ереси предавались бесстыдному разврату» (III, 29, 2; перев. цит. по изд.: Евсевий Памфил. Церковная история. М., 1993. С. 107). Поэтому он и называет ересь Николая «грязной» (immundae); о «грязных ересях» Николая снова упоминается у Гильды ниже, в главе 67. Климент, впрочем, далее отмечает, что Николай поступил так, желая показать свою способность воздерживаться от желанных наслаждений. Вопрос об истинной сути ереси Николая недостаточно ясен. Обзор источников и дискуссию по этому вопросу можно найти в: Поеное М. Э. Гностицизм II века и победа христианской церкви над ним. Киев, 1917. С. 190-194. вернуться Исх. 4:22: «Израиль есть сын Мой, первенец Мой». вернуться Под «наблюдателями» (speculatores), скорее всего, имеются в виду епископы. Слово speculator — буквальный перевод греческого «епископ» — часто употреблялось в раннем Средневековье как синоним епископа. Так, например, святой Колумбан, адресуя около 600 года письмо папе Григорию, обратился к нему как к «egregio Speculatori» — «выдающемуся епископу» (Sancti Columbani opera / Ed. by G. S. M. Walker. Dublin, 1970. P. 3. О термине speculator в применении к епископу и его употреблении у Отцов Церкви и у Гильды см. также: LDEBDG. Р. 174-175. вернуться Еккл. 3:7 («время молчать и время говорить»). вернуться Ф. Керлуэган обращает внимание на то, что внутренний диалог чувств у Гильды происходит, как и всякий традиционный античный философский спор, под сенью портика (LDEBDG. Р. 194). вернуться В параллель к этому месту у Гильды Ф. Керлуэган (LDEBDG. P. 190) приводит пассаж из Оригена. Аргументация Оригена придает образу ослицы у Гильды дополнительную глубину. Согласно Оригену, ослица — аллегорический символ определенной группы верующих, которых как из-за слабости их духа, так и из-за невинности можно сравнить с животными. Однако именно через них Господь смущает ученых и власть имущих (1 Кор. 1:26-27). Этих простых люден книжники и фарисеи держат в подчинении и как бы в оковах, из которых их освобождает Господь, и, скорее, даже не Господь, а Его ученики. Поэтому просьбу Христа к ученикам отвязать «ослицу привязанную» (Мф. 21:2-3) следует также понимать аллегорически — «ибо это книжники и фарисеи сидели на этой ослице и держали ее на привязи», — пишет Ориген (Origenes In Numeros homilia XIV. Item de Balaam, 4 // PG. T. XII. Col. 682-683). вернуться Буквально magus. Гильда именует Валаама «магом» (так именуются в латинском переводе Библии волхвы), как подчеркивает Ф. Керлуэган, отнюдь не случайно. В тексте Библии Валаам характеризуется как «hariolus» — «предсказатель». Однако именно Валаам изрекает пророчество о появлении Вифлеемской звезды (Числ. 24:17): «восходит звезда от Иакова, и восстает жезл от Израиля». Поэтому Отцы Церкви считали Валаама предшественником волхвов См.: LDEBDG. P. 188-189. вернуться В латинской литературе и изобразительном искусстве тиара — традиционный убор восточных властителей и жрецов. В римских катакомбах есть изображение одиночного волхва в головном уборе, напоминающем фригийский колпак, и указывающего правой рукой на звезду, которого отдельные исследователи отождествляют с Валаамом. См.: LDEBDG. P. 189, со ссылкой на: Kirschbaum E. Der Prophet Balaam unci die Anbetung der Weiscn // Romische Quartalschrift fur Christltsche Altertumskunde und fur Kirchengeschichte. Bd. 49. 1954. S. 129 ft".; см. также: Lexicon der christlichen Ikonographie / Hrsg. von W. Braunfcls. Rom etc., 1976, 1990. Bd. I. S. 239. |
