— Можно попытаться, — ответил Юхан. — Но только дня через два или три. Не получил деньги за гроб лээвиского маслодела, и теперь снова придется отправиться туда. А волостное правление там же, близехонько. Ладно, принесу.

— А скажи-ка, этот маслодел был женат или холост? — спросила хозяйка, дав разговору новое направление.

— По-моему, такой же вольный господин, как и я! — засмеялся Юхан.

Это были последние слова, услышанные девушкой, Казалось бы, на этом все и покончено. Но нет: возвращаясь домой, Юули все еще думала о письме. Теперь она уже поверила, что письмо адресовано ей, и это встревожило ее. Кто это и что это? Может, что спешное, а письмо валяется в волостном правлении…

— Что нового слышно на селе? — спросила тетя Анна.

— Какие уж там новости, — досадливо ответила Юули. — Да, тот лээвиский маслодел, оказывается, был холостяк.

— Ну, значит, некому плакать по нем. Этакий помрет, все равно, что волк в лесу околеет. Разве только родственники поспорят из-за наследства!

Все только тревоги и неприятности! У одного одна забота, у другого другая. Плохо, когда тебе не о чем думать и нечего ждать. Но еще хуже, когда приходится думать и гадать о вещах, о которых и представления не имеешь. А если в конце концов все кончается ничем, разочарование еще горше!..

На следующий день на хуторе Кяо устроили толоку по уборке картофеля. Народу собралось не особенно много, всего полтора десятка работников. Было холодновато, но по-прежнему сухо, и хозяйка прикатила на тачке еду прямо на поле. Так они там и сидели возле куч камней, собранных с поля, и ели. Над пригорком желтело холодное осеннее небо. Из-за ручейка доносились громкие удары топора. Там Юхан Холдре обтесывал углы новой бани.

— Трудишься, трудишься. Всех дел все равно не переделаешь! — вздохнула старая Май из Пульсти. — Труд не кнут, а человека подгоняет.

— Да-да, — насмешливо поддакнул молодой батрак, — от работы не избавишься, пока не окочуришься!

— Вроде лээвиского сыровара, — добавил третий.

Так болтали, посмеиваясь о том, о сем. Одна Юули молчаливо сидела поодаль.

— Чего, девушка, пригорюнилась? — спросил батрак. — Не лээвиского ли маслодела вспоминаешь?

Юули досадливо передернула плечами, но ничего не ответила. Зато хозяйская дочка Тээле хихикнула и сказала:

— Она думает о письме.

И хотя сама Юули не подала никакого повода к этому, все заговорили о письме.

— От кого бы оно могло быть? — раздумывал один.

— Спроси у самой Юули! — советовал другой.

— Не к добру бывают письма, — снова заметила Май. — Либо кто домогается чего-нибудь, либо помер кто.

— Не говори, случаются и хорошие вести — свадьба или наследство.

— В городе, слышь, прачка одна письмо получила: дядюшка в Америке помер и ей миллион завещал. Так что сразу и хорошее и дурное.

— А бывает, и любовные письма шлют — парни девушкам или девушки парням, как придется.

— Хи-хи, Юули, кто это тебе любовные письма шлет? — снова взыграла Тээле. — Говори, от кого письмо?

Юули молча встала и отошла к своей борозде. На глаза у нее навернулись слезы. А когда работа кончилась, она сразу, не заходя на хутор, где собирались отпраздновать конец толоки, заспешила домой. Ее охватило смятение, мысли путались. Ей нечего было рассказать тете, даже о смерти лээвиского маслодела. За ужином еда не шла в горло, и всю ночь она без сна ворочалась на постели.

В душе ее была задета самая чувствительная струна. Было задето то, о чем она никогда не думала, но что подсознательно тревожило ее. Любовное письмо — ей?! Лицом она не хуже многих, особенно когда помоложе была, но все это прошло мимо нее. Приходилось и ей выслушивать грубые шутки и заигрывания парней, приходилось и кулаками отбиваться от них. Но любовных речей, тем более писем, — нет, этого не было. Об этом она только в книжках читала. Но там эти речи говорили не обыкновенные люди из плоти и крови, а далекие образы, похожие на тени. Они вызывали слезы и сладкую боль, которую в обыкновенной жизни никогда не приходилось испытывать.

Юули томно потянулась. Ей было и хорошо, и как-то стыдно.

