Парень заливал здорово, напористо — невеста начала слабнуть. Женька почувствовал это. Парень тоже, видать, почувствовал, от уговоров перешел к командам:

— Никуда ты отсюда не выйдешь, не выпущу. Плевать нам на них, Лелька, плевать! На хороших, на плохих — на всех. Едем ко мне. Прямо сейчас!.. Шеф, разворачивай в город!

Запахло, кажется, воровством настоящим. Женька аж головой крутанул: вот-те на! Хотя что же? — не он ведь воровал. Его дело извозчичье. И в город ему, с пассажирами, вполне годилось.

Все же он пока не разворачивался, только скорость чуть сбросил. Потому что те двое окончательно еще не договорились.

Парень: «Разворачивай», — а невеста: «Аркашенька, опомнись! Что мы делаем, господи!..»

— Шеф, ну что ты телишься? Разворачивай! — простонал парень.

И тут Женьку тоненько щекотнуло что-то. Мысль — не мысль, а так — дуновение. Атом какой-то проскочил по извилинам. И он, как тогда, на стоянке, спросил:

— А сколько кинешь?

Спросил и напрягся почему-то, в ожидании ответа.

— Ну, сколько-сколько? — тоже как там, на стоянке, сказал парень — только еще нетерпеливее сказал, злее: — Пару рублей сверху получишь!

Женька смолчал. Продолжал ехать.

— Ну, тройку, шеф! — сказал парень, нажимая на «р» — «трройку».

Женька резко тормознул. Включил свет в салоне и повернулся к ним.

Пария он проскочил взглядом — видел уже, — уставился на невесту. Глазами с ней Женька только на мгновение встретился — не успел даже цвет различить. Круглые, испуганные — и все. Она их сразу же опустила. Но и с опущенными… Нет, не видел Женька подобного ни в кино, ни на картине. Не видел!.. Такая она была вся… такая! Ну, не расскажешь словами. Да как рассказать-то? Про что? Про волосы? Про щеки… губы? Про то, какая шея? А такая: раз взглянуть — и умереть. Или напиться в драбадан, чтобы неделю ничего другого не видеть… И где только она росла-то? Чем ее поливали?..

Женька смотрел.

Становилось неудобно.

Парень усмехнулся углом рта и тихо, словно извиняясь, сказал:

— Видишь, какие, деда, шеф? Помоги вот… уговорить.

Женька очнулся. Слова до него не дошли. Просто стукнулись о черепок и разбудили. И сразу же он понял, что сейчас будет. С такой ясностью увидел неотвратимость всего дальнейшего — даже в животе холодно сделалось.

Еще пойти спокойно, стараясь не сорваться раньше времени, он сказал парню:

— Вылезай — приехали.

— Как приехали? — не понял тот.

— А так. Дальше ты у меня не поедешь.

— Ты что, шеф, взбесился? — спросил парень. — Мало даю, что ли? Могу прибавить.

— Я тебе сам прибавлю! — Женька психанул. В секунду. Словно на него скипидаром плеснули. — Прибавить?! Сколько? Червонец — два? Н-на! — Он рванул из кожанки скомканные деньги. — Бери! И выметайся!

— А ну-ка не ху-ли-гань! — раздельно заговорил парень, с твердостью в голосе. И видно стало, что не такой уж он молодой, а вполне самостоятельный мужчина, умеющий, когда надо, командовать. — И не маши хрустами! Ку-пец!.. Спокойно. Повыступал — и хватит! Все!

Ровно говорил, начальственно, будто гипнотизировал Женьку. Только Женька видал таких гипнотизеров. Не не раз и не два. Он достал «уговаривалку» — монтировку. Вымахнул из машины, рывком открыл заднюю дверцу.

— Вылезешь, козел?! — спросил, не разжимая зубов.

Парень вылез. Губы у него прыгали.

Невеста сунулась было за ним, но Женька, не глядя, так шарахнул дверцей, что невеста отпрянула в угол и закрыла лицо руками.

— Ладно, — сказал парень. — Я выйду. Но ты!.. Бандит!.. Понимаешь? Ты же бандит! Бандюга!.. И куда ты денешься? Я же все равно тебя найду. Понял ты?!

— Ищи! — сказал Женька.

Он сел за баранку, развернулся, заскрежетав по гравию обочины, — и попер. И попер, попер! — только сосны замелькали, а потом и вовсе слились в сплошную черную стену, летящую навстречу.

Позади тряслась, давилась рыданиями невеста. Только когда уже показались фонари Академгородка, она перестала трястись. Поняла, видать, что Женька не собирается ни грабить ее, ни чего другого с ней делать.

