Юхан вытащил этот конверт своей заскорузлой рабочей рукой и хотел передать Юули. Но та стояла по другую сторону стола, беспомощно опустив руки. И Юхан положил письмо на стол.

— Получай и читай.

— А оно действительно мне? — прошептала Юули.

— Кому же еще? Сама видишь, что на конверте написано.

Юули робко протянула руку и, захватив за уголок, подняла конверт. Она увидела, что там было написано: «Госпоже Юули Раудсепп. Вастсемаа». Но и слово «госпожа», и само имя, написанное черным по белому, так ее поразили, что ее бросало то в жар, то в холод. Она снова опустила письмо.

— Ну-ну! — удивился Юхан. — Что это ты? — Он раскрыл свой складной нож и разрезал конверт. — Читай теперь!

Юули опять с сомнением взяла конверт в руки. И по мере того, как она дрожащими пальцами вытягивала из него письмо, в комнате все больше распространялся приторно-сладкий запах. А тетя потом утверждала, будто из конверта даже заструился розовый туман. «Словно наваждение, — говорила она. — Да и как объяснить иначе…»

Юули долго стояла лицом к окну, держа письмо обеими руками. По ее худым челюстям заметно было, что губы ее шевелятся. Потом она обернулась и, бледнея, опустилась на стул.

— Господи помилуй, что там в этом письме? — испуганно вскричала тетя.

— Не знаю, — прошептала Юули. — Не понимаю, — поправилась она.

— Так прочти вслух, — приказала тетя.

— Нет! — Она протянула письмо тете и сказала упавшим голосом: — Читай сама.

Тетя взглянула на письмо. «Мне показалось, — рассказывала она потом, — будто буквы пляшут перед глазами, словно живые, и меняют цвет». Впрочем, тетя была неважным грамотеем и, видимо, не хотела признаться в этом.

— Где уж мне прочесть такие мелкие буковки, — сказала она. — Пусть Юхан прочтет.

— Нет, нет, только не Юхан! — вскипела вдруг Юули. — Ему нельзя читать это!

Однако раньше, чем она успела помешать этому, тетя уже протянула письмо Юхану. Теперь и он ощутил сладковатый запах, исходивший от письма. А Юули привалилась к столу, закрыв лицо руками.

— Подумаешь, какое дело, — сказал Юхан и принялся за письмо. Сначала он читал ровным голосом, как читают газету. Но вскоре и ему показалось, будто буквы заплясали перед глазами и стали менять цвет.

Это действительно было любовное письмо.

«Моя сладкая, сладкая Юлия, — так начиналось письмо, — душа моя денно и нощно жаждет встречи с тобой! — Дальше шли такие же красивые слова, словно вычитанные из самого красивого романа. Там сравнивали адресата и со звездами небесными, и с лилиями, и с Гретой Гарбо из фильма «Любовные бури». — Сердечко мое, дыхание мое, мечта моих любовных грез!» — И слова текли — такие же дурманящие, как и сладкий запах, исходивший от письма.

Но вместе с тем слова эти были такие, каких слушатели никогда бы не решились употребить для выражения своих чувств. Каждый день они могли грубо шутить над чем угодно, но от этого письма их все же бросало в краску. «Помнишь ли ты, — спрашивал писавший — как ты в последний раз была у меня? О, эти блаженные минуты, когда твои распущенные волосы реяли передо мной, как бурные звуки танго «Волны страсти»! О, эти порывы страсти, это чудо откровений!» Целая страница была посвящена описанию свидания, которое, по словам писавшего, представляло собой пожар чувств, бурю страстей, опьянение наслаждением.

Но затем пишущий становился мрачен, словно на него упал черный покров. «Куда ты скрылась, мечта моей души и тела? — жаловался он и утверждал, будто с той минуты тьма разлилась во всем мире. — Больше не влекут меня к себе ни женщины, ни песни, ни вино. О, вернись! — восклицал автор письма. — Вернись! Я снова хочу погрузиться в блаженство твоих объятий, ощутить бесконечность твоей любви! И если чувства твои остыли, я, по крайней мере, хочу быть твоим рабом, на окровавленное сердце которого ты наступишь с жестокой улыбкой. Я хочу целовать твои сандалии и кричать от счастья посреди мрачной пустыни одиночества и завывания бури. О, вернись, вернись!»

И в таком же роде автор письма изливал свою тоску и свои чувства еще на целой странице. А когда все страницы были исписаны, ему пришлось кончить: «Твой вечно тоскующий, вечно жаждущий Альфонсо».

