Во-первых, наша легальная резидентура в стране пребывания сообщила, что «нежелательными иностранцами» занимается официальное госучреждение — жандармерия, конечно, с подачи спецслужб. А новый контрразведывательный орган Североатлантического союза переживал период становления, то есть имеются определенные нюансы: то ли нам вести дуэль с опытной контрразведкой, то ли с цивильной полицией. С последней легче: безусловно, качественно иной уровень.

Во-вторых, из загранточек внешней разведки в Центр стали поступать сведения, которые в сумме позволяли прийти к выводу, что в Западной Европе проводится скоординированная операция «Прикрытие», формируется законспирированная тайная организация под названием «Меч» с целью создания подпольных групп, способных «оказать сопротивление в случае вторжения с Востока». В рамках этой операции жандармерии ряда стран Европы в период «холодной войны» создавали политические досье на своих граждан. Что если «маневры» вокруг нас обусловлены тем, что «оппоненты» присматривались к Сепу как возможному будущему члену организации «Меч»? Характер вопросов, которые задавал «служащий военного комиссариата», наводил на подобное предположение. В общем, появилось реальное объяснение возможных причин проявления интереса со стороны спецслужб, не связанных с нашей разведывательной деятельностью.

Кстати, сведения об операции «Прикрытие» просочились в открытую печать только в конце 1990 года и вызвали серьезное замешательство в местных руководящих кругах. На телевидении состоялся «круглый стол», возникла острая дискуссия о том, как могло получиться, что в условиях парламентской демократии существовали тайные, параллельные официальным структуры, и почему об этом практически ничего не знали ни министр обороны, ни министр внутренних дел, которому непосредственно подчинена служба безопасности. Неожиданно позвонил в студию бывший сотрудник жандармерии и признал, что в период «холодной войны» формировались группы «Сопротивления», что антикоммунизм «внешней направленности» тесно сочетался с «охотой на ведьм» внутри страны.

Эти запоздавшие признания прозвучали в студии как удар грома. Участвующий в передаче министр обороны заявил, что немедленно примет меры, чтобы «во все это была внесена полная ясность».

Ну, а в-третьих, нас поддерживала твердая вера в собственные профессиональные качества.

Итак, короткое резюме: более трех лет держали нас спецслужбы «под колпаком». Это было время постоянного внутреннего напряжения и высоких психологических нагрузок. Ведь согласитесь: непросто в чуждом окружении, когда ты не можешь рассчитывать на помощь или защиту, каждый день ожидать очередного «подвоха» и делать вид, что никакого беспокойства не испытываешь. В итоге предложенный, а точнее навязанный, нам контрразведкой серьезный профессиональный экзамен был выдержан. Пришло время, и мы почувствовали, что обстановка вокруг нас успокоилась, отношение ближайшего окружения потеплело. Это мы ощутили по такой своеобразной «лакмусовой бумажке»: между нами и семьей Мориса Добривое установилась атмосфера доверия и доброжелательности. И в последующие десять лет мы результативно выполняли самые острые операции, не чувствуя на затылке беспокойного дыхания контрразведки.

Во время пребывания в Москве в 1957 году, куда мы вызывались для отчета, сложившаяся вокруг нас обстановка была тщательно проанализирована. В Центре пришли к выводу, что благодаря проявленной выдержке, правильной линии поведения, мы сумели рассеять возникшие у спецслужбы подозрения, тонко «переиграть» ее. Наше положение с точки зрения личной безопасности было признано надежным. С легким сердцем мы возвратились обратно и приступили к выполнению главной разведывательной задачи.

Перед отъездом из Москвы в задание на командировку был включен пункт о нашем участии в розыске иностранных граждан, сотрудничавших с внешней разведкой в довоенный период, контакт с которыми был утрачен в связи с обстоятельствами военного времени. Речь шла не только о стране нашего пребывания, но и других западноевропейских государствах, где отсутствовали официальные советские представительства, в частности об Испании и Португалии, в которых царили диктаторские режимы Франко и Салазара.