— Зачем вы с ним так? — заговорила, шмыгая носом. — Ведь ночь. Это ведь километров десять. Как он теперь?

Женька молчал.

— Ну, я понимаю, допустим… Да нет, я ничего не понимаю. Вам-то какое дело? Кто вы мне, право? Брат, сват, судья?

Женька молчал.

— Может, я еще и не поехала бы. Думаете, это так просто, да?

Женька молчал.

Но молчал он только вслух. А про себя… Никогда еще, наверное, Женька так свирепо не ругался.

— Коз-зел!.. Козлина! — скрипел зубами он. — Куртку замшевую надрючил! Джинсы американские!.. Пару рублей сверху, а!.. Торговался еще, гад! ТАКУЮ увозить — и торговался! Сидел — мозги пудрил, вешал… лапшу на уши. И — пару сверху! Ромео выискался.

Ах, если бы Женьке она сказала — увози. Да разве бы стал он торговаться! Кожанку бы снял. Рубаху последнюю. Половину таксопарка откупил. На руках бы нес все эти тридцать километров!

…Он остановился возле того же темного крыльца. Лег грудью на баранку: все, мол, точка.

Невеста взялась за ручку дверцы.

— Послушайте, — сказала. — Денег-то у меня с собой нет.

— Иди ты! — буркнул Женька. — С деньгами своими…

Она вылезла из машины, отбежала в сторону, остановилась — боком, настороженно, как собачонка: ногой топни — отпрянет.

— Вы подождите тогда — я вынесу.

— Эх! — сказал Женька и рванул с места.

Женьку судили товарищеским судом. Тот парень выполнил свое обещание — разыскал его. Женька мог отпереться. Свидетелей, кроме невесты, не было, а невеста молчала бы, как мышка, Скандал ведь.

Но отпираться Женька не стал. Да, сказал, высадил в лесу, и «уговаривалкой» грозил — точно.

Его спрашивали: какая тебя муха-то укусила? С похмелья, что ли, был?

Женька не стал трогать подробности. Вообще отказался от объяснении. Сказал только:

— И еще бы раз этого козла высадил.

Его на полгода сняли с машины.

Сейчас он за восемьдесят рэ в месяц крутит в гараже гайки и сосет лапу.

Городок был чистый, новенький, зеленый, деревья стояли даже среди тротуаров, и где-то слышалась кукушка. Гурнов остановился и послушал кукушку, удивляясь, что ей не мешает уличный шум. Впрочем, и шум был покойный, мягкий, почти деревенский. Гурнов то садился и сидел где-нибудь на лавочке, устроенной в тени столетней сосны, то слова шел неведомо куда. Был воскресный вечер, по тротуарам текла нарядная толпа, на траве лежали тени, и всюду было много детей и цветов. Гурнов думал, что жить в таком городе, наверное, удобнее, чем в тесной, всегда перенаселенной Москве, но настоящий москвич неисправим. Если, учась ходить, ты ходил по булыжникам Красной площади и, став взрослым, каждый день куда-то спешил в неповторимой, единственной в своем роде московской толпе, то отовсюду тебя потянет в Москву, как ни мани вот такой зеленый сибирский рай.

Он чуточку волновался, гуляя по улицам городка, и ему казалось, сейчас должно произойти что-то необычное. Он посмеивался над этим ожиданием — в свои сорок шесть лет Гурнов убедился, что чудес не бывает, — но разве не чудо беззаботно гулять, смотреть на женщин и чуточку волноваться?

Гурнов дошел до кинотеатра, тоже новенького, изящной современной архитектуры, и взял билет. Постоял, глядя на толпу, не зная, что еще сделать, а что-то хотелось сделать красивое, например, подарить первой встречной женщине цветы. С Гурновым это бывало: вдруг нахлынет такое вот юное настроение, хочется кого-то обрадовать, удивить, с кем-то весело и приятно разговориться.

В сущности, волнение его было естественно: в этом городе жила его бывшая жена Лариса Леднева, с которой он не виделся двадцать четыре года. О том, что она живет здесь, он узнал еще в Москве и, собираясь в командировку, решил заехать на обратном пути, и вот оказался в этом городке. Гурнов был давно женат, у него были взрослые дочери, но ни дети, ни жена о Ларисе ничего не знали. Да и он давно потерял ее след, но перед отъездом к нему зашел один из полузабытых знакомых и между прочим рассказал о Ларисе. Знакомый был не актер, а инженер-строитель, знавший Гурнова еще в то время, когда, по окончании политехнического, Гурнов подвизался в прорабах. Он рассказал, что у Ларисы двое детей, она не замужем и стала видным человеком.