«Да-нет» — так он мне сам представился. И лучшего имени для него не придумаешь. Ибо оно хорошо выражает как его утверждающее, так и отрицающее начало.

Осел уже оправился после приключения с погребом и полностью обрел себя. Это несколько упрямая, но умная и хитрая скотина. Подружиться с ним нелегко, хоть у него более широкие интересы, чем у Евлалии. Его туповатая морда порой светится чуть ли не юмором. Иногда кажется, что это животное только притворяется глупым.

Может быть, появление Данета и навело меня на мысль совершить путешествие подлиннее. Я раздумывал и готовился к этому путешествию дня два. Хотелось выяснить, что делается во внутренних областях страны, хоть эта затея и казалась опасной. Я остановил свой выбор на побережье Сорренто, где нашелся бы по меньшей мере корм для скота и где я мог бы ловить рыбу для самого себя. Да и развалин, в которых удобно укрыться и переночевать, там, насколько я мог судить уже издали, более чем достаточно. А кроме того, речь шла о том, чтобы воскресить очень-очень давние воспоминания…

Итак, я нагрузил Данета припасами и утварью, взял за повод Евлалию и пустился в путь. Уже установилась очень теплая, но еще не жаркая погода. Для северянина она, во всяком случае, была терпимой. Местные жители, те, помню, при малейшей жаре или при малейшем холоде сразу забирались в свои берлоги!

Побережье это уже в давние времена было так сильно заселено, что казалось, будто здесь тянется один непрерывный город. Я с трудом пробирался через груды камня и металла, к которым еще присоединялись потоки лавы и пласты пепла, образовавшиеся при последнем извержении Везувия. Местами лава пересекала шоссе и полотно с искривленными ржавыми рельсами и тянулась до самого моря. Особое мое внимание привлекали пласты пепла — на них не виднелось ни одного свежего человеческого следа.

Мы двигались неторопливо и с прохладцей, словно цыгане. За день мы пересекали только один-два города. На ночь располагались в каком-нибудь более или менее уцелевшем доме, поблизости от которого имелась вода и корм для животных. Так, прибежищем для нас послужили бывшие королевские парки перед дворцами Ла Фаворита и Портичи. В дни моей молодости в Резине было нечем дышать от противной вони кожевенных фабрик, но затем весь город снесли, чтобы можно было добраться до древнего Геркуланума под ним. Вот он простирается передо мной на солнце: такие же развалины, как вокруг, только чуточку более старые и занятные. А над Везувием по-прежнему стоит столб дыма, похожий на пинию…

Весь путь продолжался около недели. В садах Торре-дель-Греко, Торре Аннунциаты и Кастелламаре я находил множество одичавших плодов, а столько рыбы, как теперь, у этих берегов никогда, наверно, не ловилось.

Но с приближением к Сорренто я под влиянием долго сдерживаемого волнения ускорил шаг.

Да, я без особенных усилий нашел на склоне горы ту же самую виллу Джиардинетто, и нашел ее почти не разрушенной. У меня дрожали колени, когда я поднялся на второй этаж и открыл дверь в комнату, окна которой, заросшие буйным плющом, почти не пропускали света. Меня обдало жаром, в душе что-то зазвенело. Да, тогда я был моложе более чем вдвое, тогда я был в расцвете сил, в самом счастливом своем возрасте, совпавшем к тому же с наиболее спокойным периодом всей моей жизни. Месяц, проведенный в этих самых розовых стенах… Я даже нашел на подоконнике изображение сердца, которое нацарапал заколкой для волос, уже тогда посмеиваясь над своей сентиментальностью. Но это нас растрогало. Прошло больше тридцати лет — где же теперь она? И где все те, кто жил в то время? Мне известно лишь то, что сам я тут, но радоваться этому нечего.

Под впечатлением воспоминаний меня охватило на миг желание пробыть здесь подольше. Но я сразу же вспомнил об оставленных дома нужных вещах, которые было бы невозможно раздобыть в этих местах. А кроме того, я обнаружил, что тут нелегко добывать воду. И все же я провел в Джиардинетто три дня, прежде чем пуститься в обратную дорогу. На этот раз она заняла гораздо меньше времени, потому что я не обнаруживал по пути ничего нового, да и меня уже тянуло домой.

