Вторая половина этого знаменательного для принцессы дня была отведена на осуществление плана хозяйки дома «У пяти колокольчиков» — плана, получившего самое решительное одобрение на собрании членов Общества пресвятого сердца Иисуса. Как было задумано, так и исполнено. Образ девы Марии, написанный прекрасным художником по сохранившейся копии с оригинала, сыгравшего столь важную роль в решающей для католиков битве, был вставлен в дорогую раму и предназначен в дар юной эрцгерцогине. Но вначале его следовало торжественно доставить в белогорский храм и там соответствующим образом освятить.

Сам архиепископ вдруг удивил всех дам — членов Общества: он милостиво вызвался совершить упомянутый обряд, склонить эрцгерцогиню к посещению храма и в соответствующей случаю речи восхвалить дар. Разумеется, это было принято с всеобщим восторгом. Ведь князь церкви проявил не только свое уважение к Обществу, но и показывал, что он вполне согласен с его деятельностью, чем значительно помог его членам не только в настоящем, но и в будущем. Лишь немногим было известно, что архиепископ вынес столь благоприятное решение после двухчасовой аудиенции, которую он дал пани Неповольной перед прибытием императора.

Весть, что архиепископ объявил себя как бы покровителем нового религиозного общества, вызвала всеобщее желание записаться в него; целый день двери дома пани Неповольной так часто открывались и закрывались, что спрятавшиеся в колокольчиках бесенята хохотали, не переставая. Хозяйка дома принимала гостей весьма любезно, со всем известной улыбкой на устах. Да и как было не улыбаться? Ведь люди почуяли, откуда ветер дует, и старались своевременно принять меры, чтобы не отстать от других и не оказаться под ударом. Но особенно спешили засвидетельствовать свою готовность, свое умение приспособиться к новым обстоятельствам все те, кто прежде открыто выражал приверженность существующему режиму; теперь же они наперебой посылали своих жен на Скотный рынок в дом «У пяти колокольчиков». Заявить пани Неповольной о своем намерении вступить в Общество, создательницей и душой которого она, как известно, была, приравнивалось в то время к политическому шагу, означавшему решительное причисление всей семьи к тому цвету, к тому девизу и к тем идеям, которые в царствование Иосифа II были отодвинуты в тень, а теперь выступали на первый план, в свою очередь вытесняя и подавляя все то, что раньше навязывалось насильно. Сразу же после кончины Иосифа II знамя этих идей было поднято весьма высоко, развернуто смело, а пора безвременья, когда всяк задавался вопросом: что-то теперь будет? — ловко была использована для того, чтобы привлечь внимание общества к знамени, торжественно реявшему на виду у всех. Пораженная и одурманенная этой картиной публика сразу перестала задавать какие бы то ни было вопросы, считая победу этого знамени уже свершившейся. Люди мыслящие — а их было меньшинство, — досадливо хмурясь, полагали, что, по-видимому, ничего другого не остается, как приспособиться к новым обстоятельствам и хотя бы только с виду и лишь на время уступить поле деятельности силам, скрывавшимся за женским религиозным обществом.

Когда Ксавера, по своему обычаю, подсела к постели бабушки, чтобы побеседовать с ней о событиях минувшего дня, ее улыбка была не такой веселой, как этого можно было ожидать.

— Вы готовили меня к суровой, упорной борьбе, — хмуро проговорила она наконец, — и я радовалась как дитя, заковав в броню грудь и голову… А что получается? Мы побеждаем без применения оружия! Во всей Праге нет ни слуху ни духу о каком-то враждебном нам движении, и всякий, с кем бы я только не заговорила о вере, будь то мужчина, дама или девица, проникнуты тем же настроением, что и я, веруют и надеются точно так же, как вы и я.

