Вдруг показался большой город с бесконечной чащей улиц, дворцов, церквей, мостов и башен.

Огромный, он грозно заволок небо и море, — башни словно падали сверху на деревню.

Никиас, Корас и Клеон пустились бежать, первый — с посохом в руке, второй — с корзиной, опрокинутой на голову, третий — с топором на плече. Клеон, словно выдра, несся по усыпанному щепками берегу, пес мчался, петляя, за Никиасом. Потом он вдруг завыл, поджав хвост.

Бежавшие смешались с толпой на деревенской улице. Здесь и мужчины, и женщины, и дети.

Лицо горшечника было в глине, у пекаря руки в тесте, а кузнец все еще сжимал клещами раскаленное железо. Перед дверью цирюльни стоял мужчина с обритой наполовину головой, а из-за его плеча выглядывал цирюльник, продолжавший машинально щелкать ножницами.

Женщины всплескивали руками. Слепые старухи шамкали беззубыми ртами, подняв к небу невидящие глаза. Детишки носились взад и вперед, словно на ярмарке.

Но все более странным и грозным становилось небо. Видение развертывалось, словно ткань.

Открылась гигантская улица с бесконечной перспективой. Там кишели люди, сначала едва заметные, словно соринки, потом очертания прояснились: катились экипажи, мчались всадники, сновали туда-сюда пешеходы.

По сводчатым мостам проезжали экипажи, похожие на дома с блестящими стеклянными стенами. Сверкали доспехи всадников, развевались султаны из конского волоса. И очертания отдельных человеческих фигур становились все яснее и яснее — они словно плясали над стеклянным простором.

Что это было? И где это было?

Все более бурной становилась картина. Словно порыв ветра пронесся над толпами. Группы людей слились, экипажи сгрудились, потом все снова прояснилось.

Внезапно сквозь толпу пробежал с разинутым ртом черный человек, размахивая костлявыми руками. И люди заторопились, и началась толчея.

Потом толпа отхлынула, и на горбатом мосту появилась группа людей. Там были чуть ли не одни оборванные, вконец изможденные женщины с землистыми лицами. Они несли на руках или вели за руку таких же изможденных детей.

Они шагали медленно и тяжело. Часть из них отставала, новые присоединялись к шествию. И казалось, мост прогибается под их слабыми ногами.

В деревне все до последнего человека выбежали на улицу. Задерживая дыхание, они молчали, раскрыв рты, и руки у них дрожали, словно у больных. Их вдруг охватил непонятный страх.

Вдруг на запруженную людьми улицу, сметая всех с пути, вырвался отряд всадников с копьями наперевес. На полном скаку они врезались в группу женщин, топча ее лошадьми, пронзая копьями и рубя мечами.

Это так подействовало на островитян, что женщины закричали, хватаясь за голову, и убежали в дома. Правда, через минуту они снова вышли.

Неистовство этой бойни продолжалось недолго, потом люди рассеялись, лишь на снегу там и сям чернели лужи крови и лежал какой-нибудь ребенок, жалобно корчившийся, словно раненая цикада. Одинокая женщина, ломая руки, бегала от одного детского трупика к другому, не находя своего ребенка.

Вдруг из-за мостового закругления поднялись черневшие толпы, быстро приближаясь. Над их головами на безмолвном ветру трепетали знамена, лица сливались в одно темное пятно, руки поднимались, словно древесные сучья.

Снова прискакали всадники, крыло отряда врезалось в толпу, но через минуту было смято, словно бумажная птица. Кони без всадников бежали по мосту, всадники без коней падали через перила, словно черные узлы.

Потом все смешалось в бешеном вихре: изгороди ломались, словно картонные, экипажи опрокидывались, как игрушечные, люди гибли, как комары. Но с бескрайних улиц непрерывно подходили все новые толпы.

Потом вперед вырвался отряд со штыками, ружья были взяты на прицел, дымки поднялись в воздух — толпу словно вымело, на снегу остались лишь извивавшиеся в агонии тела.

Воздев руки, островитяне издали крик смертельного ужаса. Они разбежались, словно стадо овец, но потом вернулись и снова уставились на небо.