И вот я наконец дома, словно после поездки за границу. Быть у себя и отдыхать! Похоже, что этим же чувством наслаждается и Данет у своих яслей, для Евлалии же смысл этого путешествия так и остался непонятным. Из-за усталости она дает меньше молока.

Ах да, еще одно! Дважды мне казалось, будто вдали за проливом я вижу вздымающийся над Капри дымок. А ведь там нет никаких вулканов (хотя, впрочем, кто его теперь знает!). Уж не живет ли там какой-нибудь отшельник вроде меня? Однако я мог и ошибиться.

Я надеялся, что поход в Сорренто ободрит меня, одинокого, и встряхнет. Но результат оказался даже чрезмерным: я стал нервным и неприкаянным. Хочется выбраться из своей скорлупы, а ведь идти-то некуда. Моя недавняя попытка напомнила мне со всей силой о контрасте между прошедшим и настоящим. И еще резче обнажила ужас положения.

Слишком много я увидел новых развалин! К здешним я привык и даже не мог себе представить этот город иным. Но в душе все еще жила иллюзия, что где-то все по-другому, хоть я и знал, что это не так. А теперь вдруг весь мир предстал мне в сплошных развалинах. Они всюду, куда ни ступишь!

В подобном настроении начинаешь верить в легенду об Атлантиде. Если в наши дни все казалось уничтоженным, то почему это не могло случиться и прежде, и даже не один раз? Очередная цивилизация достигала своего наивысшего уровня, а затем вдруг рушилась. И современникам это казалось концом света; так, например, семья Плиниев приняла за гибель мира одно-единственное извержение Везувия.

Вообразим себе неуклонное развитие человеческой культуры… Но ведь этому противоречат перспективы самого земного шара. Мы знаем, что его двойники во вселенной, став пригодными для жизни, достигают своего расцвета, а потом умирают, чтобы затем через неизмеримое число лет, может быть, снова вспыхнуть и стать обитаемыми. В мировом пространстве имеется достаточно таких Атлантид — так почему же будущее нашего тесного обиталища представляется нам иным? И значит, наши сизифовы усилия при всех условиях напрасны. Мы лишь не видим и не понимаем этого в своей муравьиной близорукости. Если хотите знать, что такое «вечные ценности», «вечная слава» и «вечная память», спросите об этом у мертвых планет!

Разрушение, по-видимому, оставляет даже более устойчивые результаты, чем жизненная деятельность. Развалинам свойственна какая-то более непреходящая завершенность, чем строениям, пригодным для использования. Разве в каком-нибудь доме проживешь две-три тысячи лет? А сколь многие из древних руин сохраняли в течение такого долгого срока свою неповторимую историческую ценность, непрерывно выполняли свою роль! Так и в бесконечности: там вращаются в основном либо обломки былой жизни, либо пункты для ее зарождения в далеком будущем, а самой жизни — ничтожно мало.

Ох, я просто пытаюсь рассеяться с помощью подобных парадоксов. По сути же, они не имеют ни малейшего отношения к моей подлинной жизни. Что уж говорить о вечности, если думаешь лишь о сегодняшнем и завтрашнем дне! Все мои судорожные усилия направлены только на повседневные заботы.

Всюду гнездятся птицы, а по Вилла Национале разгуливают какие-то тощие твари. Приходится защищать свои поля от кишащих вокруг пернатых и четвероногих. Сжав зубы, я гоняюсь за ними с дубиной в руках между обкорнанными пальмами и разбитыми памятниками. И если мне удается кого-нибудь прихлопнуть, то я ликую, как дикарь. Вот тебе и грезы о вечности!

Погода тоже не способствует успокоению нервов. Часто разражается гроза, да и сейчас гремит так, что уши закладывает. Между развалин струятся мутные потоки. Тут столько пыли, пепла и обгоревшего хлама, что даже потоп не смог бы их смыть. Средиземное море и то от них мутнеет!

Нашел пачку старых газет, времен второй и третьей мировых войн. Ба, вот веселенькое чтение! Органы желтого дома, бюллетени вавилонского столпотворения!