— Ты еще совсем дитя, — вразумляла ее бабушка. — Можно ли быть такой легковерной, недальновидной? Неужели ты думаешь, что кто-нибудь так сразу и выскажет, что у него на уме, и тем более когда ты первая открываешься. Ведь многим слова служат всего лишь ширмой для сокрытия истинных чувств. Запомни раз и навсегда: нельзя верить тому, что тебе говорят. Учись находить во всем, что слышишь, иной смысл и иные намерения. Спокойствие и единодушие во мнениях кажутся мне более чем подозрительными. Похоже, люди не очень-то верят, что нынешнее положение долго продлится, и полагают излишним противиться. Ход событий во Франции вселяет в наших противников дерзкие надежды на исполнение их тайных замыслов. Едва ли не ежедневно сообщает мне отец Иннокентий, что в Париже чернь все решительнее подчиняет себе короля и устанавливает законы, которые он всего лишь утверждает. Что за унижение — и не только для его священной особы, но и для всех других монархов! А ведь ни один из них не собирает войска, дабы положить конец надругательствам над помазанниками божьими! Как бы не поплатиться за это! Будь покойна, борьба нас не минует, она будет жестокая, изнурительная, поэтому оставь напрасные мечты и готовься к бою, но прежде проверь почву у себя под ногами, достаточно ли она надежна. Разве не проверяет мудрый полководец прежде всего свои собственные войска, не обращает внимание на слабые стороны, не стремится занять наиболее выгодные позиции накануне битвы — и все это прежде, чем думать о сражении? Так должны поступать и ты, и все мы. Все, что видишь и слышишь, пусть это даже совсем малозначащее, сейчас же запоминай, не упускай ничего. Бывало, незначительное, казалось бы, событие влекло за собой то крах, то расцвет целых империй. Я тоже не верила, но отец Иннокентий доказал мне это на многих примерах. Вот если бы Людовик, решившись бежать из страны{23}, не выглянул на почтовой станции из окна кареты, почтмейстер не узнал бы его и не принудил бы воротиться. А ведь король мог спастись! Одно непроизвольное движение, случайно вырвавшееся слово, сказанное без всякой задней мысли, всегда откроют что-нибудь чрезвычайно важное. Так, например, отец Иннокентий уже почти установил, что самый серьезный, самый жестокий отпор следует ждать со стороны нового тайного отделения Союза свободных каменщиков.

Ксавера слушала со все возраставшим вниманием.

— Общество это, правда, еще немногочисленно, зато его члены готовы на все, ко всему способны — они называют себя сынами действия — и, говорят, находятся в постоянной переписке с главарями французской шайки разбойников, чьи идеи разделяют. Предводительствует там кто-то один, он заманивает в общество молодежь, совращает ее с пути истинного. Если почтенный отец достаточно хорошо осведомлен, а я надеюсь, что это так, надобно прежде всего обнаружить и затем устранить этого человека. Тогда расстроится и весь заговор. Но кто он? Где его искать? Если бы иезуиты распоряжались, как в прежние времена, совестью верующих, они уже давно бы вынесли все точные сведения из своих исповедален. Из какого он сословия? Иной раз, по отдельным признакам, можно подумать, что он ремесленник, познакомившийся в заграничных странствиях с немецкими смутьянами и взявшийся, по их примеру, устраивать политические беспорядки. В другой раз обнаруживаемое им знание наших внутренних обстоятельств приводит к мысли, что человек этот принадлежит к знатному роду, объединился с вечно недовольными мадьярскими дворянами, и они все вместе хлопочут о разделе Австрии, с выделением Чехии и Венгрии в самостоятельные королевства. Отец Иннокентий располагает сведениями, из которых явствует, что этот человек, пожалуй, отнюдь не низкого происхождения. В распространяемых им прокламациях — он тайно рассылает их по почте или расклеивает ночью на стенах домов — обнаруживаются знание высших кругов общества, высокая образованность и хороший слог. Возможно даже, мы часто видим его в обществе. Напасть на его след — вот выдающаяся заслуга!

Могла ли Ксавера не сделать попытки отличиться? Если бабушка права — по крайней мере в глазах внучки пани Неповольная была столь же непогрешима, как был непогрешим для той отец Иннокентий, — и дерзкий заговорщик не из простых людей, а, быть может, дворянин, которому вследствие его положения необходимо вращаться в высшем обществе — иначе откуда он мог бы знать, чем там дышат? — то, разумеется, никто не имел такой возможности напасть на его след, как панна Ксавера Неповольная. Ведь одно ее появление в одиннадцать часов дня на променаде — в недавно засаженных молодыми деревьями аллеях, или на единственном тогда в Праге каменном мосту{24}, или по вечерам в театре — превращалось для всех в настоящее событие. Неповольные бывали в числе первых гостей на всех балах у богатых горожан, их часто приглашали и в благородные дома на праздники в честь таких знаменательных событий, как, например, тезоименитства и дни рождения членов императорской фамилии, за шляхтой тянулись важные чиновники, торговая знать, и пани Неповольной, представительнице столь важного религиозного общества, принадлежала здесь далеко не последняя роль. К тому же и сама она три раза в неделю открывала двери своего великолепно обставленного дома всякому, кто мог рассчитывать на приветливый прием по своему общественному положению, богатству либо имени, известному в той или иной сфере деятельности.