Вдруг он оступился и испуганно ухватился за верхние ряды. В тот же момент из-под его ноги выскользнуло полено, покатилось вдоль поленницы, задевая за другие поленья и с грохотом свалилось на каменный пол. Раннус, словно подбитый, опустился на корточки и сунул ушибленную руку в рот.

Он сидел некоторое время, посасывая окровавленный большой палец и широко раскрытыми глазами глядя в кромешную тьму. Он весь дрожал от страха, боясь шевельнуться: как далеко был слышен этот грохот? Через открытую форточку он должен был донестись до часовых в коридоре, он даже мог разбудить тех, что спали в караульной.

Он долго ждал, не шевелясь. Но все оставалось спокойным. Тогда он встал и с дрожащими коленями принялся пробираться через кучи наколотых дров, лестницы и доски. Словно домовой, продвигался он в полнейшей тьме в сторону двери, ведшей к потайному ходу. Ее задвижки он перерубил, когда один колол дрова в погребе.

Он боком протиснулся в промежуток между стеной и поленницей. Куртка его шурша терлась о штукатурку и поленья. Он ощупал рукой пол возле двери, нашарил кучу мусора и откинул его. Затем, собрав силы, расшатал и слегка приоткрыл дубовую дверь. Подобрав грудь и живот, он протиснул свое костлявое тело в эту щель.

Он остановился за дверью, охваченный беспредельной тьмой и сырой прохладой. Вынув из-за пазухи огарок свечи, зажег ее: он стоял в начале узкого хода, упираясь головой в потолок. Прямо перед ногами виднелась лестница — ее полуразрушенные кирпичные ступени терялись в сумраке, словно в серых волнах.

Со свечкой в руке Раннус стал спускаться по лестнице. Рука его дрожала и колени так тряслись, что он еле переступал. Воздух среди покрытых плесенью каменных стен становился все прохладнее. Через несколько десятков ступеней лестница кончилась, и начался полого спускавшийся ход.

Раннус быстро, словно его толкали в спину, шел под гору. Его искалеченная нога делала более длинные шаги, чем здоровая. Из большого пальца руки снова стала сочиться кровь, и он сунул его в рот. Так он и ковылял вперед, подняв одну руку ко рту, а в другой неся свечу.

Постепенно ход изменялся. Наклон уменьшался, пока покрытый пылью пол не стал почти ровным. Стены, в начале хода оштукатуренные, здесь оказались бугристыми. Ход был просто прорублен в плитняке, стены не заглажены. Кое-где острые углы камней царапали плечи Раннуса, и ему приходилось остерегаться, чтобы не споткнуться на неровном полу.

Он шел долго, и шаг его замедлился. Кое-где встречались повороты, ему приходилось огибать их острые углы. Время от времени он останавливался, чтобы оглянуться назад, но глаза его ничего не различали. Лишь слабый луч свечи пробивался в узкий промежуток между его телом и стеной и смутно освещал бугристую поверхность стены.

Потом ход начал расширяться. Пройдя еще несколько шагов, Раннус очутился в помещении, которое по размерам своим напоминало небольшую комнату. Прямо перед ним зияли отверстия в два разных хода. Он испуганно остановился: какой ход он должен выбрать? Какой из них короче? И куда они выводят?

Он с минуту постоял в задумчивости. Вместе с проснувшимся сомнением им снова овладело возбуждение. Но надо было решаться на что-нибудь. Он выбрал ход, находившийся справа, казавшийся более просторным, и зашагал по нему. Но радость ожидания свободы была омрачена.

Пройдя лишь несколько десятков шагов, он споткнулся о кучу камней, обвалившихся с потолка. Он перелез через нее и поспешил дальше. Но ход становился все более беспорядочным, пока не уперся в нагромождение плит, обращенных к нему своими острыми краями, словно лемехами плугов.

Он постоял перед грудой камней, загромоздивших ход, и печально повернул обратно. Так кончилось это путешествие! Ему следовало выбрать другой ход! Он вдруг почувствовал усталость, рубашка его взмокла, несмотря на окружавший холод, и, вернувшись в большое помещение, он вяло опустился на кучу камней.