Теперь письмо окончательно овладело ее воображением. Она все еще пыталась убедить себя, что оно не заключает в себе ничего особенного. Но в то же время уже соображала, как бы незаметно от других достать письмо. А волнение все росло…

Утром Юули выглядела бледной и рассеянной. К счастью, ей сегодня не нужно было выходить из дома. Они с тетей уселись за работу, и прялки зажужжали. Вскоре за окнами заморосил осенний дождь.

Сквозь монотонный шум дождя и работы тетя Анна время от времени высказывала то или иное соображение — то о своей корове, то о новой бане на хуторе Паяри, то о смерти лээвиского маслодела. Было заметно, что мысль ее все время переходит от одного предмета к другому, только в отдельные моменты доходя до словесного выражения.

А Юули думала только о письме. Она боялась, что тетя может заметить ее волнение.

Уже вечерело, когда они за дверью услышали шум шагов. Не часто заходили сюда посетители — разве завернет кто, чтобы дать тете Анне заказ на пряжу либо пригласить Юули на поденщину. Но сегодня посетителем оказался Юхан Холдре.

Юули сначала побледнела, а потом покраснела. Она готова была вскочить, чтобы встретить Юхана с глазу на глаз, но было уже поздно. А тетка переводила удивленный взгляд с одного на другую.

Юхан отряхнул мокрую шляпчонку, тщательно вытер ноги и сказал спокойно:

— Здравствуйте, бог в помощь! Так я и думал, что сидят обе дома. Да и куда пойдешь в этакую погоду!

Он оглядел комнату. Что говорить, снаружи лачуга выглядела неважно — крыша вся в дырах, стрехи свисают. Сразу заметно, что в доме нет мужчины! Но внутри все же было довольно уютно. Правда, бедновато, но во всем чувствовалась заботливая женская, рука. На стене картинка, где был изображен ангелочек, кровать застелена белым покрывалом, на подоконнике фуксия в горшке. И вдобавок ко всему что-то неуловимое, что недоступное мужчине. Словом, совсем иное дело, чем те временные углы, в которых приходилось ютиться Юхану.

— Ну, присаживайся, коли пришел, — все еще чувствуя неловкость, сказала тетя.

— Да я ненадолго, — ответил Юхан, опускаясь на стул. — Впрочем, немножко отдохнуть не мешает.

— Издалека ты?..

— Из волости, из самого центра. Оно бы ничего. Но дорога раскисла. А у меня, сами знаете, одна нога подкачала. — Юхан засмеялся. — И все равно напрасный труд.

— Как так?

— Ну, ходил я опять, чтобы стребовать деньги за гроб для лээвиского маслодела. Да все впустую. Уж и не помню, кто из друзей или знакомых под горячую руку заказал этот гроб. Думал, что это и не важно. А оказалось не так. Решил я заявиться туда прямо в день похорон, чтобы застать на месте весь их род. Да что толку! Знай себе ссорятся из-за наследства, а платить никто не хочет. Хуже всех эти жены…

— А говорили, будто холостяк он.

— И я так думал. Ан нет, две жены у него было.

— Две? — испуганно спросила тетя. — Как это возможно?

— А вот так! Раньше ни слуху ни духу не было ни об одной, а теперь обе примчались. Одна прижимает к себе шубу покойного, другая его воскресный пиджак, и обе голосят: «Это память о моем бесценном Альфонсе, ни за что не выпущу из рук!» Вот и поговори там о плате за гроб или еще о чем. Тьфу, нечистая сила!

Такие речи казались странными в этом приюте старых дев. На лице тети Анны можно было прочесть осуждение. Юули сурово поджала губы. Все замолчали, слышался только шум дождя. Наконец Юхан сказал:

— Ненадолго я. Зашел только, чтобы отдать это письмо.

— Какое письмо? — всполошилась тетка.

— То самое, что пришло в волостное правление на имя Юули. Уж раз я там побывал, то и захватил. А что в этом письме написано, этого я не знаю.

Тетя побледнела.

— Боже милостивый, от кого же оно?

— Сейчас сами увидите.

Юхан расстегнул свою мокрую от дождя куртку и из внутреннего кармана вытащил толстый бумажник. Там лежали его рабочие счета и прочие заметки. Но из-за всех этих бумаг выглядывал краешек розоватого конверта. «И сразу, как только я увидела этот краешек, — говаривала позднее тетя, — я почувствовала, что…» Но что она почувствовала, это так и осталось неясным. Потому что вся эта история с начала до конца была словно хождение лунатика…