Прошло немало времени, пока Юхан одолел все четыре страницы. Читая, он иногда останавливался, бросая взгляд то на конверт, лежавший на столе, то на слушавших его женщин. Он видел, как тетя Анна, словно парализованная, глядела на него широко раскрытыми глазами, как голова Юули склонялась все ниже и ниже. Иногда ему хотелось вовсе прервать чтение, так как некоторые места письма казались ему совершенно бессмысленными. Но потом он снова продолжал, потому что и его одурманил исходивший от письма розовый туман…

Наконец чтение было окончено. На столе лежали письмо и конверт — два светлых пятна в сумеречной комнате.

Тетя вздрогнула, словно просыпаясь.

— Что же это значит? — спросила она низким, сиплым голосом.

— Я не знаю! — зарыдала Юули.

— А кто этот Альфонс?

— Не знаю!

— Как не знаешь, когда он тебе пишет?

— Я не знаю! Не видела его, не слышала. Ничего я не знаю!

Тетя, у которой лицо покрылось пятнами, обратилась к Юхану.

— Что же это значит?

— А мне откуда знать! — развел Юхан руками. — У меня и не спрашивай!

Все замолчали. Юхану было так неловко, что он с удовольствием схватил бы шапку и ушел. Но, как назло, дождь зашумел еще сильнее.

Зато тетя поднялась и, ворча, вышла. В сенях она сердито загремела ведрами.

Сумерки сгустились. Юули все еще сидела, опершись локтями о стол. В таком положении, не видя Юхана, она вновь осмелилась заговорить.

— Что я тебе сделала дурного? — прошептала она, вытирая глаза. — Почему ты меня так оскорбил?..

— Я? — испуганно спросил Юхан. — Ничем я тебя не оскорбил.

— Но ты же принес мне это письмо и все эти слова, что там сказаны…

— Да ведь не я их писал, — защищался Юхан. — Я об этом письме ничего не знаю?

— Вот как! — прошипела вдруг тетя, ставши на пороге. — Постыдился бы так издеваться над слабой женщиной!

Слезы Юули Юхан еще мог перенести, но слова тетки его рассердили.

— Поймите же наконец, — вспылил он, — что вся эта чепуха меня ничуть не касается! Но она сама сказала: коли попадешь в те края, захвати письмо, а я ответил — ладно, мол, коли отправлюсь туда, могу сделать одолжение…

— Вот так одолжение — дурить голову девушке…

Юхан хотел ответить, но, махнув рукой, нахлобучил шляпу и выскочил из комнаты прямо под ливень. Только пройдя некоторое расстояние, он пробормотал сердито: «Чертовы бабы!..»

Было уже темно, и Юхан то и дело скользил своей хромой ногой. Он шагал сначала по заросшей травой дороге, а потом по меже к хутору Паяри. Дождь шумел и плескал вокруг него, капли ударяли в лицо.

Он все еще сердился. Ишь ты, подумал он, в какую передрягу может попасть человек, хотя у него и в мыслях не было ничего дурного. А как бы обернулось дело, если бы сам он тут руку приложил! Но, благодарение господу, сам-то он настолько еще соображает, чтобы держаться подальше от бабья…

Но потом вся эта история представлялась ему в смешном виде. Она рассмешила его именно потому, что сам он тут был вовсе ни при чем.

Живут себе люди потихоньку, думал он, живут день за днем без особых огорчений или радостей. А там вдруг словно гром с ясного неба. И хоть бы что серьезное, так нет, пустая болтовня, записанная на бумаге. А человек из-за этого теряет покой. Пойми все это, кто может!..

Вдруг он встал посреди дороги.

Черт побери, вспомнил он, ведь лээвиского маслодела тоже звали Альфонсом! А такое имя не часто встречается. Неужели он?.. Несмотря на то что у него и так уже было две жены, и он к тому же умер и сам Юхан своей рукой смастерил ему гроб?..

А почему бы нет, ответил себе плотник, если письмо написано до внезапной смерти маслодела…

Но какой же скотиной был тогда этот человек, с неожиданным омерзением подумал Юхан. Да и за голубиным обличьем кантреской Юули в таком случае должно скрываться нечто совсем иное. «Помнишь, как ты в последний раз была у меня, — припоминал он слова письма. — Никогда не забыть мне этих блаженных мгновений…» Ах ты, черт! Прямо голова кругом идет!