Пыльным рукавом рубахи он обтер свое рябое лицо. Он не привык напрягать мускулы и так быстро уставал! Он огляделся: неровные черные стены, свод, из которого словно когтями были вырваны камни, покрытый пылью пол, на который слабое пламя свечи бросало скудный свет.

Взгляд его упал на свечу. Как скоро она догорала! Оставалась едва половина. А ведь ему, вероятно, идти еще далеко. Но он не мог сразу же продолжать путь, он должен был отдохнуть немного. Он поднес свечу к губам и потушил огонь.

Его вдруг окружила кромешная тьма. Он оставался неподвижным, боясь даже опустить руку со свечой. И вместе с темнотой он почувствовал нечто другое, чего раньше не замечал, — тишину. Это была оглушительная беззвучность, которую можно было ощущать физически, которая словно колола его кожу.

Он закрыл глаза и попытался представить себе, где находится. Но он словно выскользнул из времени и пространства, попав в подземное царство тишины и тьмы. Очутился вдруг далеко от всего обычного, человеческого. И ему казалось, будто он начал свое странствие уже несколько дней назад.

Кровь шумела у него в ушах, голова гудела. Он вдруг ощутил каменные своды — вокруг, вверху и внизу. Ощутил жуткое чувство каменности, подземности и безвыходности. Оно придавило все его существо, он испытывал его скорее телом, чем сознанием, и начал задыхаться под этим грузом.

Его вдруг уязвила страшная мысль: а что, если он не найдет отсюда выхода, ни старого, ни нового? Если ему суждено заблудиться здесь? Суждено целыми днями бродить тут, пока он не свалится на каменный пол, пока язык его не присохнет к гортани?

Ведь и о морском разбойнике рассказывали по-разному; говорили также, что он не выбрался на волю. Он заблудился в подземелье и до сих пор остается там. Он бродит потайными ходами, что-то бормочет про себя и ищет выхода на волю. Его черная борода так отросла, что волочится по земле, и сквозь эту жесткую, как конский волос, бороду глаза светятся, точно у кошки.

Быть может, он ждет Раннуса за следующим поворотом, чтобы внезапно поразить его своим жутким, нечеловеческим видом? Или он вдруг сзади положит железную руку ему на плечо, прижмет жесткую бороду к его лицу и хриплым шепотом заговорит с ним на непонятном языке?

Непреодолимый страх обуял Раннуса. Он схватился за свечу, но руки так дрожали, что он не сразу смог зажечь ее. Ему казалось, что каждый миг угрожает ему смертью — самой ужасной смертью, какую только может представить себе человеческая мысль, — в вечной ночи подземелья.

Он пришел в себя лишь после того, как скудное пламя свечи вновь осветило серое помещение. Опять ему показалось, будто он уже несколько дней назад уселся здесь в темноте. Он почти готов был вернуться пройденным путем, чтобы снова отдаться в руки часовых. Но это показалось ему таким же ужасным, как и бегство.

Теперь он выбрал ход слева. Этот ход был гораздо теснее и неудобнее, чем прежние. Он почти не мог продвигаться в нем стоя. Бесчисленные повороты образовывали темные закоулки и ниши. В дрожащем свете огарка Раннус толкался среди этих стен, на коленях переползая через обломки камней, руками опираясь о каменные ниши.

Он терялся, пытаясь угадать, где находится. Быть может, под тюремным замком, а может быть, уже под городскими зданиями? Если бы те, что спокойно спят в своих теплых постелях на несколько метров выше него, догадывались о его существовании! Он был словно углекоп в глубине земли, ползая под цветущими лугами их сновидений.

Все теснее становился ход. Раннусу приходилось передвигаться на коленях. Воздух здесь застоялся, словно это была какая-то труба, а не древний потайной ход под замком. Противные, тошнотворные, незнакомые запахи проникали ему в нос. Ладони покрылись слоем густой грязи, ко́ты скользили по сырым плитам.

О, если б они догадались! Они были бы беспощадны к нему! Все до единого! С гончими они начали бы облаву на него. Они выпустили бы на него ищеек. Они вытащили бы его, изодранного в кровь, потерявшего сознание, и связанного бросили бы в каменный мешок, а сами снова улеглись бы в теплые постели.