Перед ними развертывались картины, одна страшнее другой.

Неистовство дошло до предела. Все смешалось и утратило четкие очертания. Тела превратились в бесформенные пятна, в толпе нельзя было различить отдельных людей. Передвигались лишь черные и серые тени, время от времени скрывавшиеся за облаком дыма или снега.

Толпы народа швыряло, словно тряпье, с одного края улицы на другой, вперед и назад по обширным площадям. Это было словно беспрерывное волнение чернопенного моря. И надо всем тишина смерти!

Потом вдруг за домами поднялись черные тучи. Густой дым вырвался на улицу, распростерся над землей, смертельно раненные шевелили руками и ногами в угарном облаке.

Зрители зашлись кашлем перед этой картиной, схватившись за головы, они тихо стонали. И даже обрадовались, когда над зданиями взвилось пламя, бесцветное и холодное.

Но все более устрашающей и быстрой становилась схватка. Налетали друг на друга, сталкивались уже целые войска. Толпы людей раскалывались, словно измельченные железным катком. Какой-то гигант чугунными руками рушил дома, людей и деревья.

Снег потемнел от крови, на рыночной площади вдоль и поперек лежали тела, упавшие лошади били в воздухе ногами.

Потом какая-то невидимая сила стерла опрокинутые экипажи и трупы, и вся картина подернулась смутной дымкой.

Но вскоре она рассеялась, и показались несметные, но стройные ряды, гордо шагавшие под сотнями развевавшихся знамен. Сказочная процессия ширилась и удлинялась до бесконечности.

Улицы уступами громоздились одна на другой, процессия извивалась змеей, знамена плескались до небес; по всему небу раскинулись волнующиеся людские ряды — они шагали тяжко, словно бронзовые гиганты, и легко, словно туманные видения.

Потом все начало исчезать, словно завеса простерлась над небесным простором, только тихонько падал снежок, потом лучи рассеялись, словно дым, и лишь свинцовое, серое небо осталось над морем и островами.

Солнце опустилось низко.

Сквозь пепельное облако пробивался красный отсвет, отражавшийся в воде, словно окровавленный меч. Это был холодный свет, от которого становилось больно, — он переливался черным и красным, впитывался в воду и в землю, вбирая в себя все.

Островитяне стояли словно пьяные. Потом прокатился нарастающий гул. Была какая-то минута, когда крики смолкли, но потом снова взорвались такой же бурей.

Никиас стоял неподвижно, широко открытыми глазами уставившись на небо. Он все еще видел там всадников с развевавшимися знаменами. Он провел рукавом по лбу, но видение все еще пламенело перед его глазами и в его душе.

Корас протирал глаза, стараясь проснуться, но кругом он увидел таких же потрясенных людей и не понимал, что же случилось. Он все еще видел костлявые руки и жалкие, согбенные фигуры торопившихся женщин.

Только Клеон усмехался насмешливо. Жилистыми руками он хлопнул по своему кожаному фартуку и сплюнул в подтверждение своих слов:

— Иных нипочем не согнешь, только сломаешь, — пробормотал он про себя. — Кто не покорится, тот возьмет верх. Пусть бьют сильнее, чтобы людям захотелось дать отпор. Сильнее, сильнее! — крикнул он в толпу.

Вдруг поднялся ветер. Море запенилось красновато, и солнце опустилось в него, словно кровавая чаша. Ветер срывал жалкие крыши с домов и жалкое тряпье с людей. Лица женщин посинели, а мужчины стояли угрюмые, спрятав кулаки в карманах.

— Не всякому даже собственной смертью дано умереть, — сказал Клеон, — так что же говорить о жизни. Даже небо не всем принадлежит, не говоря о земле. И как сможет в последний, Судный день восстать тот, кто не восставал и при жизни!

Говоря так, он переложил топор на другое плечо и, засвистев, пошел. Он пошел к причалу островного старейшины.

Люди глядели ему вслед. Они вдруг увидели богатый дом старейшины, его прекрасные рыбные угодья, его вспаханные поля. А потом они увидели самого старейшину, стоявшего в воротах и злобно глядевшего на всех.