Правдивость этих сведений подтверждали разрывы картечи, попадавшей в печные трубы и фасады крайних домов; штукатурка сыпалась с них прямо на мостовую.

— Войска в Новых аллеях — баррикады на Жемчужной улице и возле трактира «У Золотого змея», скорее всего, в их руках, — озабоченно делали предположения окружающие. — Если им не будет оказано сопротивления на Уршулинской улице, которую защищают большие силы студентов и много прекрасных стрелков, то через час они будут здесь.

Но и часа не прошло, как пули, бесцельно пролетавшие до сих пор над крышами домов, начали бить прямо по баррикаде.

— Вот тебе и раз!

Никто не ожидал, что войска преодолеют линию укреплений и подойдут к Цепному мосту; небольшой отряд их обогнул Уршулинский сад и прибрежными переулками, тогда еще недостроенными и только обнесенными заборами, попытался проникнуть на Поштовскую улицу, где сковал силы защитников, и, не давая им возможности оказать помощь уршулинской баррикаде, двигался отсюда дальше, через Бетлемскую площадь и ее окрестности, чтобы соединиться с частями, осадившими упомянутые уже улицы Старого города.

— Они здесь, они здесь, — разнеслось по улице. Женщины и дети испуганно побежали по домам, закрывая за собой ворота.

— Ворота не запирать, чтобы можно было укрыться раненым! — крикнул Павлик, вспомнив, что так делали в других городах во время уличных боев. Он забрался на вершину баррикады, будто совсем не страшился смерти, смело оглядывая с этой высоты переулок, окутанный дымом.

Пули, долетавшие до баррикады, не были случайными. Павлик заметил за углом главные силы неприятеля, ощетинившиеся дула ружей. Сделав залп, солдаты пятились назад, ожидая ответного удара с баррикады.

Опасность сделалась не только очевидной, но и в самом деле угрожающей.

— Стреляйте чаще, без передышки! — приказал Павлик своим товарищам, сам поднимая ружье и содрогаясь при этом всем телом.

В ответ на приказ с баррикады засверкали громовые молнии, а войска отвечали на них все новыми и новыми залпами. Стрельба велась беспрерывно.

Войска не решались войти в переулок, укрываясь за углами домов. Они не ожидали такого отпора, и Павлик это понял. Следом за первыми сразу же начинали стрелять скрытые за баррикадой другие стрелки, у которых всегда под рукой была заряженное оружие.

Что это за люди защищают баррикаду? Видно, у них много патронов, раз они их не жалеют; их там, верно, целые скопища. Солдатам казалось, что на баррикаде засели какие-то дьяволы, которым все нипочем и у которых с каждой минутой прибывает мужества, отваги и жажды борьбы. Гляньте-ка! Какие разящие и меткие выстрелы раздаются с чердачных окон обоих угловых домов! Что за пули у этих мятежников, которые, едва коснувшись плеча или ноги, причиняют невыносимую боль? А какая у них удивительная слаженность во всем! Знать, они и в самом деле заколдованы. Бог знает кем отлиты их пули, несущие в себе страшную погибель. Ни у солдат, ни у их командиров не было ни малейшего желания атаковать баррикаду.

Да, стойко держались и гвоздари, и их мастер, и хозяйка харчевни «У трех королей». Патронов и заряженных ружей было предостаточно. Защитники баррикады не прицеливались, они этого просто не умели, а стреляли по приказу Павлика, голос которого без устали звучал сверху:

— Огонь правее!.. Огонь левее!.. Группами по пять человек займите соседние крыши; если ни в кого не попадете, все равно неприятеля потревожите и спугнете… Смотрите! Солдаты уже остановились… уже отступают, их огонь слабеет… они уходят… Но — внимание! Не теряйте бдительности! Пусть каждый остается на своем месте! Может быть, это хитрость и они идут за подмогой. Мы должны убедиться, что войска не пошли к баррикаде в Перевозном переулке и там не потребуется наша помощь!

Опасения Павлика оказались напрасными. За углом солдат не было, ничего подозрительного возле баррикады на Перевозном переулке тоже не оказалось, а те, кто отважился выглянуть из чердачных окон, увидели лишь арьергард отряда, отступавшего на набережную, а внизу под собой пустынную улицу.