В 50-е годы для поездки по Западной Европе требовались получение въездных виз, представление обоснования для въезда и финансовых гарантий, выполнение ряда других формальностей. В некоторые страны получить въездную визу было очень трудно или просто невозможно. Наше преимущество заключалось в том, что мы были обладателями подлинных паспортов западного государства, уважаемого во всем мире.

После того как мы освоились на новом месте, Центр направил нам несколько ориентировок и поручил побывать в Испании, чтобы разыскать в этой стране Баркони и Торреса — старых агентов советской разведки, связь с которыми оборвалась после окончания гражданской войны 1936–1939 годов. Предстояло выяснить нынешнее положение наших друзей, возможность дальнейшего использования этих источников. В положительном случае надлежало договориться с ними об условиях связи, согласно которым уже другие нелегалы могли бы возобновить контакт с Баркони и Торресом.

Москва по радио сообщила прежние адреса проживания наших агентов: в Бильбао, столице Страны Басков, и в Барселоне, столице провинции Каталония. Через туристское бюро заказали билеты, забронировали номера в гостиницах.

Поезд приближается к городу Ирун на испанской границе. Немного волнуемся: впервые въезжаем в страну, которая в нашем сознании ассоциировалась с прежними представлениями о фашистском режиме. В какой-то мере наши ожидания оправдались, хотя потом во многом рассеялись. При встрече с испанскими пограничниками и таможенниками столкнулись с чрезмерной строгостью, даже подозрительностью, хотя наш статус туристов и солидные паспорта, казалось бы, заслуживали иного отношения. Но пограничники, разглядывая в упор, сверяли фото на паспортах с оригиналом, интересовались сроком пребывания, маршрутом поездки, предполагаемым пунктом выезда из страны. Еще более дерзко вели себя таможенники: основательно перетряхнули содержимое чемодана и дорожной сумки, настырно расспросили о денежных средствах, возможном наличии сигарет и спиртных напитков, коммунистической литературы, перешерстили лежавшие на столике в купе газеты и журналы на английском и французском языках. От внимания таможенника не ускользнуло то, что я на задаваемые вопросы отвечала тихо, и он недовольно потребовал говорить громче.

— Я не могу, у меня пропал голос, — шепчу ему.

— Как пропал? — живо заинтересовался таможенник.

Вмешался Сеп и пояснил, что, мол, незадолго до поездки жена болела и потому охрипла. Таможенник недоуменно пожал плечами и оставил нас в покое.

В Бильбао остановились в отеле «Амиго». На следующий день, погуляв по городу и проверившись, нет ли за нами наблюдения, отправились по адресу Баркони. На звонок открыла дверь женщина средних лет. Узнав о цели нашего визита, пригласила пройти в гостиную. Разговор вначале не клеился. Женщина говорила на местном диалекте, и уловить смысл сказанного ею временами было просто невозможно. Она оказалась дочерью Баркони, а отец — скончался четыре года тому назад. Мы были готовы к любым вариациям, тем не менее известие о смерти Баркони нас искренне огорчило. Выразили глубокое соболезнование дочери. Со своей стороны сеньора Хосефа, как она представилась, спросила, что нас связывало с ее отцом. Пояснили, что находимся в Испании как туристы и попутно выполняем просьбу одного знакомого (назвали вымышленную фамилию), который якобы был боевым другом ее отца в период гражданской войны, возможно, она помнит этого человека. Оказалось, что не помнит. Хосефа заметила, что отец при жизни переписывался со многими друзьями-антифашистами, возможно, что и с нашим знакомым; За чашкой кофе она оживилась, показала семейный альбом, поделилась воспоминаниями о последнем периоде жизни отца. К концу беседы мы выразили желание посетить кладбище, где похоронен Баркони, чтобы возложить на могилу цветы. Хосефа охотно приняла наше предложение.