Стрельба, раздававшаяся вдалеке, смолкла. Во всем городе военная суматоха начала затихать.

И Собеслав обратил на это внимание. Он приподнялся на постели, где с полудня, трясясь от страха, прислушивался к уличному шуму, стрельбе, раздававшейся в нескольких шагах от окна его комнаты, грохоту, позволявшему предположить, что идет жестокое сражение, охватившее весь город.

Стреляли не только солдаты, но и восставший народ!

Боязливо встав с постели, он прокрался к окну, завешенному шторой, и, отогнув ее, стал наблюдать за баррикадой в Соляном переулке. Скорее всего, именно на нее придется основной удар. Защитники наверняка не смогут ее удержать — смешно даже и думать об этом. Каждую минуту следует ожидать, что они будут смяты и рассеяны рассвирепевшими войсками. А что произойдет дальше?

В это время совсем близко раздался грохот стрельбы, сотрясая стены и заставив сильнее биться его испуганное сердце. Так длилось уже целый час, но до сих пор ничто не говорило о том, что баррикада взята, ее защитники разбежались, а войска стали хозяевами улицы.

Народ держался стойко, а те, кто им руководил, наверное, не смотрели на создавшееся положение столь безнадежно, как сбежавшие, подобно ему, с поля боя? Если повстанцы долго и упорно сопротивляются, то, несомненно, они будут продолжать борьбу и не только сумеют себя защитить, но одержат победу и освободят весь город? Видно, настал один из тех светлых дней, которыми так богата была история гуситских войн, и к народу вернулись вдохновение и талант его предков? Видно, ему удастся не только одолеть реакцию, но и устрашить ее и повергнуть во прах? Может быть, этот день станет впоследствии одним из самых знаменательных праздников народа чешского, вернувшего свою былую славу, и навечно оставит след в памяти грядущих поколений? А тот, кто сражался сегодня, разве не будет почитаем, как герой, мученик и святой?

Стрельба затихла, с улицы слышались веселые, радостные возгласы, а Собеславу становилось все яснее, что он весьма заблуждался прежде, полагая, что слава — всего лишь мыльный пузырь.

Размышляя о возможной победе народа, которым руководили в основном его друзья и товарищи, провозгласившие Собеслава своим вождем, он окончательно пришел в себя. Ведь все почести достанутся им? Его же имя не будет высечено на обелиске, который благодарное отечество воздвигнет своим сыновьям, сражавшимся сегодня. Этого нельзя допустить, его имя должно стоять первым!

Да, он тотчас появится между сражающимися, скажет им, что превозмог горячку, боль, страшную болезнь, лишь бы повести их к победе. Он поднимет на баррикаде свой меч за святое дело свободы! Разве его не сравнивали с Бржетиславом, Бенашем Гержманом, Забоем? В те минуты он был искренне убежден, что стоит ему появиться в рыцарском облачении перед восставшими с поднятым над головой мечом, как враги, объятые страхом и ужасом, начнут не только сдаваться без единого выстрела, но и побегут с поля боя.

Так решил он поступить, хотя не мог не знать, что не все из его друзей относились к нему одинаково. Были между ними и такие, кто пренебрежительно отзывался о нем как о человеке, в котором много тщеславия, но мало храбрости, много показного, но нет убежденности. Не известно, что сказали бы они о его болезни? Им ничего не стоило его оскорбить… Однако он не хотел признаться себе в этом.

Но где же его одежда, оружие, куда, наконец, подевался Павлик?

Только сейчас он вспомнил, что не видел его с полудня, и словно во сне перед ним прошло все происшедшее после событий на Вацлавской площади. Будто в тумане увидел он Павлика, проскользнувшего к двери в его, Собеслава, мундире, с его оружием. Это был его двойник. Но откуда у него взялись такая смелость и отвага подражать своему господину? Нет, наверно, во сне видел он Павлика; однако все это он объяснил привычным стремлением слуги чистить его платье. Но где же он все-таки столько времени пропадает? Почему не возвращается домой, разве забыл он, что его господин болен? Очевидно, не идет обратно из-за излишней осторожности, из опасения потревожить его, — стоит на улице в толпе зевак?